Зима и мы с Катенькой катаемся на лыжах. Рядом мама и папа, они кружат возле нас по хрустящему снегу и смеются. Катя хохочет в ответ. Я улыбаюсь черными бусинками глаз. Жаль, что сказать ничего не могу, так хотелось бы! Ну хоть раз почувствовать себя человеком, а не плюшевым мишкой.
— Вот так, а теперь плавно съезжаем, — командует папа, подхватывает Катеньку, а мамину ладонь берет в другую руку.
Мы едем вниз со склона! Внизу косматые почти черные елки, и разноцветные точки людей. Комья снега летят мне в лицо, Катя жмурится и визжит. Она держит меня за лапу, и я болтаясь на ветру, качусь вслед за ними.
Спустились. Катя падает в сугроб и визжит: «Хочу, чтобы так было всегда!»
— Так и будет, — заверяет мама.
***
У Катеньки выпускной из детского сада. Она такая нарядная! Красное в клетку платьице и две косички с огромными, чуть ли на пол головы, бантами.
Меня тоже нарядили: Катенька стащила из дому папин синий галстук и обмотала его вокруг моей меховой шеи. Теперь я чем-то похож на ее папу и мне нравится быть на него похожим: он всегда добрый и веселый, а еще часто приносит конфеты и объявляет: «Лисичка Катеньке передала»!
С утра репетиция, меня таскают повсюду. И вот приходит вечер: гости — родители потихоньку собираются, а детишки толпятся за кулисами.
Катя в предвкушении. «Вот как сейчас мама с папой удивятся моему танцу», шепчет она мне. В глазах ее блестят искорки. Они всегда горят, когда девочка очень рада.
Гости уселись на места. Занавес открывается и на маленькую сцену, украшенную цветами из бумаги, выбегают ребята. Бежит и Катенька, не выпуская меня из рук.
«До свиданья, детский сад, новых принимай ребят» тянут разные голоса. Только Катенька почему-то молчит.
Я гляжу на нее, потом перевожу взгляд на зрительный зал. Потемки, мало что видно. Но даже я замечаю, что мама сидит в самом первом ряду. А рядом… рядом папы нет. Где он? Его место свободно и одиноко.
Я вновь смотрю на Катеньку. Кажется, ее взгляд потускнел, платье вдруг перестало быть таким красивым, а бантики сморщились.
— Почему папа не пришел? — после представления, в слезах спрашивает Катенька. Мама отводит глаза и неловко целует дочь в макушку.
— Пойдем домой, — говорит она, — Уже поздно, но сегодня я разрешу подольше посмотреть мультики, идет?
***
Я сижу на кухонном столе. Передо мной горы из муки и моря из разбитых яиц. Скорлупки, будто лодочки, качаются на желтых волнах.
Катенька готовила пирог – хотела удивить папу с мамой.
Она пела, танцевала по кухне, и я тоже хотел петь и танцевать, но не мог. Однако мне ничуть не стало тоскливее от этого. Наоборот! Я смотрел как веселиться она и в душе мне тоже было весело.
Уже нагрелась духовка. Катеньке еще нельзя ей пользоваться, но я-то никому не скажу. Значит – можно!
И тут в замке проворачивается ключ. Катенька замирает, хихикает, и сует пирог и духовку. Противни с лязгом встают на свои места.
Катенька хватает меня и хочет было броситься в коридор, но замирает. Оттуда доносятся крики мамы. Папа что-то говорит ей в ответ. Но та не замолкает, и папа переходит на крик.
Катенька глядит на меня, я отвечаю ей тем же. Оба мы знаем: сейчас лучше из кухни вообще не выходить.
Мы залазим на стул, стараемся смотреть только на красные огоньки духовки и не отвлекаться на крики.
***
Катеньку обидели мама и папа. Она вбежала в комнату, кинулась ко мне и долго обнимала своими тонкими ручками. Ее золотистые волосы падали на меня, а горячие слезы, чистые как горные озера, что видел я в Букваре, впитывались в мою шерстку.
Мне хотелось спросить у Катеньки: что с тобой? Почему ты так расстроилась? Но я всего лишь плюшевый зверь, не имеющий возможности разинуть рот, пошевелить лапой или ухом. О, как меня это расстраивает!
— Они не могут так поступить! — рыдала Катенька, лупя ножками матрац, — Они такие злые!
Я лежал, зажатый в ее руках, не мигая, и думал, что же натворили эти взрослые.
Наконец Катенька заснула и слезы ее застыли на бледных щеках. Теперь, во сне, ее лицо не омрачали ни печаль, ни негодование. Она — обычный ребенок шести лет, который спит со своим плюшевым мишкой.
Через несколько часов в комнату вошла мама. Она долго смотрела на Катеньку и утирала лицо платком. «Прости, прости нас дочурка», шепнула она, задернула занавески, укрыла девочку одеялом и вышла.
***
А сегодня Катенька взяла меня за лапу и куда-то повела. Уже через час мы сидели на черном металлическом стульчике с кожаной обивкой и слушали высокую женщину с рыжими волосами. Вокруг нас сидели какие-то незнакомые дяденьки и тетеньки, а впереди порознь стояли мама и папа.
— Итак, ваш иск, Серина Елизавета Петровна, о расторжении брака удовлетворен. Дети, достигшие возраста восьми лет или умеющие четко формулировать свое мнение, должны быть опрошены.
Рыжая тетка смотрит на Катеньку и весь зал тоже приковывает внимание к нам. Катенька сжимает мою лапу еще сильнее. К нам поворачиваются родители. Папа осунувшийся, с фиолетовыми кругами под глазами и щетиной – я смотрю на него и мне становиться страшно. Катеньке, кажется, тоже. Мама в оттеняющей лицо голубой блузке, тоже очень вымученная, смотрит на Катеньку и пытается улыбаться.
— Что ж, девочка, встань.
Катенька вскакивает со стула. Я чувствую, как ее ножки в розовых носках дрожат.
— С кем ты хочешь жить? – спрашивает тетенька. – С мамой или с папой?
Хватка могла бы сломать мне кости, но я из ваты и мне не страшно.
С нас не сводят взгляд десятки пар глаз. Кажется, их миллионы!
«Катенька, Катюша. Не плачь пожалуйста», мысленно шепчу я. Вот бы она меня услышала!
Но девочка неподвижно стоит будто солдат. Ее нижняя губа начинает дергаться. Она прижимает меня к груди и кричит:
— А можно, чтобы все было как раньше было??!!
