XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Случай этот происходил, когда мне не было и десяти лет. Могу сказать, что в то время я не был глуп, но и умом особым не отличался. Эдакий дворовый мальчишка, который баловаться бежит первым, но родителей слушается беспрекословно. Главное влияние на меня, конечно, имела бабушка. Она постоянно называла меня озорником, гладила по голове и давала «шоколаду». На первое я часто подолгу обижался, хоть и понимал, что это чистая правда.

Так вот, в одно знойное июльское утро я, как подобает ребёнку моего возраста, не поев и не умывавшись, вышел гулять. Больше всего водился я с моим соседом Федей (его квартира находилась прямо под нами). Когда мы вместе с ним дожевывали булочки, которые нам пожертвовала бабушка Феди, меня позвала мама. Мысли вихрем завертелись у меня в голове, ведь голос родителя показался мне совсем не добрым, и я, потупив взгляд попрощался с сердечным другом, а он в свою очередь посмотрел мне вслед, словно провожая меня в последний бой.

Лестница никогда не казалась мне такой длинной, как в этот раз. Я еле переставлял ноги, и глаза цеплялись за каждую выбивающуюся деталь серых ступеней. В голове же мелькая мысль о том, что успел сделать короткие за 10 минут, пока меня не было дома. А следом — о том, чего еще не успел сделать за короткие 10 лет своей жизни. Снова и снова я перескакивал с одной мысли на другую, толком и не обдумав ни одну из них, когда лбом чуть не ударился о железную дверь нашей квартиры.

— Все, — подумалось мне, и на секунду я даже обрадовался, что папа, по которому я так сильно скучал, сейчас в командировке, а не дома. Ему не придётся видеть моей трагической кончины.

Я долго не решался войти и даже собирался удрать поскорее, но вспомнились слова папы, что маму слушать надо.

— Все, — опять подумалось мне, но это было уже не такое «все», как до этого, ведь я был готов загладить свою вину всеми способами, потому что если со мной что-нибудь случится, то бедный папа больше не увидит своего сына. И бедный сын тоже не увидит своего папу…

Я положил руку на дверную ручку, и через секунду бы я, правда, сам на нее надавил, если бы дверь не открыла мама. Она совсем не выглядела рассерженной и пропустила меня в коридор.

Я начал издалека:

— Ты меня звала. Зачем?

— Сходи, выброси мусор, сегодня его будут увозить, — она в своем длинном халате и ажурном фартуке вручила мне пакет, завязанный бантиком, — И надень головной убор, — потрепала по голове, натянула кепку и развернула к двери, — Ступай.

И я, окрылённой мечтаниями о предстоящей прогулке, не заметил, как спустился по лестнице и как оказался в конце нашей улицы, рядом с огромными мусорными баками. Хотя они были выше меня, я хорошенько замахнулся, и пакет, перелетев через бортик, приземлился с каким-то скрежетом, видимо на бутылки. Я уже развернулся и хотел стартануть обратно, как мое внимание привлекло что-то совсем неприметное, лежавшее около пакета, кем-то оставленного рядом с баком. Это был какой-то маленький чемоданчик, как сейчас понимаю — кошелёк, с двумя отсеками, оба были закрыты на заржавевшую молнию. Сам он был весь потертый, местами грязный от придорожной пыли. Я поднял его просто из любопытства, хорошенько отряхнул, да так, что громко чихнул и был приятно удивлён. Сейчас-то я наконец заметил нечто действительно привлекательное. На собачке одной из молний красовался новенький брелок-кит и, что необычно, — он был стеклянным и практически прозрачным, так что я не сразу понял, что это именно кит, а не дельфин или акула.

Я покрутил его в руках и поднял над головою. При свете солнца что-то внутри подпрыгивало и переливалось яркими цветами. Я вспомнил калейдоскоп и представил, как на моем лице также веселятся разноцветные крошечные солнечные зайчики. При этой мысли мне захотелось проверить свою догадку. Я поднял вторую руку выше и поднёс к ней кита. Это было похоже на маленький танец красок.

В раздумьях о находке я дошёл до подъезда и уже схватился за ручку двери, но меня посетила мысль: Федя должен это увидеть!

***

Домой я вернулся ближе к вечеру. За день я измотался, спать хотелось неимоверно. Кое-как поднявшись до четвёртого этажа, то и дело пошатываясь, я смог лечь на кровать и перевернуться на спину. Свет в комнате был потушен. Вдруг непонятно откуда, я почувствовал приток сил и думать забыл об усталости. Вскочив с кровати, я в два шага подлетел к выключателю, и свет в комнате загорелся. Я вынул из кармана массивный кошелек с брелоком-китом… Карман моих шорт от тяжести отвис, и казалось, что даже после стирки с ним будет покончено. Но думал тогда я совсем не об этом. Все мои мысли были прикованы к брелоку, который покачиваясь из стороны в сторону, отражал свет и отправлял его на стену в виде множества голубых, синих и фиолетовых светлячков. Это действительно было волшебно, и мое детское нутро ликовало.

— Ты, наконец, вернулся!

В комнату вошла мама. Она стояла, облокотившись на дверной косяк, скрестив руки на груди и повесив на плечо вафельное полотенце. Я почему-то при виде ее невольно спрятал руки за спину, сжав кита в ладонях так сильно, что в них врезались его боковые плавники.

— Ага! Мам, я проголодался, есть чего поесть? — чуть нервно спросил я.

— Конечно, идём, суп как раз сварила.

Я не сдвинулся с места. Одна мамина бровь как-то странно приподнялась.

— И ещё, тебе надо помыться, ты весь извозился в пыли. Не ложись так на кровать.

Я кивнул.

— Ладно, что ты там прячешь? — она попыталась посмотреть через мое плечо. — Какие у тебя секреты от матери?

Мама мягко толкнула меня на кровать и начала щекотать. Она знала мою самую большую слабость и решила этим воспользоваться.

— Эй! Так нечестно! — сквозь смех выдавил я.

— Пользоваться слабостями врага — это не нечестно. А очень даже умно!

Она улыбнулась, и в ее руках я увидел кошелёк, выпущенный мной в пылу сражения.

— Мам, отдай! Это мое! — более резко, чем бы хотелось, выкрикнул я.

— И что же это такое?

Она наигранно покрутила его в руке. Хотя кошелёк и правда стал намного темнее от въевшегося песка, в нем можно было узнать именно кошелёк. Так что ее вопрос был совсем не к месту. Сидя на кровати, и чуть покачивая ногами, посмотрел на нее с укоризной:

— Мам…

— Ладно.

Она привстала с колен и потрепала меня по голове:

— Иди ужинать, а потом сразу мыться!

— Хорошо.

Кошелек она забрала с собой. Мне ничего не оставалось, кроме как поплестись на кухню.

Обычно к вечеру мое воображение до того разыгрывалось, что я подолгу не мог уснуть. Но не в этот день. Я ел мамин суп, думая о ките. Мылся, думая о ките. И вот, укладываясь в кровать, я мысленно опять вернулся к киту. Я не мог знать, что же с ним сделает мама. И все мои горькие предположения отдавались покалыванием где-то в области сердца.

— Все, — уже в который раз за день промелькнуло у меня в голове. Я встал с кровати и направился в родительскую комнату. Маму я не видел с того момента, как зашёл в ванную. Мне слышится только ее нежный голос, напевающий что-то на кухне под грохот посуды и скрип выдвигаемых ящиков. Я подумал, что должен потребовать от нее объяснений: с какой целью, куда и надолго ли она забрала кошелёк. Хоть кошелёк меня в тот момент не волновал, я думал лишь о ките и о том, смогу ли я заснуть без него. Казалось, что на душе у меня совсем-совсем неспокойно.

Я остановился перед дверью и через мелкую щель увидел, как комната слабо освещается настольной лампой. Я приоткрыл дверь и проскользнул в помещение. Мама лежала на кровати, укрывшись клетчатым пледом. Она спала. Совесть пристыдила меня за мои же мысли, которые подталкивали меня к этой комнате. Я прикусил губу и сжал кулаки.

Поправив плед и выключив ночник, я вышел из родительской спальни. Я поплёлся в свою комнату, пол, как мне тогда показалось, так скрипел, словно хотел посмеяться или же укорить меня. От этой мысли я ускорился. Скрип сопровождал меня до самой кровати, которая тоже непонятно звякнула на меня.

Я лёг на бок, отвернувшись к стене, и со временем заснул.

Открыв глаза, я почувствовал, как меня обдало морским бризом. Ноздри защипало от концентрации соли в воздухе. Я задрал голову и увидел над собой синее небо и развевающийся белый парус, который сливался с плывущими облаками. На очередной волне корабль, чуть покачиваясь, застонал. Я стоял на самом носу судна, и с каждым ударом волны мне в лицо прилетало множество соленых капель. Совсем близко кричала одинокая чайка.

Резко столь приятная для меня картина сменилась бушующим штормом. Волны, бьющиеся о борт, обливали как из ведра. Я свалился на пол и скользил в таком положении, пока не упёрся в мачту. Мне пришлось припасть к ней грудью и обхватить руками, лишь бы не оказаться за бортом. Со следующей волной корабль перевернуло.

Меня закрутило в водовороте, и тут неожиданным спасателем для меня стал тот самый кит! Я от удивления разинул было рот, но поспешно его закрыл, вспомнив, что вокруг одна вода. Для меня большим потрясением стало то, что я «Могу дышать под водой!». Кит в океане все так же мерцал, освещая глубину. Он мягко подхватил меня своим плавником и подтолкнул к поверхности, при этом не двигаясь с места. Я обернулся и понял, что за мной он не последует. Мысль поскорее всплыть от этого отступила на второй план. Кит, заметив мое замешательство, послал мне вслед поток тёплого течения, вместе с которым меня вытолкнуло из соленой невесомости.

Глаза я открыл снова в своей комнате — лучи солнца просачивались сквозь занавески и блуждали по комнате. Я понял: «Все было сном». На душе стало как-то неописуемо тоскливо, ведь мне и вправду хотелось, чтобы все мои приключения оказались реальными. Я повернул голову и рядом с подушкой увидел того самого кита. Он был заботливо вымыт и завернут в носовой платок.

Все мои сожаления отступили, и в тот момент мне по-настоящему показалось, что кит совсем-совсем чуть-чуть, но совсем-совсем по-доброму улыбался…