Керосиновая лампа всегда помогала мне, культурные словечки вскоре выписывались на жёлтой бумаге дорогим белым пером, и когда время близилось к ночи, то вдохновение лишь усиливалось. Итак, сидя за дубовым письменным столом, до темнейших часов, я умудрялась себя не жалеть. Но нет места жалости, это будущее.
Поэтому, именно зимой, взявшись за рассказы, удавалось чувствовать себя гением. Особенно приятно, когда, поставив пластинку Вертинского, на ум приходят новые, разные сюжеты, и тогда, той же ночью, всё думая над рассказом, хочется писать повесть, а напишется ли что-нибудь вообще — неизвестно.
Особое предпочтение в поиске вдохновения я, пожалуй, отдаю больше русской классической литературе, чем музыке, хотя романсы и подталкивают на определенный литературный замысел. Ещё с двенадцати лет, как помню, мне полюбились произведения Михаила Булгакова, не только известный роман «Мастер и Маргарита», но и автобиографическая повесть «Морфий». С тех пор я полюбила дореволюционную Россию с начала прошлого века по 1917 год: её эстетика, её строения, искусство.
«За эту суровую, гнетущую зиму произошло множество всяких событий, которые, собственно, и сделали её гнетущей, даже мрачной, и снег выпадал плавно, словно танцуя, пока острый лёд со старых вырезных балконов безошибочно врезался остриём о скользкую брусчатку» — Писала я в недавнем рассказе, и как во всех моих произведениях описана лишь зима, бесконечные снежные горы. «А откуда всё это?» — спрашивали меня читатели, а я отвечу: такой стиль привила моя первая, серьезно прочитанная литература.
Однако, другое дело с эпиграфом, подобрать его правильно — не лёгкое дело. Слушая романсы, можно всегда задаться вопросом о том, кто же их написал. Так я наткнулась на стихотворения Фёдора Касаткина-Ростовского, который стал ещё одним моим любимым поэтом, на ряду с Иваном Буниным. Таким образом стихотворения Касаткина-Ростовского заняли роль эпиграфа, хотя эпиграфом абсолютно всех рассказов, где фигурирует зима, я бы сказала, могло стать стихотворение Александра Пушкина «Бесы».
«Эй, пошел, ямщик!..» — «Нет мочи:
Коням, барин, тяжело;
Вьюга мне слипает очи;
Все дороги занесло;
«Аглая, что ж мне делать-то? Что ж мне делать!? Как развеять мне эту печаль, как всё забыть! Как избавиться от мук, от страданий! Так скажи мне, Аглая, раз такая умная, что мне делать!» — Так рыдал один из моих персонажей, Пётр Иванович, потерявший свою возлюбленную. И я считаю, что любовь с отчаянием — абсолютная гармония в литературе. Зима усиливает отчаяние, а церковный хор усиливает любовь. И на всём этом строятся мои небольшие, трогательные истории.
Но почему одно усиливает другое и как это работает? Именно зимой человек отчаивается, унылая погода давит на него огромным грузом, вечный голод, мокрые насквозь сапоги — всё так надоедает, но что обычный человек может сделать, как ему сопротивляться? И здесь приходит смирение. В некотором роде, человек привыкает, и вот она, любовь. А с любовью я ассоциирую исключительно церкви, христианство и монастыри.
