Глава 1
По своим последствиям звонок с седьмого урока сравним с выстрелом стартового пистолета: полсотни несчастных срываются с мест и мчатся куда глаза глядят, пока в ногах хватает сил. Неудачники – на дополнительные занятия, остальные – во дворы, к друзьям, прогулкам до ночи, нагоняям от родителей.
Антоха перешёл в разряд «остальные» этой осенью, покинув музыкальную школу спустя пять лет обучения. Торжественно выкидывая ненавистную скрипку из окна, он впервые почувствовал себя по-настоящему свободным. Вернувшаяся с работы мама возмущалась на кухне соседям-извергам, которые совершенно ничего не смыслят в музыке, представляешь, инструмент прямо на асфальт бросить, это же каким надо быть бескультурным существом?! Антон же в соседней комнате снимал со стен портреты классиков симфонической музыки и расклеивал мрачные плакаты «бескультурных существ» с торчком стоящими волосами и гитарами через плечо. Маленькая революция свершилась: спустя пару месяцев мама перестала злиться, а Антон, вылетая из дверей родной школы головой точно в сугроб, со спокойным сердцем мог отправляться на карьер.
В жизни каждого уважающего себя мальчишки их города однажды наступал карьер. Когда гулять во дворе под присмотром пожилых соседок становилось совсем несолидно, пацаны сбивались в стаи и уходили в мир непреодолимых оврагов, торчащих из земли арматурин и настоящей независимости. Среди земляных гор парни гуляли, дрались, летом купались, бренчали на гитарах – и взрослели. Выпускников карьера с почестями отправляли в институты больших городов, а на их места прибегали ещё не обстрелянные мальчишки. И шумная вереница, тянущаяся в город под покровом ночи, не иссякала на протяжении нескольких десятков лет.
Иногда расходились ещё до темноты. Распределялись по квартирам везунчиков, имевших видеомагнитофоны. Заполняли все горизонтальные поверхности от полов до диванов и на полтора часа забывали обо всём, с азартом уставившись в ярко-мерцающий экранчик.
Носиться по городу, выменивать бесценные кассеты со свежими боевиками посылали «бегунка». «Бегунок» – пропащий мальчишка, вечно красующийся на первой парте и доске почёта, к своим шестнадцати годам ни разу не ступавший на земли карьера. Антон со скрипкой под мышкой ясно осознавал, как он близок к получению почётного звания. Совершая своё маленькое преступление, он убеждал себя, что делает это в первую очередь ради защиты своей чести.
Очереди в магазинах становились всё длиннее, родители ругались чаще, Антон проводил времени на улице закономерно больше. Нельзя было сказать, что он страшно нуждался в компании, но через месяц вынужденного одиночества всё же обратился к предводителю одной из шаек покорителей карьера Серёге Зинченко, соседу по подъезду. Серёга окинул переминающегося на пороге просителя оценивающим взглядом, будто продавать кому-то собрался, но тут же расплылся в широкой улыбке и похлопал Антона по тощему плечу: «Ну что, сынок, будем делать из тебя человека?»
Антон охотно превращался в человека под чутким руководством семи новых товарищей. Накинув на плечи остатки школьных сумок, не раз участвовавших в межрайонных боях, пацаны всей толпой направлялись вытаптывать следами узоры на свежем снегу карьера.
Сегодняшняя прогулка как-то не задалась: на стёртых балках парни пересаживались с места на место и молчали. Смотрели друг на друга, выдыхали клубы морозного дыма, кто-то попытался затеять перепалку, но ссора быстро угасла: драться ради драки было скучно. Решение разойтись по домам приняли с кислыми лицами.
Рядом с Серёгой Антон старался помалкивать, – боялся не оправдать доверия лишним словом – поэтому домой возвращались в тишине. Достаточно вымочив ботинки в снегу, они наконец выбрались на расчищенную асфальтовую дорожку. Здесь начинался город – владения взрослых. Пустынными улицами обогнули ряды старых серых пятиэтажек, подошли к стоявшей поодаль старой, серой, но чуть более родной пятиэтажке – их дому.
У самого подъезда Серёга внезапно затормозил, так резко, что Антон врезался ему в спину. Зинченко уставился на выстроенную в центре двора хореографическую школу. Вслед за другом Антон лениво обернулся к унылым фиолетовым стенам, которые они наблюдали каждый раз, когда выходили из дома. Пара выпавших кирпичей, налепленные внахлёст афиши, – от них на стене большая польза: они отвалившуюся краску закрывают – одинокая девочка… Стоп!
Антон даже на носочки привстал. Издалека трудно было разглядеть, что это за девчонка и с чьего плаката она так усиленно смахивает снег. С чего бы ей, охранять, что ли, приставлена?
Нет, Антон не был против, просто редко встречал девчонок вне школы. По давнему уговору пацанам во владения отошёл карьер, а куда после звонка с последнего урока исчезали девочки, Антон представлял с трудом. В пятом классе он даже теорию на этот счёт выстроил: когда заканчивается школьный день, все ученицы собираются в известном только им месте, садятся в круг и начинают переплетать друг другу косички, которые парни успели растрепать на переменах…
– Эй ты, в сугробе! – это Серёга, не пожелавший оставаться наблюдателем. Он подхватил горсть снега, быстро слепил снежок и бросил его прямо в яркое девчоночье пальто. Посередине спины тут же засиял белый круг.
– Чтобы день впустую не прошёл, – пояснил Серёга, отряхивая руки от снега. По мнению Серёги, день проходил впустую, если он не успевал совершить ничего, за что его родителей могли бы вызвать в школу.
А девочка даже не шелохнулась. Из-за поднявшейся вьюги Антону никак не удавалось разглядеть лицо человека, изображённого на чёрно-красном пятне плаката. Вроде портрет какого-то музыканта, но черты уловить не получалось, что уж говорить об имени или названии группы: спасибо убитому над нотными тетрадями зрению!
Внезапно Серёга размахнулся и опять запустил снежком в сторону девчонки. И ещё раз. И ещё. Не промазал ни разу.
– Примёрзла там, что ли? – Антон не сомневался, что Серёга – хороший парень, просто не любит, когда на него не обращают внимания.
– Может, не надо? – Антон отлип от своего места и схватил друга за руку. – Пошли домой…
Он пытался затолкать Серёгу в подъезд и в душе очень хотел, чтобы девочка разозлилась, закричала, прибежала и толкнула обидчика. А девочка действительно подошла и выросла из снежной стены – Антон даже не успел заметить, как. Её тёмные волосы растрепала вьюга, в прищуренные глаза сыпали снежинки, щёки горели – раскраснелись то ли от злости, то ли от ветра. Антон приготовился растаскивать, держать, оправдываться, а девочка только удивлённо вскинула брови:
– Чудаки… – даже как-то разочарованно заметила и скрылась в пелене.
Антон беспомощно посмотрел ей вслед, потом обернулся к Зинченко. Вот уж точно, чудаки.
***
К вечеру метель поулеглась, но мороз ударил только сильнее, поэтому бежать в одних шортах и наброшенной на футболку кофте всё равно было неприятно. Антон выскочил на улицу в таком виде из конспирации:
– Пойду, мусор выкину, – единственное, чем он смог объяснить свой побег маме.
Антон быстро зашагал по запорошённой тропинке через пустой двор. Он боязливо поглядывал по сторонам, опасаясь маминого пристального взгляда, и увидел, что в Серёгином окне погашен свет. Они потом ещё помялись возле дверей, но вскоре разошлись. Если бы девчонка расплакалась, они стали бы героями завтрашнего дня в школе.
А вместо этого Антон стоит сейчас на лютом морозе и разгребает комья руками, потому что на стене хореографической школы висят афиши провинциального балета, концерта народной музыки, спектакля с неизвестными актёрами – что угодно, кроме того чёрно-красного плаката, который ему так необходимо увидеть.
Переставая чувствовать онемевшие пальцы, Антон понимает, что ветер днём был достаточно сильным, чтобы унести кусок ткани хоть за тридевять земель.
Отогревая пальцы в едва освещённом подъезде, Антон думает о том, что сорваться перетряхивать весь двор ради одного плаката в самом деле мог только настоящий чудак.
Глава 2
Лето пришло только к концу июля, зато так, будто старательно извинялось за месяцы ливней и утренних заморозков. Уже неделю жара стояла просто апокалипсическая, город стонал и плавился. Утром и вечером взрослые торопились на работу по не успевшим раскалиться с ночи дворам, а к полудню улицы вымирали. Добровольно покидать прохладные квартиры решались только ненормальные.
Ровно в полдень Таня подхватывала велосипед под раму, вытаскивала его на улицу и отправлялась в путешествие по опустевшему городу.
Если зажмурить глаза прямо во время движения, то можно с лёгкостью представить, что ступни упираются не в ржавые педали, а в стремена, что под тобой не древний велосипед, который требует ремонта после каждой поездки, а конь с жёсткой гривой и добрыми глазами, что в рот залетает горькая пыль, поднятая не проехавшим грузовиком, а табуном, который ты приставлена охранять от нападок индейцев. Мечтать так получалось до первого крутого поворота. Но даже лёжа в кювете посреди высохшей травы и неба, удавалось забыть о том, что ты обычная одинокая семиклассница Таня.
Забежав вечером домой, Таня неизменно нарывалась на мамино усталое лицо и равнодушную ссору из-за несъеденного обеда. Винить Марину Викторовну в этом было нельзя – на работе с каждым днём становилось всё хуже, поэтому контролировать дела домашние просто не хватало сил. Домашние дела контролировал отец, правда, уже семь лет как в другой семье. Таня поняла это, когда он стал появляться дома только по выходным.
Таня захлопывала дверь в свою комнату и садилась на диван пересчитывать свежие лиловые синяки на ногах. Разбитые коленки – признак счастливого детства. После, прямо в выцветшей уличной одежде, заматывалась в холодные простыни и вытаскивала из-под подушки плеер.
Никто не знает, что по ночам Таня сбегает из дома. Ей достаточно трёх тактов, пробившихся с боем сквозь шипение старой кассеты, трёх слов, пропетых Его вкрадчивым голосом, будто по секрету, чтобы забыться и уйти. Если в этот момент Таню из соседней комнаты окликнет мама, Таня не ответит. Если ночью случится пожар, землетрясение, нашествие инопланетян, Таня с удивлением узнает об этом только наутро.
Впервые Его лицо она увидела всего пару месяцев назад. И поперхнулась чаем, когда обнаружила в газете заметку с фотографией. Не Ален Делон, конечно!.. Но, во-первых, качество снимка такое, что и врагу не пожелаешь, а во-вторых, музыкантов за гитары любят. Статья о «свежей крови в современной музыке, перспективном молодом земл…» осталась лежать на обеденном столе. «…яке» вместе с размытой фотографией Таня отнесла в свою комнату, чтобы пришпилить к дверце шкафа.
Но в сумерках профиль, состоящий наполовину из типографской краски, наполовину из фантазии, разглядеть невозможно. И ночью Таня оставалась один на один с музыкой.
Сейчас Таня лежит на кровати и из-под полуприкрытых век наблюдает за колышущимися тенями, которые медленно превращаются в кружевные узоры чернильных когтистых лап. За их движениями можно наблюдать вечно. Под музыку, естественно. Таня чувствует, как тени скользят по её лицу, гладят по щеке, убаюкивая…
– Подвинулась бы…
Таня знает: нужно притвориться спящей, чтобы вор, пробравшийся в квартиру, ничего не заподозрил. Им в школе даже инструктаж проводили. Таня до звёздочек зажмуривает глаза и старается дышать тише.
– Сажать людей на пол неприлично, – для вора гость слишком яростно толкает свидетельницу в коленку, и Таня решается приоткрыть глаза.
Палец прямо перед её носом. Указательный. Не нож, уже хорошо. А в их квартире красть всё равно нечего.
– Закричишь – перебудишь весь дом, – вор по-хозяйски отталкивает Танину ногу и падает на угол дивана. Этот диван – самое ценное, что есть в спальне, и пока он находится под наблюдением, Таня может спокойно знакомиться с незваным гостем.
Он бесцеремонно изучает комнату и тихо усмехается, когда цепляет газетную вырезку на шкафу. Разглядывать людей неприлично, но очень интересно, это как подсматривать в окна первых этажей. Лицо незнакомца скрыто траурной вуалью тёмных волос и в свете фонарей неразличимо, но голос Тане знаком до последней интонации. Ей как всегда хватало пары слов, чтобы понять. Это Он.
– Что я говорил про крик? – Он машет пальцем перед Таниным широко распахнутым ртом. – Я здесь ненадолго, поэтому закрой глаза без лишних вопросов, – от неожиданности Таня подчиняется. Чувствует под собой толчок, будто кто-то подхватил диван и понёс его – вот так и доверяй, вроде бы человек искусства, а туда же, в воровство…
От негодования Таня распахивает глаза и забывает, что должна дышать. Вокруг в холодном тумане носятся звёзды, цепляют острыми лучами край дивана, а совсем маленькие запутываются в волосах. Он подхватывает серебристое пятнышко на лету и сажает на ладонь, играется пальцами, будто впервые видит.
Таня этого не замечает: рядом со звёздами, которых можно коснуться рукой, меркнет всё. Из накатившего тумана выходит луна и белыми росчерками вырисовывает реку, ревущую среди уступов и каменистых обрывов. В лицо Тане прилетают брызги, и она мокнет насквозь, когда диван опускается к самой воде. По волнам проплывают оборванные штормом ветви и редкие облака. Таня подсаживается к самому краю и нерешительно свешивает ногу в поток. А вода совсем тёплая, ласковая, она не желает зла, не топит. Расправив крылья, простыня реет вслед за диваном и приветственно машет дальним кораблям, дремлющим в открывшейся на горизонте гавани.
– Теперь можешь кричать! – Таня слышит Его голос сквозь свист ветра и грохот волн.
Они врываются в глухую бухту, и перед глазами Тани распахивается бесконечное море. Неожиданно из выбеленной лунным светом глади взмывают рыбьи хвосты: вокруг дивана смыкается кольцо русалок. Они следуют стаей, высовывают из воды заинтересованные лица, подмигивают и хитро улыбаются. Промчавшись над ними, Таня оборачивается и машет в ответ.
Мачты погибших фрегатов теряются среди затопивших берег елей. Обогнув корабельные остовы, диван не спеша взмывает ввысь, обратно, к звёздам. Лес под ногами будто оживает и протягивает еловые макушки в небеса. То тут, то там в чаще вспыхивают, плывут и тухнут тёплые жёлтые огоньки, а через несколько секунд округу разрывает волчий вой. Таня перегибается через диванный валик, чтобы запомнить всё, что видит, всё волшебное и опасное.
– Ну как? Понравилось? – неожиданно звучит из-за спины, и Таня чуть не вываливается с дивана в тайгу.
Она выезжала из родного города всего несколько раз, но всё равно знает, что ничего красивее в своей жизни уже не увидит.
– А разве бывает по-другому? Как будто кто-то не хочет научиться летать!
– Не поверишь, – Он впервые за всё путешествие меняет позу, спускает ноги с дивана и медленно покачивает ими, – разные чудаки попадаются. Такие чудаки попадались и поколотить могли. Раньше часто из-за этого злился.
– А сейчас как? – Тане любопытно, она сама не замечает, как подсаживается всё ближе.
– А сейчас всё больше сочувствую. Я же предлагаю им целый мир, – над сказочным пейзажем раскрывается Его ладонь, – а они добровольно отказывают. Чудаки – что с них взять?
Таня не говорит ничего, только покусывает губы и пересчитывает взглядом звёзды, проплывающие на расстоянии вытянутой руки. Она не видит, как плывут контуры, тускнеют краски, и понимает, что вернулась, лишь когда замечает перед собой родной кособокий шкаф.
Он встаёт, и диван всхлипывает пружинами, скрипит протяжно и печально, будто прощается с лучшим другом:
– Решил, что пора тебя возвращать: в такое время дети должны лежать по кроватям.
Голова у Тани действительно тяжелеет и тянется к подушке, глаза слипаются, но она находит силы на последний вопрос.
– Я смогу туда вернуться?
– Если сама этого захочешь.
Глава 3
В густом лесу всегда нужно быть начеку. Таня огибает кусты и осевшие за ночь сугробы с осторожностью. Она спиной чувствует, что за её движениями следят горящие глаза. Среди деревьев то и дело мелькают ощерившиеся серые тени.
Лесом парк из пяти сосен можно назвать с большой натяжкой, а Тузик, в который раз увязавшийся за ней, мало похож на злого голодного волка. Тане обидно, что Тузик – всего лишь Тузик, она никак не привыкнет. Как не может привыкнуть к издёвкам несомненно чутких одноклассниц, выброшенному в окно содержимому портфеля, соли в столовском компоте, а после пары драк и к полному одиночеству за последней партой.
Вместе с начинающейся позёмкой Таня залетает в чужой двор. Стоящее в центре здание с проплешинами отпавшей краски напоминает развалины. Далеко не графские. Они могли бы заинтересовать Таню, если бы не чёрный силуэт на фоне фиолетовой стены. Ей впервые в жизни назначена встреча.
«Здравствуй», – она медленно подходит ближе.
«И не лень в такой холод… Неужели тебе не надо гулять с друзьями? Чем сейчас занимаются дети после школы?», – насмешливый взгляд.
«С друзьями пока не клеится, – снега, упавшего с Таниной гамаши, хватает на маленькую лавину. – Прости, я не смогу попасть на концерт», – она морщится то ли от мороза, то ли от досады. Тане даже на солёный компот не каждый день хватает, что говорить о билетах.
«Альпийское нищенство… Понимаю, сам таким был, – совсем беззлобно. – Я хоть красиво получился?»
«Лучше, чем у меня на снимке».
«Уж явно! Здесь хотя бы лицо, а не пятно. Только не видно ничего из-за снега».
Таня поднимается на носочки и аккуратно смахивает налипшие на Его глаза снежинки.
Они переговариваются в поднявшейся вьюге. Таня давно не обращает внимания на мороз, только следит, чтобы застывшая корка не покрывала Его лицо целиком.
«А говоришь, что нет друзей», – неожиданно Он упирается взглядом в кого-то за ней и пытается вскинуть от удивления напечатанные брови.
– Эй ты, в сугробе! – и вместе с криком Тане в спину прилетает снежок.
Мокро, холодно и стыдно. Потому что это произошло при Нём. Обидчик никак не успокаивается, бросает несколько снежков вдогонку, а у Тани ресницы смерзаются от слёз, и ладони сами собой сжимаются в кулаки.
Она смотрит в лицо на стене сквозь тяжёлую красную дымку.
«Дальше сама».
На глазах дымка сменяется белоснежным тюлем.
– Чудаки, – с лёгкостью слетает с Её губ. Она подходит ближе и осматривает бросавших. Один, взъерошенный и красный, очевидно именно он – главный обидчик. Второй очень высокий и нескладный, стоит чуть поодаль, переминается с ноги на ногу и, кажется, не совсем понимает, что же произошло.
Пробираясь сквозь серебристую пелену, Она чувствует на себе два растерянных взгляда.
Глава 4
На уроки ты ходишь хочешь-не хочешь. Увязнешь по дороге в сугробах – учитель пошлёт недовольных одноклассников на выручку. Несмотря на огромную нелюбовь, Таня отправлялась в школу добровольно, разбавляя тоску музыкой.
Заворачивая в пустынный двор, она как раз жмёт на кнопку перемотки, когда на её плечо ложится чья-то рука. Наушники сами спрыгивают на плечи.
– Привет… Помнишь меня? – кто-то ужасно неуклюжий и очень смущённый склоняется к Таниному лицу, – это мы с другом снежками…
Таня наконец узнаёт его – тот долговязый парень, второй обидчик, стоит перед ней и силится отыскать подходящие слова. Он переминается с ноги на ногу совсем как вчера.
– Я только извиниться, не знаю, что на Серёгу нашло…
– Музыку любишь?
От неожиданности брови парня смешно и искренне взлетают с переносицы на лоб:
– Музыку? Да, – и уже смелее, – я хотел спросить, чей это был плакат?
Таня качает головой, потому что понимает, что ошиблась вчера.
– Меня зовут Таня.
Парень улыбается так, как не сможет ни один чудак.
– А я Антон.
