XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Тяжелый знойный воздух иссушал силы детей. Тишину гудящего от жары воздуха нарушал лишь шелест шин и шум далёкой стройки. Ехали медленно и с трудом: в гору. Руль то и дело петлял, несколько раз Майя едва не упала в высокую придорожную траву, но каждый раз, утерев соленые от стекающего пота губы, упрямо продолжала крутить педали. Ехавшей чуть впереди Майи девочке было ещё тяжелее: её худые ноги едва доставали до педалей, а непокрытую чёрную макушку ожесточенно пекло. Возглавлявший процессию её старший брат то и дело оглядывался, напряженно хмурясь и невнятно бормоча под нос. Заветная вершина невысокой горы приближалась раздражающе медленно, но верно. Еë укрытые испепелённой солнцем травой склоны высились над дорогой тяжелым нагромождением древности.

Майя пружинисто — будто и не было утомительного пути наверх — спрыгнула с велосипеда. Горячий ветер, трепавший полураспустившуюся косу, наполнил живой подвижной энергией лёгкие, а вслед за ними и все тело. Майя замерла, чувствуя, как пульсирует вместе с сердцем в груди новообретённая сила. Друзья спешились чуть позади и почти тут же повалились на траву.

— Май, — негромко позвала девочка. — Ты чего? Иди сюда.

Майя не ответила, напряженно вглядываясь в неясные черты раскинувшегося снизу пейзажа. Тёмные коробочки домов перемежались широкими извилистыми полосами немощеных улиц. Кривые заборов четко прочертили пространство, деля его на десятки кусков — в каждом из них своя почти вселенная. Коробки и заборы теснились и жались друг к другу в окружении широких полей зреющего золота. Его блеск отражался в душе Майи тëплыми бликами наступившей наконец гармонии воссоединения. Во взгляде не было больше напряженности — только незамутненный восторг. Длинная стрела дороги пронзала деревню насквозь и уходила за горизонт, прикрытый воздушной рябью. Сердце сжалось: с левой стороны к тоненькой линии дороги присосалась жирная пиявка стройплощадки, будто уродливая клякса на белоснежном листе. Башня строительного крана, отчаянно пытавшаяся уколоть острым кончиком небо, отсюда, с горы, казалась почти игрушечной. Грохот работающей техники долетал до горы едва слышными отголосками, но Майе он казался набатом. Она, будто только сейчас услышав вопрос подруги, обернулась. Широкое плато вершины было устлано выцветшей травой со вкраплениями васильков. Всё здесь было преисполнено мира и спокойствия, однако в ушах ещё стоял шум стройки, и от этого становилось страшно неуютно. Друзья смотрели на Майю с ноткой любопытства, готовые вовлечь в шумную игру, и ей подумалось, что они не поймут правды.

— Ничего. Возвращаемся домой.

***

На следующий год Майе купили новый велосипед. Он стоял, блестя ярко-красными боками, на балконе квартиры, и терпеливо ждал своего часа, будто запертый в клетке зверь. Майе же терпения не доставало. Почти каждое утро в преддверии каникул она украдкой пробиралась на балкон и, подолгу разглядывая подарок, сгорала от нетерпения. Близился исход весны.

Третий день лета начался непозволительно рано: Майю разбудил настойчивый стук в окно. Перепрыгивая через неразобранные со вчерашнего вечера чемоданы и на ходу успокаивая обеспокоенную бабушку, Майя пробиралась к выходу. За порогом встретила утренняя зябкая сырость, и девочка тут же пожалела, что не оделась теплее. Друзья за воротами тоже стучали зубами и потирали ладони, но выглядели не в пример довольнее Майи. Еë дурной настрой испарился, как только из сарая был выкачен новенький ещё ни разу не опробованный велосипед. Он сиял огненной рамой на фоне утреннего промозгло-серого пейзажа и, кажется, даже немного грел — Майя чувствовала, как от ладоней на руле по телу распространяется жар.

Дорога петляла меж вековых сосен, и Майя чувствовала себя ничтожно маленькой по сравнению с обступившими тропинку гигантами. Отсутствие завтрака ощущалось с каждой минутой все острее, но как только въехали в лес, пряный свежий воздух насытил так, что его хотелось не вдыхать, а медленно пить через тоненькую трубочку, как клубничный коктейль. Говорили много и оживленно, соскучившись после долгой разлуки, и Майя ощущала, что вот теперь-то, с этих минут, и начинается настоящая жизнь. Чувство разгоралось постепенно, подобно начинающемуся дню, и вот-вот должно было упрочиться и поселиться в душе на все оставшееся лето.

Солнце близилось к зениту. Когда промокшие от утренней росы кеды почти высохли, а натруженные улыбкой щеки заболели, дорога вывела из леса. Далеко впереди, сквозь густые камыши, выглянула темная мутная вода. Вместо привычного травянистого запаха с реки потянуло чем-то сладковато-тошнотворным, леденящим душу. В воздухе повисло осязаемое напряжение. Ускорились. Высокая прибрежная трава разверзлась, обнажая широкую реку. Майя судорожно вздохнула: поверхность воды почти скрылась под плавающей кверху белесым брюхом рыбой. Камыши затрепетали под дуновением холодного ветра, прогнавшего ощущение надвигающегося летнего счастья: почва резко ушла из-под ног Майи, она покачнулась, но удержалась. Велосипед, грохоча новенькими покрышками, полетел в густую траву. Все будто очнулись.

— Папа говорил, тут весной построили завод, — неуверенно, будто оправдываясь перед Майей, начал старший из товарищей. — Химикаты в воде…

— Ага, — машинально кивнула Майя, не мигая глядя на трупы. — Химикаты.

Пустые рыбьи глаза пялились на неё с бессмысленной злобой и исступлением, раскрытые рты застыли в немом крике. Майя попятилась.

— Поехали отсюда.

***

Каждый следующий год наносил летнему счастью приезжающей Майи новые раны. Сначала построили ещё один завод, затем — торговый центр с огромной парковкой, сельские дороги заковали в тяжелую броню асфальта, по полям расползлись уродливые многоэтажки: деревня задыхалась под натиском наступающей цивилизации. Прошёл год, два, три, вскоре Майя и вовсе перестала приезжать: лето оказалось загружено куда более важными городскими делами. Старые друзья затерялись в сотне новых контактов, а в полуразвалившемся сарае остался пылиться ярко-красный велосипед.

Майя нашла его, когда приехала продавать бабушкин дом, оставленный в наследство. Она долго смотрела на облупившуюся краску и проржавевший руль, будто глядела на уставшее потухшее солнце, а когда наконец вышла из сарая, фонари уже зажглись. Майя с жутким скрипом несмазанных петель отворила ворота и ступила на твёрдую поверхность асфальта. Мимо промчалась машина, обдав облаком густой пыли. Стоявшая напротив недостроенная безликая многоэтажка чернела провалами окон, к ней жались покосившиеся домики — последние пережитки прошлого, доживающие свой век. Майя запахнула плотнее плащ — в воздухе уже ощущалось дыхание осени — и медленно зашагала вдоль дороги, вглядываясь в полузнакомый пейзаж, разбавленный сгущающимися сумерками. Она свернула на улицу, на которой жили некогда — или, возможно, живут до сих пор — еë старые друзья, и воспоминания нахлынули с новой силой. Старая липа — ныне нещадно обрубленная, мучительно доживающая свой век, — на широких ветвях которой они хотели построить дом, осталась позади, чуть правее — руины водоколонки, не раз выручавшей. Всë здесь будило в Майе отголоски радости прошлых лет, всë заставляло сердце трепетать от сладкой ностальгии.

Она остановилась у четких границ желтого кружка фонарного света. В самом его центре стояла компания детей, громко разговаривающих и смеющихся — их улыбки сияли ярче тусклой уличной лампы. Они были так увлечены друг другом, что даже не заметили Майю, незаметно подкравшуюся из печальной вечерней бездны к их счастливому огню. Его горению не мешала ни неприглядная обстановка трущоб, ни кусающий за лодыжки холод, ни подходящий к концу праздник лета. Вечное пламя жизни полыхало перед глазами Майи. Она долго вглядывалась в лица детей, затем наконец улыбнулась сама и пошла дальше, продолжая улыбаться до тех пор, пока не скрылась за очередным поворотом. Впереди её ещё ждали дела.