Из приоткрытого окошка доносилась птичья трель, счастливые детские голоса, и тихое шептание ветра, навевающее приятные воспоминания. Закатные лучи пробивались в окно и, словно ребятня, скользили по стенам да потолку, рисуя причудливые узоры. Атмосфера в квартире Александра была, что ни на есть, умиротворяющей. Ярославу всегда это нравилось. Это странное спокойствие, которое дарила приятная погода, кружка чая с мёдом и гитара в руках лучшего друга, беззаботно бренчавшего Высоцкого или Цоя. После бесконечной школьной суеты, где каждый куда-то бежит и торопится, тихая квартирка казалась самым уютным местом на их любимой бренной земле. Лишь короткий диалог иногда прерывал голос прекрасного струнного инструмента, певшего о свободе, дружбе, войне и вечном:
— Вот скажи, Саш, на что нам всё это? Учёба, огромные домашние задания, вечные споры с учителями – для чего? Ведь в итоге всё равно ни ты, ни я, ничего не вспомним из того, что нам так упорно старались внушить. – Ярослав немного лукавил, о чём и сам прекрасно знал. В глазах мальчика прекрасно читалась светлая грусть, но и глубокая одухотворённость.
— Глупый ты, Ярик. — Саша всегда говорил тихо и спокойно, почти снисходительно. Одиночество и глубокие размышления казались ему куда как привлекательнее больших сборищ и шумных посиделок. Такие дни же западали в душу особенно, как, впрочем, и Ярославу. – Сам-то поди думаешь, как быстро время пролетело.
Мальчики вновь замолчали. Тихое шелестение струн напевало «Звезду по имени Солнце», дети с улицы всё так же шумели. Лучи поднимались выше, к потолку, словно сами тянулись к далёкому небу и завораживающему космосу. Ярик, как и Саша, возможно, нехотя, взрослели.
Не прерывая славного звучания гитары, Ярослав взял со старого, потёртого деревянного стола кружку с чаем. Чуть тёплый и горчащий, самое верное средство против простуды. Если мальчик заболевал, то родители отпаивали его именно этим настоем. Сейчас этот напиток казался теплее и роднее, чем что-либо ещё.
— А я ведь только Лерке из девятого «А» признался. Она, как дурочка покраснела и начала что-то лепетать. Кажется, я слышал согласие. — Ярослав усмехнулся, но, кажется, загрустил ещё больше. — Но я, скорее всего, после ласковых майских дней даже и не увижу её больше.
— Имеет ли это значение? — Саша стал наигрывать «Восьмиклассницу». — Она будет счастлива провести с тобой пусть даже немного времени. Авось, и что-нибудь серьёзное у вас сложится.
— Да какое там… Лера ж со мной от силы раз пять говорила. Не знает меня как человека совсем.
— Как и ты с ней. Так откуда такая уверенность? – флегматично пожав плечами, Александр задумчиво гладил гитару. Где-то глубоко в его голове были мысли о том, что Ярослав и вовсе не замечал девичьих взглядов в свою сторону, поскольку дальновидным не был никогда. Излишняя прямолинейность друга порой приводила к плачевным последствиям, далеко не всегда кончавшимся хорошо. Но эта жилка авантюризма была той уникальной чертой, которая делала Ярика очаровательным и особенным.
— Хмф, ну… — Ярослав глубоко призадумался, пытаясь найти логичный ответ, дабы выйти из ситуации правым. В отличие от Саши, Ярик терпеть не мог проигрывать и ошибаться. Пусть самой главной ошибкой и было непринятие негативного опыта, прийти к этой мысли мальчику только предстояло. — С девчонками из школы вообще серьёзно не бывает, вот.
Александр только усмехнулся, читая друга как открытую книгу. Ярославу хотелось казаться мужчиной в глазах близкого товарища, и поэтому тот нёс всякую ерунду, скрывая свои чувства. Саша уважал Ярика и без подобного показушничества, но сказать вслух это не мог. Друг бы просто не понял, да и зачем? Они всегда так общались — Ярослав говорит, Александр слушает. Оба знали друг друга с малых лет, и порой беседовали одним лишь взглядом.
— Я слышал, что Лев Толстой всего боялся. Он был очень храбр на войне, когда играл в азартные игры… Но также страшился многих снов и предчувствий. – Смена темы немного обескуражила Ярослава, как и то, что Саша заговорил первым. Сам же говоривший оставался загадочно задумчив, разумом находясь вовсе не в маленькой обшарпанной квартирке, но далеко над Землёй, быть может даже среди далёких галактик на другом конце Вселенной. – Он понимал, что жизнь ужасно непредсказуема, что она словно вода, которую нельзя удержать в руках, сколько ты ни старайся. Она эфемерна, словно воздух, но также глубока и всеобъемлюща. И тогда Толстой придумал свой способ защиты от этого страха. В конце каждого письма с планами и надеждами он писал три загадочных буквы: «ЕБЖ».
— И что же они должны значить? – Ярику было непонятно к чему Саша ведёт данный разговор, и в чём же та заветная мысль, которую тот старался донести.
— Ничего сложного, на самом деле. Они расшифровываются как «Если будем жить». – Глядя на всё ещё озадаченного Ярослава, Александр улыбнулся. Мелодия гитары стала петь «Перемен». – На самом деле Толстой был прав. Если будем жить – все наши мечты сбудутся. И деньги будут, и с дорогими людьми увидимся. Мы всё выдержим, если будем жить.
После этих слов вновь воцарилось долгое молчание. Мальчишки думали, и эти размышления были о самом сокровенном и важном. Пусть то была мысль о девочке из девятого «А», или о целой жизни, расписать которую во всей её красе и торжественности не смог бы ни один автор мира – здесь и сейчас всё было почти священным и чудесным. Казалось, то был сон наяву – как лёгкая дымка закатных лучей, что застилала глаза. Но что Ярослав, что Александр были уверены в одном – будущее, каким бы боком оно к ним не поворачивалось, всегда придёт. Скоротечность жизни невероятна, с годами время мчится все быстрее, словно запуганная лань, но так ли это плохо? Ведь ценность прожитого измеряется лишь воспоминаниями и чаяниями, устремлениями и помыслами. Пусть все мы вырастем и состаримся телами, наши души могут быть вечно молоды, пока память о лучшем и светлом живёт и теплится в нас. Если будем живы – всего достигнем и всё преодолеем.
Гитара бренчала, птицы пели вслед уходящему солнцу, а дети продолжали играть за окном. Если будем живы – нас не сломить.
