XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

              Этот момент. Сейчас. Здесь. Все кончено. Всё закончилось! Все позади.
              Наш отряд  шел  по  направлению к Рейхстагу, присоединившись  к 48 батальону, уже стоявшему возле главного штаба фашистов. Вот она обитель зла, место, откуда пошли война и разруха всего мира, сердце ужасного чудовища, посеявшего столько горя и несчастья. И сейчас оно будет проколото мечом отважного воина – народа, пережившего все испытания.  
              Проходя по  улицам Берлина, я замечаю сотни измученных лиц: пожилых и детей, мужчин и женщин. Война коснулась абсолютно всех.  Многие жилища разрушены, превращены в руины. Сердце разрывается от этой картины. А ведь это просто люди, мирные люди такие же, как и в захваченных городах.
             Сколько семей осталось без отцов, братьев, мужей. Вся ответственность за поднятие хозяйства семьи ляжет на плечи женщин, детей и стариков. Им придется поднимать с колен не только свою семью, но и целую страну, ведь ждать помощи от правительства нет смысла. От правительства, которое само загнало граждан своей страны за черту бедности, которое лишило сотни людей жизней, домов, родных и близких, лишило элементарных прав и свобод человека, лишило детей и подростков счастливого детства, лишило надежды на лучшее будущее, лишило надежды на настоящее.
             Ах, а сколько плененых солдат утверждало, что не хотели этой войны, что их призвали по долгу службы, что они были против подлого нападения на СССР  без официального объявления войны, были против  истребления целых деревень и сел, были против истязаний над пленными, убийств по расовому признаку и тем более были против ужасных, шокирующих жестокостью концлагерей. Они лишь выполняли приказы. Слишком много людей погибло от рук тех, кто только выполнял приказы.
            Лагеря смерти… они были одними из самых страшных порождений фашисткой Германии. Солдаты, дети, старики женщины – все могли попасть туда. Они использовали плененных как рабочую силу, а если человек не был способен к физическому труду, то его просто отправляли в газовые камеры. Фашисты не щадили никого….
            Воспоминания невольно обрушались мощнейшим потоком. Сотни вопросов без ответа наполнили мою голову, множество ужасных картинок подкинуло воображение. Нет. Не время ворошить старое и возвращаться на сотни шагов назад, я дошел до конца, возвращаться назад просто нет смысла.
           Хм…старое… А ведь это было лишь год назад. Год или четыре. Не важно, все это время казалось отдельной жизнью. Жизнью с миллионами смертей, миллионами ран и переломов, миллионами калеченых душ и судеб, миллионами не сбывшихся надежд и желаний, мимолётными радостями или просто улыбками, морем крови и трупами фронтовых товарищей. Это было адом, как будто каждый день ты проходишь все девять кругов, но выживаешь, выживаешь и снова отправляешься в путь, на дорогу смерти.
           А я ведь до сих пор помню первую смерть, первую смерть на моих глазах. Это был парень, молодой, моего возраста, скорее всего. Я помню, как на его форме появилась дыра, а затем потоком хлынула кровь, помню, как из его голубых глаз стал пропадать свет, он становился все бледнее и бледнее, огонёк в глазах затухал, а из приоткрытого рта струйками стекала кровь… Таких примеров за годы войны я могу припомнить не один десяток, хотя в последние годы смерти не стали оказывать на меня такое сильное влияние. И это пугало больше всего, смерть человека становилась обычным зрелищем, а трупы были постоянными «декорациями» поселков и деревень, которые мы освобождали.
           В оккупированных городах были вещи и пострашнее мертвецов, так называемые живые покойники. Дети, бледные, очень худые, голодные, замерзшие – на них было больно смотреть. Многие взрослые просто не выживали, пытаясь спасти своих чад от голода. Когда я увидел людей, спасенных из блокадного Ленинграда, мой мозг просто не понимал, как они всё ещё живы. Люди были на грани жизни и смерти, их тела представляли собой не что иное, как скелет, обтянутый кожей. Глаза были мертвыми, руки дрожали, а ноги не слушались, они не могли нормально говорить. Первые ночи после снятия блокады жители не могли спокойно уснуть, ожидая, что на них снова скинут бомбу.         
           После всего увиденного, я больше всего на свете желал, чтобы это закончилось, чтобы всё это прекратилось. Я мечтал перестать просыпаться от звука разрывающейся бомбы, перестать идти каждый день на поле боя и убивать людей, живых, таких же, как я, перестать видеть каждодневно десятки, сотни трупов товарищей и просто сослуживцев. Я просто хотел забыть всё это как страшный сон и проснуться вновь 17-летним подростком накануне выпускного вечера.
           И вот сейчас все мои ожидания закончатся. Самые сокровенные мечты, упования, надежды, желания исполняться, высшая цель будет достигнута, свершатся грезы, прежде кажущиеся несбыточными, мечтания сбудутся. Закончится эта страшная, забравшая миллионы жизней, всеразрушающая и всепоглощающая война. Война, отнявшая у меня и у миллиардов детей и подростков детство, юность, молодость; забравшая из семей отцов, дедов, братьев и мужей; искалечившая сотни судеб и лишившая мир новых мелодий, картин, художественных произведений, стихотворений, идей и замыслов.
           Но что будет после этого? Что будет, когда я вернусь домой? И остался ли вообще мой дом таким, каким я его помню? Жива ли мать? Что случилось со школьными товарищами? Выжил ли кто-нибудь?..
           Поток мыслей, вопросов и размышлений прерывает шепот каких-то фраз на немецком. Этот язык узнаваем теперь всеми солдатами и так же ненавистен ими. Я замечаю непонятное движение на крышах домов, поворачиваюсь : никого. Может, показалось? Снова шум, как будто кто-то ходит по крышам, шум черепицы, откалывающейся и скатывающейся по водостокам. Вздёргиваю голову ввысь и замечаю снайперов.
           Слишком поздно. Падаю на землю, чувствуя, как в грудь входит свинцовая пуля, а затем тепло…Глаза заволакивает пелена, а тело становится ватным и очень тяжелым.
           Перед глазами лишь яркое небо, как дома… А вот теперь действительно всё. Всё закончилось.