Я захлопнула за собой дверь, с трудом подавив желание заплакать. Успев захватить с собой только самое необходимое, а эту роль сейчас играли блокнот с карандашом, я выбежала вниз по лестнице.
Не хотелось больше оставаться в этой квартире, не хотелось слышать этих криков или находиться в тесноте этих стен. Казалось, тревога съедает меня изнутри, не давая сделать и вдоха. Я была нигде и везде одновременно. Пробегая по лестничной клетке, мне оставалось только надеется, что за мной никто не последовал. Контактировать с кем-то, да ещё и объясняться за своё поведение — последнее, чего мне не хватало.
И только уже на первом этаже подъезда до меня донеслись нарастающие звуки ударов капель о землю. Естественно, шёл сильный дождь, а на при мне ни зонта, ни чего-либо потеплее простой кофты. Затеряться на улице уже не выйдет. Возвращаться обратно тоже не хотелось.
Вес блокнота приятно ощущался в кармане, даря такое нужно мне сейчас заземление. Я взяла его с собой в последний момент — просто чтобы исчезнуть и, может быть, вылить всё на бумагу. Забавно, но именно в самые тёмные моменты мне всегда удавалось писать лучше.
Я огляделась. Облупленная зелёная краска на стенах, выщербленные и чуть кривые плитки. Сквозь парадную дверь в помещение просачивался тусклый уличный свет, заменяя собой привычное жёлтое свечение ламп. Затхлая и унылая атмосфера подъезда, обычно приносившая не более чем неприязнь, сейчас же дарила ощущение странного уюта.
Моё внимание привлекла странная дверь напротив. Она находилась под лестничной площадкой, из-за густой тени которой её трудно было разглядеть. Видимо, поэтому я и не замечала её раньше. Я подошла и потянула за ручку. Дверь скрипнула и медленно раскрылась.
Когда мои глаза привыкли к темноте, я смогла разглядеть такое же помещение, в котором я была только что. Та же краска на стенах, те же плитки и те же нерабочие лампы под потолком. Разве что было чуть просторнее, и на стене тянулись ряды прямоугольных ящиков с узкими прорезями. Это… почтовые ящики? Я вскинула бровь. Кому понадобилось делать отдельное помещение для почты? Но несмотря на весь мой скепсис, я всё же поддалась любопытству и зашла внутрь. Стараясь не думать о количестве грязи и возможной живности, я осмотрела ящики. Они выглядели так, будто ими не пользовались десятилетиями. На каждом был выведен номер. Взгляд сразу зацепился за ящик с номером нашей квартиры. Я зацепила пальцами дверцу и потянула на себя.
Внутри оказалась старая, мятая квитанция за воду и выцветшая бумажка с чьим-то номером телефона, забытая ещё кем-то до нас.
Рука сама потянулась к соседней дверце. Его я тоже открыла просто потому что… не знаю. Хотелось убедиться, что там тоже ничего интересного. Пусто. А в остальных?
Меня уже было не остановить. Один за другим я открывала ящики — словно перебирая чьи-то тайны. У некоторых дверцы и вовсе отвалились, остальные легко поддавались, должно быть, замки давно заржавели. Большинство были ожидаемо пусты. В других — обрывки писем, счета, фантики, даже чей-то старый билет на поезд.
Но только тогда, когда я добралась до самого дальнего ящика с номером 22, то заметила — за ним, почти спрятанный, был другой.
17.
Я нахмурилась. До этого все ящики шли по порядку. Вернулась взглядом к середине ряда — и правда, после шестнадцатого сразу шёл восемнадцатый. Семнадцатого не было.
Я снова смотрелась в стену. Ящик с номером 17 выглядел чужим среди остальных — не на своём месте. Он был стиснут в угол, случайно забытый или намеренно отодвинутый от остальных. Отличался даже визуально: цифры были выведены от руки, криво — жирной линией маркера; на дверце остались заметные вмятины, а сам ящик казался куда старше других. Вокруг него будто витал ореол таинственности в воздухе, манящий прикоснуться. Усмехнувшись пафосным эпитетам в своей голове, я всё же поддалась желанию. Подушечками пальцев провела по шершавой поверхности вплоть до замка. В отличие от остальных, с этим пришлось повозиться чуть дольше. Как только я дёрнула дверцу, изнутри вылетело облачко пыли, заставившее меня на секунду зажмуриться. Сухой, застоявшийся воздух ударил в лицо — точно я потревожила чужую многолетнюю тишину. Я присмотрелась. Бумага на дне… Похоже, обрывок письма?
Я взяла его в руки и развернула.
«19 ноября
Не знаю, для чего … живу.
Говорят, у … есть предназн..ение. Но если … и есть, то, видно, пр.. мне его не оказалось. … ищу себя в книгах, лицах, в собственных мыслях — и каждый раз словно касаюсь стекла: вижу, но пройти сквозь не могу.
Иногда мне кажется, что я ошибка. Не трагическая, а случайная… мимол…ная и незначительная.
………………………наверное…………………………………………………………
……………………………………………………………хотя бы самому……………
Кажется, я снова стал слишком много думать. Опять. Близкие, конечно же, волнуются и … но что я могу ответить? Они не заслуживают подобного отношения от меня… возможно, раньше, я бы чувствовал вину, но сейчас я не ощущаю … ничего. Страшно ли это? Я … наю
…………………………………………………………………………………………………..
Красиво излагать … мысли я и раньше не умел, а с нынешним состоянием получается всё хуже и хуже. Мой … врач сильно настаивает на введении л..ного дневника — сам бы я не… на такой бред. После рецидива маменька всё больше переживает… не могу видеть… в её глазах… не хочу подводить. Или, точнее, раньше не хотел бы. Сейчас даже сказать точно не могу.»
Дойдя до конца, я вздрогнула. Отложив листок, я стояла и смотрела в одну точку. Мне нужно было дышать. И, желательно, выйти из оцепенения. Мне не стоило это читать. Слова, слишком личные и душевные, предназначались явно не для моих глаз.
Моя реакция даже для меня была слишком противоречивой. Я чувствовала себя так, будто только что покопалась в чужом нижнем белье, но и одновременно с этим я ощутила… узнавание. Да, именно узнавание. Нервно выведенные строчки на полуживой бумаге отдались во мне неожиданно глубоко. Гораздо глубже, чем я готова была признать.
Я снова взглянула на отрывок из личного дневника — теперь я была уверена, что это всё же дневник, а не письмо — бумага давно выцвела, чернила поблекли и во многих местах стёрлись, словно растворённые временем и пылью этого места. Как долго оно тут пролежало? Обрывки слов, а где-то в середине текста и целые строчки читались с большим трудом. Почерк незнакомца, вначале аккуратный и витиеватый, к концу словно сходит на нет: буквы уменьшаются, линии дрожат, будто вместе с чернилами иссякла и надежда.
Я долго смотрела на листок. Он был чужим, и всё же каким-то непонятным образом — уже и моим тоже. Я не имела права… но и оставлять здесь — гнить в пыли и сырости ящика — больше не могла. Он уже выполнил своё предназначение: дождался того, кому был нужен. Незнакомец однажды написал это в надежде быть услышанным. И, как ни странно, его услышали, хоть и спустя огромное количество времени. Аккуратно, словно прикасаясь к чему-то хрупкому, я сложила его пополам и спрятала в блокнот. Он был слишком личным, чтобы бросать его здесь, и слишком важным, чтобы оставить позади.
***
С того дождливого дня прошло, по ощущениям, несколько недель. Листок до сих пор бережно хранился у меня в комнате. Долгое время я не могла нормально писать: всё внутри будто застыло, ни одной живой мысли. Но теперь же наоборот, стоило мне только взяться за карандаш, как слова лились из меня сами собой. Будто чья-то сломанная тишина отозвалась во мне эхом и дала голос собственным чувствам. Иронично, что мне требовалась чужая боль, чтобы выйти из собственной. Нет, она не исчезла, но впервые за долгое время я перестала её бояться. С болью не всегда нужно бороться. Иногда нужно просто позволить ей быть.
Дописав последние строчки собственного письма с неизвестным адресатом, я выдохнула. Аккуратно завернув её в красивый конверт, вышла из дома. Спустилась в подъезд и… открыла дверь. Нашла взглядом ящик с номером нашей квартиры и без колебаний вложила письмо внутрь, точно возвращая что-то важное на своё место.
Больше я ту дверь не открывала.
