XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

«Zuleiha opens her eyes» by Guzel Yahina

Zuleiha opens her eyes. It is dark like in a cellar. Geese  drowsily sigh behind a gauzy curtain. Month-old colt smacks his lips looking for his mother’s udders. There is January blizzard outside the window. But the wind doesn’t blow from slits – thanks to Murtaza, he sealed up the windows before winter. Murtaza is a good owner. And a good husband. He loudly snors at the male half. Sleep tight, the sleep before sunrise is the deepest.

It’s time. Almighty Allah, let me realize my plans – don’t let anybody to wake up.

Zuleiha noiselessly puts her first bare foot on the floor, then the second, leans on a stove and stands up. It cooled down during the night, there is no heat, and cold floor hurts her feet. She can’t put shoes on. If she puts them, some of floorboards creak. But it’s okay, Zuleiha will be patient. She goes out from female half, holding the scratchy stove. It is narrow, but she remembers every corner, every ledge – she runs hither and thither all days long almost half of her life: from cauldron to the male half with hot pialas and back with that pialas, but cold and empty.

How long has she been married? Fifteen out of her thirty? Perhaps, it is more than a half of her life. She should ask Murtaza, when he will be in a good mood, let him count up.

Don’t stumble over palas. Don’t hit bare foot into a forged chest, that stands near the right wall. Step through the board near the stove. Soundlessly get away behind chintz curtain, which divides the room into female and male parts. Here is the door.

Murtaza’s snoring becomes louder. Please, sleep, sleep for the sake of Allah. Wife shouldn’t hide from her husband, but she has to.

And now – don’t awaken livestock. Usually it sleeps at winter cowshed, but Murtaza said to bring it home because of cold winter. Geese don’t move, but foal has stamped, shook his head and woke up. It will be a good horse. She reaches out through curtain, touches soft muzzle: be quite, I am a friend. It thankfully breaths in her arm – it recognized her. Zuleiha wipes her wet fingers with a shirt and opens the door by her shoulder. It is difficult to open, cold frosty wind blows from the slit. She takes a step, crosses the threshold — please, don’t  step on it, don’t trouble angry ghosts, pah-pah – and she is already in the passage. She opens a door and leans on it.

Glory be to Allah, a part of the way is passed.

It is cold in the passage like outside – skin twitches, the shirt doesn’t warm. Freezing airflow hurts bare feet through the slits. But it is not horrible.

It is fearfully behind the door in front of Zuleiha.

Ubyrly karchyk – Ghoul. Zuleiha secretly calls her like that. Glory to the Almight, the  mother-in-law doesn’t live in their hut. Murtaza’s house is spacious: it contains two huts, connected by joint passage. When 45-years-old Murtaza brought 15-years-old Zuleiha into the house, Ghoul moved her many boxes, dower chests and tableware in sorrow to guest house by herself and occupy it completely. “Don’t touch!” – she loudly cried out to her son, when he was trying to help her with moving. She didn’t talk with him during 2 months. Soon she quickly started being blind, then –deaf. Couple of years ago she became blind and deaf like a stone. On the other hand she began talking a lot, it was impossible to stop her.

Nobody knew, how old she was in fact. She claimed, that 100. Murtaza had counted up recently, he was counting a lot of time and announced: mother is right, she is really almost 100 years old. He was the last and the late child, and now he is an old man.

Usually Ghoul wakes up earlier than others and takes away her treasure – elegant night pot, made of milk-white porcelain, with blue cornflowers on the side and bizarre lid (Murtaza brought a gift from Kazan). Zuleiha should quickly run to her mother-in-law, as she calls her, and carefully washes precious jar – it’s her first work before warming the stove, cooking dough and leading a cow to herd. She’ll have problems, if she sleeps away. She has slept away twice during 15 years and forbade herself to remember what had happened after that.

It’s quite behind the door. Come on, Zuleiha, wet chicken, hurry up. She was first called like that by Ghoul. Zuleiha didn’t notice that she began to give such a name to herself in the course of time. She sneaks deep in the passage, upstairs to the attic. She gropes for the smoothly railings. Stairs are steep, frozen floorboards creak quietly. It smells of cooled up wood, frozen dust, dry grass and hardly recognizable salted goose from above. Zuleiha goes upstairs – blizzare’s noise is approaching, the wind is beating onto the roof and cries in the corners.

She decided to creep in the attic – if she goes on foot, boards wiil creak right above sleeping Murtaza. But she will pass crawling, she has a small weight, Murtaza could raised her only with one hand, like a sheep. She pulls her nightgown to her breast, so she does not get dirty with the dust, twists, takes the ending of shirt in her teeth – and sneaks between the cases, boxes, wooden tools just touching, carefully slips through crossbeams. Stops her forehead against the wall. She has done it. Rises, peeps out into a small attic window. The snow-covered houses of her dear Yulbash are hardly noticeable in the dark-grey pre-morning haze. Once Murtaza counted up more than a hundred yards. Yes, it is a big village. The village road smoothly flows over the horizon. There are lights somewhere in the houses. Hurry up, Zuleiha.

She stands up. There is something heavy, smooth, large-pimply in the palm – it is salted goose. The stomach begins to tremble demanding growls. No, she wouldn’t touch the goose. She puts it back and continues the searching.  It’s here. Big, heavy and frozen leaves, from which there is a hardly noticeable fruit smell, hanging to the left of the attic window. Apple pastille.

Гузель Яхина «Зулейха открывает глаза»

Зулейха открывает глаза. Темно, как в погребе. Сонно вздыхают за тонкой занавеской гуси. Месячный жеребенок шлепает губами, ища материнское вымя. За окошком у изголовья – глухой стон январской метели. Но из щелей не дует – спасибо Муртазе, законопатил окна до холодов. Муртаза – хороший хозяин. И хороший муж. Он раскатисто и сочно всхрапывает на мужской половине. Спи крепче, перед рассветом – самый глубокий сон.

Пора. Аллах Всемогущий, дай исполнить задуманное – пусть никто не проснется.

Зулейха бесшумно спускает на пол одну босую ногу, вторую, опирается о печь и встает. За ночь та остыла, тепло ушло, холодный пол обжигает ступни. Обуться нельзя – бесшумно пройти в войлочных кота не получится, какая-нибудь половица да и скрипнет. Ничего, Зулейха потерпит. Держась рукой за шершавый бок печи, пробирается к выходу с женской половины. Здесь узко и тесно, но она помнит каждый угол, каждый уступ – полжизни скользит туда-сюда, как маятник, целыми днями: от котла – на мужскую половину с полными и горячими пиалами, с мужской половины – обратно с пустыми и холодными.

Сколько лет она замужем? Пятнадцать из своих тридцати? Это даже больше половины жизни, наверное. Нужно будет спросить у Муртазы, когда он будет в настроении, – пусть подсчитает.

Не запнуться о палас. Не удариться босой ногой о кованый сундук справа у стены. Перешагнуть скрипучую доску у изгиба печи. Беззвучно прошмыгнуть за ситцевую чаршау, отделяющую женскую часть избы от мужской… Вот уже и дверь недалеко.

Храп Муртазы ближе. Спи, спи ради Аллаха. Жена не должна таиться от мужа, но что поделаешь – приходится.

Теперь главное – не разбудить животных. Обычно они спят в зимнем хлеву, но в сильные холода Муртаза велит брать молодняк и птицу домой. Гуси не шевелятся, а жеребенок стукнул копытцем, встряхнул головой – проснулся, чертяка. Хороший будет конь, чуткий. Она протягивает руку сквозь занавеску, прикасается к бархатной морде: успокойся, свои. Тот благодарно пыхает ноздрями в ладонь – признал. Зулейха вытирает мокрые пальцы об исподнюю рубаху и мягко толкает дверь плечом. Тугая, обитая на зиму войлоком, она тяжело подается, сквозь щель влетает колкое морозное облако. Делает шаг, переступая высокий порог, – не хватало еще наступить на него именно сейчас и потревожить злых духов, тьфу-тьфу! – и оказывается в сенях. Притворяет дверь, опирается о нее спиной.

Слава Аллаху, часть пути пройдена.

В сенях холодно, как на улице, – кожу щиплет, рубаха не греет. Струи ледяного воздуха бьют сквозь щели пола в босые ступни. Но это не страшно.

Страшное – за дверью напротив.

Убырлы карчык – Упыриха. Зулейха ее так про себя называет. Слава Всевышнему, свекровь живет с ними не в одной избе. Дом Муртазы просторный, в две избы, соединенные общими сенями. В день, когда сорокапятилетний Муртаза привел в дом пятнадцатилетнюю Зулейху, Упыриха с мученической скорбью на лице сама перетаскала свои многочисленные сундуки, тюки и посуду в гостевую избу и заняла ее всю. «Не тронь!» – грозно крикнула она сыну, когда тот попытался помочь с переездом. И не разговаривала с ним два месяца. В тот же год начала быстро и безнадежно слепнуть, а еще через некоторое время – глохнуть. Спустя пару лет была слепа и глуха, как камень. Зато теперь разговаривала много, не остановить.

Никто не знал, сколько ей было на самом деле лет. Она утверждала, что сто. Муртаза недавно сел подсчитывать, долго сидел – и объявил: мать права, ей действительно около ста. Он был поздним ребенком, а сейчас уже сам – почти старик.

Упыриха обычно просыпается раньше всех и выносит в сени свое бережно хранимое сокровище – изящный ночной горшок молочно-белого фарфора с нежно-синими васильками на боку и причудливой крышкой (Муртаза привез как-то в подарок из Казани). Зулейхе полагается вскочить на зов свекрови, опорожнить и осторожно вымыть драгоценный сосуд – первым делом, перед тем, как топить печь, ставить тесто и выводить корову в стадо. Горе ей, если проспит эту утреннюю побудку. За пятнадцать лет Зулейха проспала дважды – и запретила себе вспоминать, что было потом.

За дверью пока – тихо. Ну же, Зулейха, мокрая курица, поторопись. Мокрой курицей – жебегян тавык – ее впервые назвала Упыриха. Зулейха не заметила, как через некоторое время и сама стала называть себя так.

Она крадется в глубь сеней, к лестнице на чердак. Нащупывает гладко отесанные перила. Ступени крутые, подмерзшие доски чуть слышно постанывают. Сверху веет стылым деревом, мерзлой пылью, сухими травами и едва различимым ароматом соленой гусятины. Зулейха поднимается – шум метели ближе, ветер бьется о крышу и воет в углах.

По чердаку решает ползти на четвереньках – если идти, доски будут скрипеть прямо над головой у спящего Муртазы. А ползком она прошмыгнет, веса в ней – всего ничего, Муртаза одной рукой поднимает, как барана. Она подтягивает ночную рубаху к груди, чтобы не испачкалась в пыли, перекручивает, берет конец в зубы – и на ощупь пробирается между ящиками, коробами, деревянными инструментами, аккуратно переползает через поперечные балки. Утыкается лбом в стену. Наконец-то.

Приподнимается, выглядывает в маленькое чердачное окошко. В темно-серой предутренней мгле едва проглядывают занесенные снегом дома родного Юлбаша. Муртаза как-то считал – больше ста дворов получилось. Большая деревня, что говорить. Деревенская дорога, плавно изгибаясь, рекой утекает за горизонт. Кое-где в домах уже зажглись окна. Скорее, Зулейха.

Она встает и тянется вверх. В ладони ложится что-то тяжелое, гладкое, крупно-пупырчатое – соленый гусь. Желудок тотчас вздрагивает, требовательно рычит. Нет, гуся брать нельзя. Отпускает тушку, ищет дальше. Вот! Слева от чердачного окошка висят большие и тяжелые, затвердевшие на морозе полотнища, от которых идет еле слышный фруктовый дух. Яблочная пастила.