«Когда грань слишком тонка, сердце замирает, а внутри нет ничего, кроме страха. Неумолимого, кричащего ужаса. Стремительно и тоскливо угасает надежда на то, что происходящее – сон. Ночной кошмар».
Я помню лишь момент, когда всё изменилось. Жизнь перевернулась и начала где-то теряться, шаг за шагом превращаясь в ад. Когда ещё во сне я услышала жуткий грохот, глаза распахнулись сами собой, и я вскочила на ноги. Затем послышался громкий плач, напугавший меня ещё сильнее, ведь мой братик всегда был необычайно тих. Первое, что бросилось в глаза – часы. Часовая стрелка указывала на пять, а та, что отвечала за секунды, нервно билась, будто в агонии. Я слишком хорошо запомнила лицо мамы тем утром: оно было страшно бледно, красивые черты перекосило ужасом. Казалось, она не до конца осознаёт происходящее…
После взрыва все звуки казались глухими и невнятными, но я всё же смутно запомнила мамину просьбу позаботиться о брате. Это было последнее, что я слышала из её уст, ведь она так не вернулась. Всё, что было дальше, напоминает странный, до смерти пугающий сон.
Боясь выйти на улицу, я на дрожащих ногах подбежала к окну и вскрикнула: дедушкин дом, стоящий напротив, сцапало громадными лапами извивающееся пламенное чудище угрожающе оранжевого цвета, и на снегу отражались жуткие вспышки. Выстрелы за окном были подобны его издевательским смешкам.
Не знаю, сколько времени я простояла в оцепенении. Громкий вопль второго чудища, которое накинулось на соседский дом, заставил меня очнуться. Опомнившись, я вспомнила мамину последнюю просьбу и осознала, насколько это важно. Схватив пелёнку с завёрнутым в неё малышом, я долго в панике металась по дому. Лишь часть моего сознания искала укрытие, ведь глаза слишком ясно запомнили мамино лицо и пламя, пожирающее всё вокруг.
Не знаю как, но я всё же добралась до погреба. Внутри было невыносимо холодно и пахло сыростью. Сквозь дикую дрожь и колотящееся сердцебиение я слышала отдалённые выстрелы и с трудом осознавала весь ужас происходящего. В кромешной тьме я не видела абсолютно ничего. Нащупав мешок с чем-то мягким – видимо, крупой – я присела и уложила всё ещё плачущего малыша рядом.
Сидеть было невыносимо. Я постепенно привыкла к темноте и теперь видела большущего чёрного паука, расположившегося на своей паутине прямо над моей головой, что заставило меня ещё сильнее согнуться. Поначалу я вскрикивала от каждого взрыва, но со временем привыкла. Это длилось целую вечность… Запах сырости, заполняя лёгкие, одурманивал и усыплял, но плач брата мешал погрузиться в сон. Усталость одерживала верх, воспоминания заставляли погрузиться в мир ужаса и прожорливых огненных монстров. Пламя… выстрелы… плач… мама…
За долгое время, проведённое в погребе, я свыклась и с холодом, и с постоянными рыданиями маленького братика, и с потерей времени… Я понятия не имела, сколько часов или дней мы провели в этом пропахшем сыростью месте, но приходилось довольствоваться тем, что здесь хотя бы были запасы еды. Время от времени я теряла осознание войны и мысленно уносилась в ставшее пределом мечтаний прошлое, но периодические звуки взрывов напоминали и заставляли дрожать. Постепенно я, оправившись от шока, пришла к тому, что этот дом не оставят в стороне после того, как сравняют с землёй другие.
Осознание того, что пришло время бежать из укрытия, пришло резко, будто нож, внезапно вонзившийся в спину. Я не представляла, в каком состоянии была деревня. Остались ли там люди? Ходят ли по нашим улицам фашисты, своими кровожадными глазами выискивая живые души, нацелив оружие? Неизвестность пугала. Ужасала. Мысли смешивались, и я снова погружалась в беспокойный сон…
Этим утром что-то было не так. В том, что это именно утро, я не была уверена, ведь счёт времени окончательно затерялся в тёмном погребе, но ещё в тот момент, когда сон сменяла реальность, и я ещё не открыла глаза, я ощутила перемену. Распахнув глаза, я почувствовала панику, подступившую к горлу, когда поняла, что осталась одна. Куда девался малыш, завёрнутый в простыни? Собственное тяжёлое дыхание не давало сосредоточиться, паника нарастала, а сердце стучало с неистовой силой, грозясь выскочить из груди. Я вскочила.
За несколько секунд восстановив дыхание, я замерла. Кое-что заставило меня навострить уши. Шаги. Сердце забилось сильнее, и я с трудом сосредоточилась. Снова прислушалась: голоса. До погреба звуки едва доносились, но мне удалось понять, что язык мне не знаком.
Картинка быстро складывалась в уме: пока я спала, те люди, говорящие на немецком, забрали моего брата. Куда – неизвестно, но было страшно даже представить, что с ним станет. Но они не забрали меня. Почему? Они не могли не меня не заметить, разглядев при том крошечного ребёнка. Значит, заметили. Но неужели они бы просто оставили меня? Как бы ужасно это ни было, ясно стало одно: вскоре от дома останутся лишь щепки да угли. А брат… Я неожиданно вспомнила, как он впервые улыбнулся мне и этому миру. Я вспомнила последнюю просьбу мамы. Вспомнила её лицо перед тем, как она покинула меня навсегда. И поняла, что должна сделать.
Люк с жутким кряхтением приподнялся над полом, и я с трудом выбралась наружу. В глаза будто вонзились лезвия – таким непривычным для них стал утренний свет. Свежесть наполнила лёгкие, и я бы восхитилась этим состоянием, если бы не одно страшное слово… Война.
На дрожащих и ужасно затёкших ногах я, шатаясь, подобралась к окну, и от того, что я увидела, глаза защипало от слёз и стало трудно дышать. Всюду обломки. Почерневшие разрушенные дома. Снег, весь в крови. Мёртвые люди… Казалось бы, здесь погибло всё, если бы не они. Люди в фашистской форме, расхаживающие по моей родной деревне. Их было совсем мало, но даже так они вселяли дикий ужас и отвращение… Один из них небрежно сдвинул ногой неподвижное тело, снег вокруг которого побагровел от крови. Я пригляделась, и… О Боже! Я едва сдержала вскрик, к горлу подступил комок, заставив подавиться… Я не видела лица, но длинные волосы той мёртвой женщины до ужаса напоминали мамины…
К этому моменту во мне не осталось ничего, кроме злости. Печаль и горе отступили, уступив место гневу. Слепая ярость охватила всё моё сознание, заставила тело подчиняться ей. Руки сжались в кулаки. Я не понимала, что делаю, и в следующим миг звон бьющегося стекла заполнил тишину, мой кулак пронзила адская боль, а осколки от окна полетели вниз. Из разрезанной кожи потекла алая кровь, заливая пальцы, капая на снег далеко внизу… Один из мужчин резко поднял голову, и в тот момент до него долетели осколки.
Когда он упал без чувств, остальные фашисты в недоумении заозирались. Один из них бросился ко входу в дом, и я зажмурилась от страха. Шаги по лестнице, звук открывающейся двери… Я, наконец взяв себя в руки, развернулась и на трясущихся ногах побежала в сторону погреба. По звукам я осознала, что меня догоняют. Что же делать? Прыгать в погреб – не вариант, ведь мой преследователь это увидит, и прятаться вообще не будет смысла. Он наверняка уже держал меня на прицеле… совсем рядом, за спиной… Это конец… Вот и всё… Нет, нет, нет… Перепрыгнув открытый люк, я продолжала бежать, кровь стучала в жилах… но странный грохот всё же заставил меня затормозить. Я обернулась, не слыша ничего, кроме собственного сердцебиения.
Первое, что я увидела – автомат. Он бесхозно валялся на полу возле открытого люка. Я медленно и осторожно подошла ближе, всё ещё ничего не понимая. Из погреба послышалось подозрительное копошение. И до меня дошло…
Не совсем понимая, что делаю, схватив автомат, я направила его на тёмный погреб и окровавленными пальцами нажала на курок, сама не зная, на что надеяться. Раздался выстрел, меня отбросило назад, и из темноты погреба до меня донёсся вскрик. Кто-то застонал от боли.
Не медля ни минуты, я захлопнула люк и дрожащими руками закрыла его на защёлку. «Теперь не выберется» — пронеслась короткая мысль, и я удивилась тому, что всё ещё способна формулировать мысли.
Видимо, услышав выстрел и удары, сюда направлялся соратник человека, которого я только что заперла в погребе. Тяжёлые шаги отдавались эхом, послышался скрип половиц… Я в ужасе попятилась. Руки ослабли, автомат выскользнул… Ещё несколько секунд – и он придёт, увидит меня, и тогда…
Первое, что пришло мне в голову – упасть. Хотя, скорее, идея принадлежала уставшему телу, но мозг был только за, и в тот момент, когда дверь со скрипом отворилась, я лежала, не в состоянии вздохнуть. И тут я услышала это…
Плач. Громкий и душераздирающий, тот, с которым я провела дни в укрытии. Моё лицо было скрыто волосами, поэтому я приподняла веки — те еле разлепились от слёз.
Человек, держал не только оружие. В другой его руке лежал свёрток простыней с завёрнутым туда малышом, из-за чего я с трудом осталась неподвижной. Мужчина, с брезгливостью державший моего брата, подозрительно покосился на меня и, к моему ужасу, нацелил оружие.
В этот момент страх окончательно спутал мои мысли. Надежды почти не осталось. Реальность была слишком тяжёлой, и живот скрутило от безысходности. «Умирать – это больно?» — пронеслось у меня в голове, и от этой страшной мысли какая-то часть меня отчаянно запротестовала. «Нет, нет, подожди» — говорила она. – «И ты так легко сдаёшься? Сделай что-нибудь, только быстро! Ты можешь, я знаю!»
«Элемент неожиданности» — внезапно прокрутилась в моей голове эта фраза.
Вдохнув, возможно, последнюю порцию воздуха, я так быстро, как только могла, перевернулась, схватилась за автомат и выстрелила. Замерла. Дыхание остановилось.
Сначала мужчина выронил ребёнка, и тот снова заревел. Следующим был автомат. Во взгляде моего врага читалось лишь потрясение, он поднёс руку к груди, на которой расползалось тёмное пятно. Попятившись, с грохотом свалился… назад, прямо в окно, разбив стёкла.
Я выглянула на улицу. До смерти напуганные оставшиеся фашисты запаниковали. Я долго смотрела на то, как они нервно оглядываются. Но последней каплей стал плач малыша. В этой атмосфере горестные завывания младенца были уж слишком пугающими и мистическими. С ужасом глядя на наш дом, где я, бледная и тощая, со спутанными волосами стояла в грязной белой ночнушке, они не выдержали. Крича что-то на немецком (наверное, проклятия), они бросились в густой лес, и я бы крайне удивилась, вернись они оттуда.
Паника долго не отступала. Я долго сидела на ледяном полу и тряслась от шока, плакала, разглядывая окровавленную руку. Я боялась обернуться и увидеть автомат, но знала, что он лежит у меня за спиной.
Казалось, эта тишина не прервётся уже никогда, как вдруг я услышала совершенно новый и чуждый ситуации звук. Смех. Начав с тихого и неуверенного смешка, мой братик смеялся всё громче и громче. Его губки растянулись в искренней и невинной улыбке, а распахнутые глаза сияли неподдельным счастьем. Чистый и звонкий смех подобно журчанию ручья наполнял меня свежестью, и только сейчас я начала осознавать, что, кажется, мы с ним победили…
Я взглянула в небо. Синее, без единого облака. А вместо облаков всё ниже и ниже спускался белый советский самолёт…
