XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Глава 1. Амнезия?
— Прямо как в тот раз в Париже, помнишь? Там подавали такую же курицу: румяная, с базиликом, пропахшая углями… Себастьян? — Его потрясли за плечо. — Себастьян, ты чего задумался?
«Какая курица? Какой Париж? Какой Себастьян? Почему офисного клерка из Рязани вдруг стали звать Себастьяном?» — Этого не понимал и сам Себастьян, почему-то уверенный, что он — Толик. Он сидел за большим овальным столом в забегаловке, носившей гордое имя «Ресторан Общепит №5» — удивительном заведении с грязными полами, искрящейся чистотой посудой, системой самообслуживания и тарелкой «курицы по-парижски». Обменявшись взглядами с пробегавшим тараканом, который также не располагал ответом ни на один из экзистенциальных вопросов Себастьяна, мужчина потыкал вилкой хвалёную курицу, тощую, по бокам румяную, у костей откровенно сырую. Запах от «медиум-рэйр курицы» шёл весьма специфический, даже вопиюще фальшивый: так пахли консервы с «куриным паштетом», в который совали всё, что угодно, кроме этой столь экзотической и редкой в наших краях птицы. Подняв глаза, он обнаружил перед собой целое сборище людей, которые как будто только что здесь материализовались, ибо раньше он их совершенно не замечал. Себастьян узнал каждого из них: Серый галстук, Красный галстук, Седая борода, Петушино-боевой расцветки платье, Шапка из химически завитых волос цвета красного борща — всё это были его родственники. Возле стола возник, как и все родственники из ниоткуда, Жёлтый пиджак. Он подсел рядом с Себастьяном, протянул ему ладонь, и во время рукопожатия тот ощутил пластик в своей руке, словно Жёлтый пиджак был не человеком, а манекеном с вещевого рынка, китайский создатель которого пытался сделать своё детище ну очень натуральным, из-за чего оно выглядело ещё более неестественно и гротескно, так, что явно ощущались швы, соединяющие спаянные между собой две половинки пластмассовой руки, а её рыжеватый цвет буквально кричал, что она ненастоящая.
— Ну… С Днём Варенья, младший брат! Извини, что опоздал: работа есть работа. Да чего вы все на меня уставились, как Ленин на буржуазию?! Не я ж виновник торжества! Рассказывай, Себастьян!
Что рассказывать, да и в чём состоял вопрос, Себастьян искренне не понимал. Но только что он получил ещё один фрагмент пазла сегодняшнего вечера: праздновали День Рождения. Его День Рождения. И тут Себастьян понял, что решительно не может вспомнить, сколько ему сегодня исполняется. Девятнадцать? Тридцать один? Пятьдесят восемь? При попытке выудить из своего разума хоть какие-то детали начинало колоть и жечь в самом центре черепной коробки прямо пропорционально тому, насколько сильно он напрягал мозг. В ушах нарастал гул, мутнело перед глазами, сердце колотилось чаще и громче, но он уже не мог перестать думать и задавать себе вопросы, ответы на которые не получал. Он словно катился с горки и чем дольше ехал, тем большую скорость набирал. В какой конторе он работает? Какие номера у его автомобиля? Выключил ли он утюг, когда уходил из квартиры? Есть ли квартира? Есть ли утюг?… Он не помнил, как оказался в рязанском «Ресторане Общепит №5», может быть он даже здесь на свет появился из ниоткуда пять минут тому назад? При попытке вспомнить что-то из прошлого — пустота, гул, муть, ещё более бешеный пульс. В воображении стали всплывать лица родственников, сидевших с ним за столом. А знал ли он их на самом деле? Он вдруг понял, что все эти люди даны ему «по умолчанию», он прекрасно знает их по именам, но ни за что не найдёт у себя воспоминание хоть об одном из них. Он не помнит ни лета с бабушкой в деревне, ни маминых колыбельных, ни рыбалки с отцом на рассвете, хотя все эти люди сидят сейчас рядом с ним. Они — фанерные театральные декорации, которые собрали и покрасили исключительно ради этой сцены за столом, а потом уберут в коробку до следующего спектакля, и вся семья снова будет сидеть с теми же нарисованными улыбками и также безэмоционально поедать недожаренную курицу. На фоне всех их на первый взгляд выделялся Жёлтый пиджак, заполнявший своей живо искрящейся, как бенгальский огонь, энергетикой всё пространство «Ресторана общепит №5». Но это была лишь особенность, отличавшая пластиковых людей от фанерных. Повстречав в своей жизни достаточно первых и вторых, понимаешь, что, несмотря на напускную яркость, фразы пластиковых насквозь пропитаны одними и теми же штампами, а их ложные экспрессивность и чувства идут не от сердца, а от балды, потому что сердца у пластиковых людей попросту не предусмотрено в комплектации.
Себастьян открыл глаза. Семья всё также истязала погнутыми ножами и вилками сырую курицу: те же выражения лиц, те же позиции рук, такое же количество птицы в тарелке. На всё то время, пока Себастьяна носило где-то в закромах его сознания, они просто застыли? Он непроизвольно встал, ноги сами привели его к окну, руки сами открыли плотную пыльную штору, не стиранную ещё со времён, когда люди были живыми и настоящими. Представшее взору из окна не поддавалось описанию: ни тёплая, ни холодная, ни чёрная, ни белая, настолько никакая, насколько даже представить невозможно… Сюжетная дыра. Пробел. Пропасть. И сюжетная дыра начала поглощать Себастьяна, втягивать в себя с ужасающей силой, которой невозможно сопротивляться, она проникала с кислородом в его кровь, добиралась до мозга. Отныне все действия и помыслы его перестали быть хоть чем-то мотивированными, Себастьян с полным отсутствием логики стал подчиняться сюжетной дыре.
Он бодро шагал по ночной улице и насвистывал песню про панка, проживавшего в селе и имевшего свой баян. От тысячи философских вопросов, мучавших Себастьяна ещё полчаса назад, не осталось и следа. Он был спокоен, как гипсовая маска из заставки одного телеканала в девяностые, сделавшая многих детей заиками. Ведь, как известно, человека с пустой головой, ни о чём не думающего, ничего и никогда не тревожит, он одинаково улыбается и в цирке и на похоронах, игнорирует факты, которые ему не хочется принимать, а живёт лишь только для получения удовольствий. Себастьян этого и не осознаёт, но он ничем не отличается от окружающих масс искусственных людей: пластиковых, фанерных… Он — гипсовый. Постучи — и убедишься, что внутри также пусто. Гипсовый человек перемещался по окраине Столицы ВДВ в сторону овощной базы. А туда тем временем уже спешили таинственные гости… Они приехали издалека, по пути заехав в Нижний Тагил, где модно приоделись. Себастьян бесстрашно перелез через забор и оказался на территории овощебазы. Он знал — только он теперь может спасти свой город. А точнее сюжетная дыра диктовала ему это забавнейшее клише из приключенческих романов. И это тоже было своего рода удовольствие, желание потешить своё тщеславие, присущее гипсовой натуре…
Но вот стал всё слышнее ни с чем не сравнимый дьявольский рык ВАЗовского двигателя, впереди возникло пятно жёлтого света, быстро выросшее в вишнёвый автомобиль, миновавший ворота охраняемого объекта то ли посредством простой телепортации на короткие дистанции, то ли посредством труднодоступной бумажки, делавшей из её обладателя фигуру необыкновенную. Открылась дверь и показалась маленькая нога в сапоге из красной крокодиловой кожи, затем край леопардовой шубы модного делового фасона, огромная шляпа «с пером утконоса», ослепляющие в темноте сильнее фар машины, золотые цепи с перстнями, где-то среди которых затерялся их владелец. Но если приглядеться, то становилось ясно, что под слоем такого боекомплекта скрывается жуткий чудик менее полутора метров ростом с зелёной чешуёй и излучавшими холод однородно-чёрными глазами, в которых не разобрать ни зрачка, ни радужки, ни белка. Следом за ним из девятки вышел второй, одетый в ту же униформу. Несколько секунд они пристально смотрели на Себастьяна.
— Я не вижу грибов, Себастьян! Ты же не посмел явиться без них? — Писклявый хриплый голос вгонял в животрепещущий ужас, ведь оппонент сразу понимал, что перед ним сам эталон несокрушимости.
— А грибов с глазами больше не будет. Славный город Рязань отказывается платить дань рептилоидам!
— Жителям планеты Нибиру не нравится твоё поведение, Себастьян. Ты — наместник нашего царя. Из всего населения Рязани выбрали именно тебя для этой священной миссии.
— Меня выбрали, а я не выбирал. Такое часто случается в нашей жизни. И всё же мой ответ — нет. Я больше не под властью той силы, в капкан которой когда-то попал, и я искуплю все свои грехи перед рязанцами и их домашними грибами! Моё предназначение — защищать мирных рязанских пенсионеров и их шампиньонные фермы в гаражах! Ни шампиньоны, ни плесень с потолка в туалете, ни колонии ни в чём не повинных грибков в квасе больше вам не достанутся! — Он уже наяву видел себя тем самым персонажем супергеройского кино с зализанными тонной геля волосами и в красном трико, закреплённом в особом уставе, всегда носить которое герой торжественно клянётся.
— А у тебя был предшественник, Себастьян… Толковый парень, только в какой-то момент вбил себе в голову похожую дурь. Хочешь узнать, что с ним стало, Себастьян? — Всё тот же хриплый фальцет вернул его к реальности, и дивное красное трико рассеялось в атмосфере.
Рептилоид начал медленно, словно стараясь не спугнуть, протягивать лапу к рязанскому супергерою. Бездонные глаза как будто вышли из орбит и затопили собой всё пространство, так что, как Себастьян ни старался отвести взгляд, инопланетный гость всё же установил визуальный контакт и подцепил героя на свой крючок. А блестящий перстень на покачивающейся чешуйчатой лапе помог прочно опутать в сети, действуя как маятник при гипнозе. Рыба поймана. Спаситель Рязани в ловушке. Его ноги снова ему не подчиняются (уже знакомое ощущение)… Перед глазами пелена… Его фигура теперь стояла на вершине горы из картофеля, наваленного в открытом сверху кузове грузовика. А для гипсового человека падение с высоты в три метра — уже фатальное… Вот безвольная кукла Себастьяна занесла ногу над краем…
— Саня, где грибы?! Почему в бардачке их нет?!
Саня был хоть и по-своему красив, но немного бестолков. А в бардачке уже миллиард лет лежал никогда не вскрываемый пакет шампиньонов. Бардачок, как известно, — портал в бездонный мир чудес, ища в котором какую-нибудь салфетку, можно легко обнаружить следы древней цивилизации Майя и вообще что угодно, кроме искомого объекта. Иногда водители хранят там годами всякие шоколадки, которые при поглощении их бардачком сразу предаются забвению, годами лежат, то плавясь на жаре, то перемерзая в холода, давно становятся несъедобными и продолжают валяться уже в качестве некого талисмана, потому что выкинуть жалко. Такая судьба была и у многострадальных грибов, ведь и рептилоидам не чужд человеческий бардак в бардачке. Саня, как и все жители Нибиру, приходил в эстетический восторг от поедания деликатесных шампиньонов, так что перевёл их запасы в бардачке из категории «на всякий случай» в категорию «на шашлык» ещё во время остановки в Нижнем Тагиле, будучи уверенным, что в Рязани они добудут ещё. Не получилось… Грибов у них больше не было.
Без рязанских грибов организм рептилоида ослабевает. Сначала пропадает способность к гипнозу и телепортации, затем начинается стремительное разрушение всех клеток, и в итоге рептилоиду конец. Первая стадия уже началась, и контроль пришельца над разумом Себастьяна прекратился, когда герой был так близок к трагическому исходу. Но теперь задача стала сложнее: не допустить рептилоидов в город, к грибам, чтобы те не восстановили свои способности и не смогли навредить Рязани. Стоя на вершине горы из картошки, Себастьян достал из-под полы плаща только что материализовавшуюся там двухлитровую банку с похожей на чай субстанцией, в которой плавало что-то похожее на слизнеобразный блин. Герой моментально осушил эту красоту. Это был гриб. Чайный гриб. И теперь сам Себастьян — новый сосуд для чайного гриба. Он чувствовал, как становится сильнее, как чудесный напиток разливается по его венам… Себастьян спустился на землю и пристально посмотрел в глаза тому, кто пять минут назад поймал его на крючок таким же визуальным контактом. Перед ним были уже не те жуткие рептилоиды, а всего лишь тощие ящерицы в леопардовых нарядах, хриплый фальцет которых теперь вызывал наплыв хохота. Совсем скоро он сможет носить красные лосины… Самолюбие было в высшей степени удовлетворено. Себастьян хотел что-то сказать, но тут, резкая, подобно молнии в ночи, и уж совершенно непредсказуемая, как дикий кабан, на голову его упала картофелина… Каким бы ни был герой сильным после чайного гриба, как бы ни наполнил он свой флакон тщеславия сегодня, он оставался тем же пустоголовым гипсовым человеком, для которого такой удар корнеплодом стал фатальным… Рязань лишилась одного из сотен тысяч, такого же стандартного. Это был человек с пустотой внутри, имевший сплошное белое пятно на страницах своего прошлого. Он не мог иметь и будущего… Он выдумал и рептилоидов и ещё много всякого бреда, чтоб раскрасить себе жизнь и почувствовать себя особенным. Только вот по голове получил реальной картофелиной, и конец его был реальным… До сих пор в Рязани растут грибы с глазами, их едят — а они глядят. И ничего не поменялось с уходом Себастьяна…
Глава 2. Поклонники, дорогие машины и колбаса в бутерброд.
Серая плитка с чёрной плесенью в швах. Облезлая деревянная рама на окне. Отходящие от стен закопчённые обои. Истерический стук пальцев о клавиатуру. Засаленные длинные волосы. Замотанные синей изолентой очки в толстой оправе. Когда-то бывшая белой, заляпанная майка-алкоголичка. Именно так выглядит типичный гений нашего времени в своей естественной среде обитания. Все соседи были на работе в это время, но он, хоть и занимал должность гения, фактически числился безработным, и уже долгое время ловил музу на крошечной кухне коммуналки.
Впрочем, нельзя сказать, что Вася Самоцветов (а в миру — Селёдкин) был совсем уж неизвестным писателем. Если вы зайдёте в любой книжный магазин, то где-то в уголке, на самой нижней полке, найдёте книги Васи в чёрно-жёлтых мягких обложках с безвкусными картинками и каламбурными названиями. Трудно сказать, как называется Васин жанр, но это тот самый жанр, книгу которого можно без зазрений совести загибать «против корешка» при чтении, чтобы обе части обложки можно было держать одной рукой, и не поймать ни одного осуждающего взгляда за такое обращение с несчастной книжкой. Рассказ про Себастьяна, который был пересказан искажённо и с откровенной издёвкой в первой главе каким-то критиком, в оригинале как раз принадлежал перу Васи. В глазах автора он был железобетонно логичным. Содержание сходилось к тому, что простой рязанец Себастьян, сидя в ресторане с семьёй, услышал героический зов, доблестно отправился защищать город от пришельцев и погиб в неравной борьбе от удара корнеплодом по голове. Критики же видели в рассказе непроработку характеров и деталей из жизни персонажей, нелогичность их мотиваций, из-за чего те и выглядели фальшивыми (фанерными, пластиковыми, гипсовыми), а прошлое Себастьяна по этой же причине представляло собой пустоту. Автор писал образ героя благродным и бесстрашным, но увидели в Себастьяне обычное тщеславие, потому что тот не имел мотивов и целей к защите города, он делал это «просто так». Сия прелесть была щедро полита соусом из сюжетных дыр, но апогеем гнева аудитории стала идиотская гибель главного героя.
«Ничего, гениев никогда не понимали… Им всегда жилось трудно. Через сто лет меня будут превозносить потомки.» — Так думал сам Вася, отрезая кусок от уже чёрствого хлеба. В бутерброд кроме этого куска пустить было нечего, поскольку гений давно сидел без доходов. Но такова уж доля деятелей искусства — страдать… Формула, характеризующая русскую литературу гласит, что всё строится на страдании: страдает либо автор, либо герой, либо читатель. Вася, причислявший себя к великим (просто пока непризнанным) деятелям руслита, умудрялся писать так, чтоб страдали все три стороны сразу, что приводило его в творческий экстаз. Он был автором сотен искалеченных судеб на бумаге. Он пользовался своими героями, заставлял их делать всё, что ему хотелось, а в конце — выбрасывал как ненужную вещь. Стандартная схема…
Однотипный серый район. Раз хрущёвка, два хрущёвка, двадцать два хрущёвка… Солнце брезговало даже проходить мимо этих краёв, так что на небе было всегда пасмурно. Создатель и палач в одном лице, Вася возвращался из редакции самой популярной (поскольку иных не имелось) газеты города Мухолётовска. Опять замёрз. Дырявые кроссовки как обычно набрали в себя целый океан после такой прогулки по никогда не высыхавшим в этом городе лужам. Но этот раз сильно отличался от многочисленных предыдущих попыток Васи штурмовать редакцию. На горизонте робко виднелось что-то светлое, высокое, улыбающееся господину Селёдкину. Неужели сегодня произошло событие, в корне изменившее его жизнь, и его высокохудожественная писанина будет отправлена на публикацию в столичный журнал? А там и толпы поклонников, там и дорогие машины, там и колбаса тебе в бутерброд… И да, и нет. Сегодняшнее событие действительно поменяло жизнь Васи раз и навсегда, но только не в сторону колбасы и столицы. Это стало понятно, когда он завернул в свой двор: то самое «светлое и высокое», что виднелось на горизонте, манило и вселяло надежду, было бушевавшим в окне пятого этажа огнём. Огнём в кухне Васиной коммуналки. Огнём, уже полностью сожравшим последний кусок чёрствого хлеба, а вдобавок Васин ноутбук, все флешки, все бумаги в доме, и иные носители творчества великого писателя. После такой порции литературной «воды» огонь стал ещё более голодным и злым, а потому посягнул на пространственно-временную материю Мухолётовска и начал стремительно её пожирать. В то время, как стрелки всех часов в городе бешено понеслись вперёд, огонь молниеносно поглотил весь дом. Раз хрущёвка, два хрущёвка, двадцать два хрущёвка… Всё в огне. Горят деревья, дома, машины… И где-то среди этой адской печи застыл Вася в мокрых дырявых кроссовках.
Забыть кипятильник включенным в розетку и уйти было дурацким решением. Там, где десять минут назад возвышался Мухолётовск, была бескрайняя пустыня, усыпанная обгоревшими угольками. И теперь в этой пустыне возвышалась только одинокая фигура Васи Селёдкина — писателя, гения и забывателя включённых кипятильников. Он стоял среди огромного пепелища, но огонь его даже не коснулся. Писатель нисколько не пострадал, какая-то сила защитила его… Отныне участью Васи стало вечное скитание по пустыне. Он не испытывает голода, или жажды, не болеет, не стареет. Он жертвовал жизнями своих персонажей легко и непринуждённо, а его жизнь никто трогать не стал, его наказали намного страшнее. Он бессмертен, пустыня бесконечна, и вокруг нет абсолютно ничего…
Глава 3. Рукописи не горят.
В костре догорал последний листок. Огонь облизал его по краям, которые сразу почернели, бумага свернулась в комок, после чего пламя проглотило её окончательно. После этого приступ истерики мгновенно прекрастился. Только что я сожгла свою книгу. Но какой от этого толк? Давно было замечено моим любимым Булгаковым, что рукописи не горят. Какой толк от того, что я сожгла Мухолётовск и окружавшую персонажа материальную мишуру? Вася Селёдкин жив и навеки будет жить в извилинах моей памяти, его оттуда уже не изгнать. Причина проста: рукописи не горят… Не горят рукописи… А Вася как главный герой, и был рукописью, её душой, всем, ради чего эта неудачная история писалась. Он нёс её, но не справился и свернул не на ту дорожку. А может это я не смогла справиться с Васей и новыми мирами, которые он создал… Психанула, решила «наказать» его. И чем же я после этого лучше? Но об этом никто уже не узнает. Я отвязываю от дерева старую лошадь, оказываюсь в седле и мы неспешным шагом направляемся вон из леса. От былого буйства эмоций не осталось и следа, всё сгорело и погасло. Я любуюсь видом стеклянной реки, окутанной сахарной ватой тумана в рассветный час, а моя сивая кобыла нашёптывает мне новый бред, ещё хлеще того, что был сожжён этим утром. Но вряд ли я когда-нибудь вновь возьму ручку с тетрадью и что-то напишу…
