Дубовая дверь, отворяясь, скрипнула. В детскую вошёл человек лет сорока, высокий, статный и крепкий, а взгляд больших зелёных глаз тусклый и мягкий. Шатаясь от усталости, он прошёл по комнате, увешанной гирляндами и детскими рисунками. Человек стал подле кровати, и взор его устремился на девочку, лежавшую с открытыми глазами. Они тоже были зелёными и большими, возможно, даже чуть выразительнее, но в отличие от взрослых глаз они сверкали радостью. Девочка быстро приподнялась, держа в руках плюшевую овечку, и золотистые кудри легли на её хрупкие плечи. Девочка была чем-то похожа на свою игрушку: от двух этих существ, живого и плюшевого, веяло наивностью. Милое детское личико озарила улыбка, глядя на которую, любой человек сам невольно улыбнулся бы, и девочка прокричала, хлопая в ладошки:
— Папа! Папа пришёл!
— Фиель! «Жемчужина моя!» — сказал мужчина приглушённо и крепко обнял дочь.
— А где ты в это раз плавал, папочка? — спросил ребёнок, держа одной ручкой отца за рукав рубахи, а другой обнимая игрушку.
— Где я только не был, милая моя, ночи не хватит, чтобы рассказать, — сказав это, он достал из кармана ожерелье с красивой серебристой ракушкой посередине. — Это тебе передали из одной далёкой страны.
Фиель посмотрела на подарок сначала с удивлением, а потом, вновь расплываясь в лучезарной улыбке и захлопав в ладоши, обняла человека. Девочка взяла плюшевую овечку в руки и подняла на отца глаза.
— Папа, мы с Шуви так соскучились по тебе! Пожалуйста, расскажи, как ты стал моряком. Ты нам ещё пред отъездом обещал, уже целых полгода прошло.
— Да, целых полгода я не видел тебя, моя жемчужина, — мужчина сказал это с какой-то грустью в голосе, которую, как показалось девочке, он попытался скрыть, но не смог, и опустил голову.
— Пап? — вопросительно посмотрев на него.
Фиель вдруг пронзил кашель. Долгий и громкий кашель. Спустя минуту человек ответил, не поднимая головы:
— Хорошо, милая, я расскажу тебе. Я принял решение стать моряком из-за истории, которая произошла 30 лет назад.
2
В то время дома, в котором мы живём сейчас, ещё и в помине не было. Зато был мальчик по имени Льюис.
— Ого! Прямо как тебя зовут! — заметила малышка, перебив.
— Да, именно.
Льюис тогда дружил с не очень хорошими мальчиками, их было четверо. Он попал в эту компанию совсем недавно и был самым тихим из них. Генри, пухлый и неуклюжий, смотрел на новенького с презрением. Лучшего друга главаря этой банды – это название больше подходит – звали Дориан. Этот пошёл бы куда угодно, сделал бы, что угодно, подумал бы, как угодно, лишь бы только угодить своему дружку, своему кумиру. Хотя, чего таить, все трое были как бараны, пастухом для которых стал Роберт, тот самый главарь, самый старший, самый сильный и самый мерзкий. М-да… бараны…самые настоящие… с пастухом… Он приказывал бежать наперегонки — троица бежала, говорил колотить друг друга — стадо наносило удар за ударом. Стаду хорошо, когда пастух весел, а когда зол, стадо страдает от его ярости, Фиель.
У них были любимые места: заброшенный пруд, где можно было ловить лягушек, самодельный домик на дереве – своеобразный штаб, который, казалось, развалится при одном только взгляде на него. Но самым любимым местом был дом, где жили дети, которые, как бы сказать…, стали не нужны своим родителям, потому что были калеками.
У банды Роберта дни летели незаметно. Куда бы ни приходили эти четверо, они везде оставляли за собой что-то сломанное, испорченное и разбитое. Роберт приказывал разбить окно – Дориан искал подходящее, Генри выбирал камень потяжелее и побольше, а Льюис тащил его. Кинуть камень по приказу пастуха, стать избранным — вот самая великая честь. Льюис не удостаивался её ни разу. Этих детей ненавидел весь город, Льюис знал, что дома он будет избит отцом за очередную выходку, но пока Роберт говорил и думал за него, пока мальчик нёс камень на дрожащих от волнения ногах, он был счастлив.
— Быть счастливым — это бить окна и ловить лягушек? — не понимала Фиель. — Это же совсем не счастье, это ерунда какая-то!
— Да, милая, но Льюис был счастлив лишь от мысли, что однажды ему не придётся отдавать свой камень кому-то, он кинет его сам. С такими людьми трудно говорить о счастье.
— Разве ему не пришла мысль, что когда-нибудь камень могут кинуть в него?
— А ты слушай и узнаешь.
И все-таки ни одно разбитое окно, сломанные ворота и пойманная лягушка не могли заменить поход к детскому дому. Когда выводили на улицу немых, хромых, непонимающих детей, все четверо стояли у забора будто в цирке. Обзывать их, кричать гадости, подзывать к себе и кидать землю в лицо — это было самое веселое, что мог вообразить себе это квартет.
— А разве там не было взрослых, которые бы прогоняли их? Разве за детьми никто не следил?
— Взрослые и сами могли обращаться с воспитанниками ничуть не лучше. Было несколько женщин, которые и прогоняли, и следили, и жалели, но надолго они не задерживались, все исчезали куда-то.
3
— Надоело на пристани морякам досаждать, айда к детскому дому! — сказал как-то Роберт в обычный августовский вечер, тёплый, клонящийся к рыжему закату вечер.
— Погнали! — завопил Дориан. — Эй, Льюис, кричи в этот раз громче.
— Но они ведь все равно не поймут ни черта или не услышат, — заметил Генри, жуя булку.
Все залились смехом.
За прутьями забора мальчишки увидели, что на вечерней прогулке было не очень много детей. Как всегда кто-то смотрел в небо, кто-то, по-видимому, говорил с деревом. Квартету оставалось только выбирать, какое ругательство выкрикнуть на этот раз и сколько взять земли в свои гадкие руки.
— Идите уже отсюда, мелкие бесы! — крикнула сидящая поодаль от забора полная женщина, но это лишь распалило компанию.
Льюис кричал громче всех сегодня. Он надеялся, что получит одобрение Роберта, если в сквернословии превзойдёт самого себя.
— Гляди, как заливается, — шепнул Дориан Роберту.
— Пусть горлопанит, — с ухмылкой ответил пастух. — Эй, Льюис, притащи какой-нибудь мусор.
— Сию секунду!
Пулей мальчик побежал за угол, где у самого забора стояла лавочка, на которой никто никогда не сидел, были высокие неухоженные кусты и мусорные баки.
Вдруг тишину разрезал, как клинок, кашель, такой сильный, что казалось, добрая половина органов покинет тело. Льюис увидел сидящего на лавочке мальчугана со светлыми волосами чуть ниже шеи, который был одет в какую-то старую рубашку. Кашель вскоре совсем утих, и неожиданно для Льюиса прозвучал вопрос:
— Долго прятаться будешь?
Голос был хриплым, но приятным. Мальчик вышел из своего убежища и подошёл к сидевшему: он был с Льюисом одного возраста. Его лицо было острым и бледным, со впалыми щеками и синяками под голубыми глазами, наполненными серьёзностью и холодом. Они, казалось, смотрели в самую душу Льюиса, губы были тонкими и искусанными, а рядом на лавочке лежала трость. Мальчик обернулся полностью и спросил:
— Ты ведь один из тех глупцов, которые не дают всем покоя? — вопрос прозвучал так серьёзно, что Льюис растерялся ещё больше.
— А ты что, боишься меня? — неуверенно ответил он.
— Я? Нет. Зачем вы приходите? Неужели так весело издеваться над другими?
— А вот сейчас и посмотрим! — сказал Льюис и протянул руку к трости, пытаясь скинуть её с лавки, но владелец удержал свою вещь.
— Это глупо.
— Ой, много калека понимает!
Собеседник лишь больше нахмурился. Льюис увидел, что на коленях мальчика лежит закрытая книга.
— А! С тобой всё понятно: ты книжный червь, а сюда пришёл потому, что здесь тихо, только пахнет не очень, да?
— Да. Тут никого не было, и я надеялся, что не будет. Лучше книжным червём быть, чем как ты развлекаться! Весело в стаде быть?
— Ах ты! Да я, да мне Роберт мусор поручил принести! — с багровым от злости лицом крикнул Льюис и погрозил кулаком.
— Не ударишь: забор мешает.
— Да если б не было забора…
— И тогда бы не ударил.
— А ты выйди и узнаешь! — вновь крикнул мальчик и ударил рукой о железные прутья.
Собеседник протянул через забор руку с длинными пальцами и произнёс:
— Авель.
— А Каин под лавкой? — усмехнулся Льюис.
— Да ты шутник, как я погляжу, — сказал он и слабо улыбнулся. На его болезненном лице улыбка смотрелась как-то неестественно.
— Льюис, — с гордостью сказал мальчик, — руку не буду жать.
— Не говори никому про это место и про меня, пожалуйста.
— Ладно, Авель, сиди, читай свои книги и помни мою доброту! — бодро сказал Льюис и пошёл за своей добычей, а новый знакомый снова немного покашлял и раскрыл книгу.
Пока Льюис ходил за мусором, прошло минут десять, и товарищи отругали его за это, но, увидев целый мешок, забыли про мальчика и, на его радость, не спрашивали ни о чем. Полная женщина, которую, кажется, звали Жаннет, всё-таки прогнала их в тот вечер.
— Ты ещё не устала, жемчужина моя? — спросил моряк.
— Нет, папа, рассказывай. Так интересно узнать, что было дальше!
4
— Льюис увидел Авеля на следующий день?
— Нет, Фиель, не увидел. Они не виделись почти два месяца, потому что детей из того дома перевели в другой на время ремонта здания, а рабочие быстро пресекли налеты четверки.
Вообще, после встречи с Авелем что-то в Льюисе поменялось. Он, конечно, всё ещё оставался самым тихим из всех, но всё-таки что-то было не так. Теперь, когда дети пытались поймать очередную лягушку или топтали клумбы с ирисами, в голове у Льюиса возникало одно лишь слово: «Глупо». Именно тем хриплым голосом, которым обладал Авель. Мальчик затаптывал ирисы, но без улыбки и прежнего удовольствия, а вскоре и вовсе перестал это делать. Впрочем, его товарищи не обратили на это внимания, ведь их веселье и озорство никуда не делось. Так странный мальчик, сидевший на вечно пустовавшей скамейке в тот августовский вечер, стал его тайной и совестью.
— А Льюису всё-таки дали бросить его камень?
При этом вопросе мужчина немного напрягся.
— Дали. Но не камень.
5
В середине октября, который в том году был очень тёплым и мало чем отличался от августа, детский дом снова ожил. Когда Дориан влез с этой новостью в штаб, все дети встрепенулись. Это означало, что теперь снова можно будет издеваться над несчастными инвалидами, пока терпение Жаннет не лопнет и их не прогонят. Льюис понимал это. Все эти два месяца он получал от отца за выходки чуть реже. Услышав, что к дому теперь есть смысл прийти, он сразу же подумал, как расскажет Авелю, что он перестал топтать ирисы, что уже не ходит с ребятами так часто, что он вовсе не глупый, да и никогда не являлся таковым.
— Эй, тихоня, — сказал как-то Роберт и протянул какой-то мешок, положив ему руку на плечо, — тащи. Тут для тебя сюрприз.
Глаза Льюиса засияли.
Когда они пришли на место, то не узнали пункт своего главного веселья: всё было новым и аккуратным. Единственное, что осталось старым, — это забор, разве что покрашенный.
— Ну что, Льюис, открывай свой сюрприз, — сказал Дориан с какой-то странной улыбкой, когда они пришли в своё любимое место для террора.
— Я бы сначала сбегал кое-куда.
— Невежливо так отвечать, когда тебе дарят подарок на день рождения, — с явным недовольством заметил Генри.
— Но он у меня в начале марта…
— Плевать! Открывай, мелкий!
Льюис раскрыл мешок: в нём лежали факел и спички. Он с недоверием посмотрел на всех.
— Зачем это мне?
— Понимаешь ли, Льюис, — начал Роберт, — я давно наблюдаю за тобой. Когда ты пришёл к нам, мы так славно проводили время! Сколько всего мы сломали, сколько испортили, помнишь? Ты был таким счастливым и весёлым, но в последнее время ты стал каким-то странным, будто отдалился от своих друзей. Я долго думал, в чем может быть причина, и понял: ты же всегда таскал камни, мусор, палки, но никогда не кидал их. Тебе ведь надоело это, да? Так вот, я предоставляю тебе возможность сделать свой первый бросок. Пусть тебе снова станет весело!
Льюис оцепенел. Он не верил тому, что слышит. Всё это «веселье» вспомнилось ему и в ту же секунду обожгло что-то внутри. Кое-как собравшись с мыслями, он робко сказал:
— Но ведь сейчас октябрь, ничего не будет гореть, да и заметят же…
— С чего это вдруг? Сейчас тепло, листьев сухих вокруг полно, всё загорится, — не согласился Дориан. — А что заметят, так наплевать! Ну, увидят, ну, потушат, в первый раз что ли?
— Ну, с огнём — да…
— Слышь, Льюис, ты тут не мямли! — крикнул Роберт и протянул факел со спичками. — Бросишь?
Ком подступил к горлу, а всё тело покрылось холодом. Вот она, его первая честь, его первый бросок, да не обычного камня, а целого факела! Но где же радость? Почему внутри буря? Почему так страшно и … стыдно? До августа ни один поступок не вызывал у Льюиса этого чувства, но теперь оно переполняло мальчика. Он закрыл глаза и вспомнил Авеля, а потом твёрдо ответил:
— Да, давай всё сюда.
Приняв свой подарок, Льюис обвёл всех самым серьёзным взглядом, на который только был способен, чиркнув спичкой, он поднёс её дрожащими руками к факелу, чтобы зажечь, и … побежал. Побежал так, как никогда не бегал. Так быстро и стремительно его ноги ещё не несли, так сильно сердце ещё не билось, так страшно ещё не было. Буря, что была внутри, превратилась в ураган, вихрь, в котором кружились все проказы и пакости, все камни, что когда-либо нёс Льюис, вся боль от ударов отцовского ремня, которую теперь он ясно ощущал. Когда люди так бегут, чаще всего они сами не знают куда, но мальчик знал и бежал к своей цели.
— Мерзавец, стой!
— Я переломаю тебе ноги, когда они откажут, и ты свалишься без сил!
— Когда догоним, ты сожрёшь этот факел!
Но все эти крики лишь усиливали ненастье внутри и придавали сил. Миновав пристань, площадь, рынок, Льюис и его преследователи вбежали в лес. Когда до дерева, на котором был ветхий старый домик из деревянных досок и пожелтевшей листвы, оставалось всего 15 шагов, Льюис на бегу зажёг факел и со всей силы бросил его как можно выше. Бросок был точным – факел приземлился на пороге у самой двери.
— Прав был Авель: всё это глупо, все мы идиоты и бараны, а ты, Роберт, гнусный пастух! Вот вам мой первый бросок! Запомните его, ведь он первый и последний!!! — орал Льюис, не сбавляя темпа, мальчишкам, которые полезли спасать свой штаб.
Мальчик бежал так долго, как только мог, но в один момент он упал на землю от усталости и зарыдал. Не знаю, сколько прошло времени, но когда Льюис успокоился и встал, сумерки уже мягко спустились с неба.
6
Льюис и сам не знал, как очутился у забора, за которым стояла та самая лавочка. Опершись о забор, уставшими глазами он смотрел на небо. Знакомый голос вывел его из оцепенения:
— Ты больше не в стаде?
— Авель! — радостно крикнул Льюис и горячо пожал протянутую руку. Несколько ловких движений и Льюис перелез через забор, оба сели на лавочку.
Ответа не последовало. Авель выглядел слабым, ещё более худым и бледным, чем в августе.
— Видел? Ты всё видел?
— Да. Куда ты побежал с факелом? Зажёг ведь, да? — не скрывая интереса, спросил Авель.
— У нас был штаб на дереве, туда и побежал. Зажёг этот чёртов факел и бросил прямо на порог.
— Что ж, — прозвучал ответ, — теперь ты не глупый баран, поздравляю.
И вдруг Авель начал кашлять, ещё сильнее, чем в августе. Когда кашель стал отступать, на белом платке Льюис увидел кровь и открыл рот от удивления. Авель положил руку ему на плечо и сказал:
— Не бойся. И ни о чём не спрашивай.
В ответ нерешительный кивок. Через несколько минут Льюис спросил:
— Какую книгу ты тогда читал? О чём она?
— О Звёздном море. Знаешь, когда человек умирает, последнее, что он делает, — это входит в Звёздное море, распадаясь на маленькие искры. Говорят, что у каждого свой цвет, и это зрелище — самое прекрасное, что можно увидеть! — в голубых глазах блеснула радость и восхищение.
— Какое странное море. Куда уходят эти искры, на которые мы распадаемся, и уходят ли вообще?
— Можно предположить, что смерть — это не более, чем портал куда-то, где, возможно, лучше, чем тут.
— А если ничего этого нет?
— То это хотя бы красиво. Ещё там сказано, что у каждого человека есть песочные часы внутри, а в них – песок. Сколько песка в часах, столько ты и живёшь, а когда он заканчивается, ты высыпаешь его из часов у берега моря и идёшь в воду. Говорят, если кто-то из живых сможет увидеть, как кто-то заходит в море и распадается, то песок с берега можно будет взять и продлить себе жизнь.
— В книге не написано, где находится звёздное море? Вдруг это море, что омывает наш город? Но я бы не хотел видеть на берегу тебя. Это же смерть! Как она может быть прекрасной?
Авель задумался и ответил:
— Эх, Льюис… ничего ты не понимаешь, хоть и не баран уже. Иди-ка ты домой, а то совсем поздно.
— Хорошо, но завтра я приду, а ты мне будешь ещё что-нибудь рассказывать. Понял, Авель? — спросил Льюис, находясь уже за забором.
— Как скажешь. Прощай, — сказал мальчик, слабо махая рукой на прощание.
Придя домой, Льюис без сил рухнул на кровать и заснул.
Он почувствовал, как сидит на теплом песке. Открыв глаза, он увидел море. Стояла ночь, спокойная и безмолвная. Казалось, в такую пору невозможно не услышать шум моря или гул чаек, но Льюис не слышал даже собственного дыхания. Тишину нарушили приближающиеся хромые шаги. Рядом сел Авель, белый, как лист бумаги, и измождённый.
— Знаешь, Льюис, кашель так ужасен. Ты ничего не спрашивай, просто проводи меня, тут всего 15 шагов, а потом возьми мой песок, я уже высыпал его…
Льюис сам не понимал, почему без колебаний взял холодную руку и повел мальчика в море. Войдя в воду, под сияющей луной Авель распадался на голубые искорки, которые, словно звёзды, отражались в воде. Это действительно было прекрасно! Льюис почему-то ощутил спокойствие и какую-то тихую радость, и вдруг сказал:
— Ты мне только не говори, что там, я сам увижу.
— Хорошо. Спасибо тебе.
И тут он резко открыл глаза. Было утро, солнечное утро 17 октября, вступившее в свои права. Мальчик проснулся в холодном поту, он понял, что у него новая цель, что ему вновь нужно бежать, бежать так быстро, как вчера.
— Жаннет, Жаннет! – пронзительно закричал он, держась за холодные прутья железного забора. Он жадно искал глазами своего друга.
Полная женщина, сидевшая под густой кроной дерева в тени, недовольно отозвалась:
— А, ты один из тех поганцев, что терроризируют тут всех! Чего тебе?
— Где Авель? Скажите, прошу, почему его нет на прогулке? Его забрала какая-то семья?
— Ага, семья! Смерть с косой его забрала, а не семья, сегодня, в 5 утра. Но тебе к нему нельзя, вали отсюда!
В голове Льюиса звучали слова: «Возьми мой песок…»
–––
—Льюис стал моряком и теперь ищет тот песок, что не забрал.
— И ты его тоже ищешь, папа? И поэтому ты моряк, да?
— Да, поэтому я моряк и я… найду песок с берега Звёздного моря, моя жемчужина, это моя цель, и я побегу к ней так же быстро, как Льюис бежал к своим, — ответил грустно мужчина и опустил голову, потому что девочка снова начала сильно кашлять.
