XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Рассказ подготовлен на основе архивных материалов
ОГКУ «Государственный архив Белгородской области»
«Война прошлась по детским судьбам грозно…»
А. Болутенко
Июльское солнце нещадно палило, и земля, высушенная его жаркими лучами, обжигала голые ноги девочки. Но она не чувствовала боли. Настя бежала по селу в сторону своего дома. Именно оттуда слышались выстрелы, шум мотоциклов и крики. Село Роговое окутал дым и зарево пожаров.
Девочка видела женщин и детей, которые пытались найти спасение. В их глазах застыл ужас. А Настя бежала навстречу опасности и смерти. Ее гнал страх, страх за своих родных и близких, которые сейчас оказались на пути ворвавшихся в село фашистов. После ухода отца на фронт она в свои двенадцать лет осталась «за старшую», была первой помощницей матери, заботилась о младших детях. Девочка свернула к лесу, примыкающему вплотную к селу, решила пробраться к дому со стороны огородов. Сердце отчаянно билось. Всё отчётливее слышны автоматные очереди, звон лопающегося стекла в объятых пламенем соседских домах, режущая слух немецкая речь, крики о помощи.
Настя очень боялась, что её увидят, и стала пробираться ползком, обдирая руки и ноги. И вот, наконец, вжавшись в пожухлую от летнего зноя траву, спрятавшись среди невысоких кустов степной вишни, она с волнением и ужасом смотрела на свой двор. А там уже хозяйничали немцы. Вот один из них выводит из сарая жалобно мычавшую их кормилицу Зорьку. Другой курит возле застреленного дворового пса, что-то говорит и смеется. Третий, достав канистру из люльки мотоцикла, обливает керосином стены дома, чиркает спичкой. Девочка испуганно вскрикнула. А огонь радостно вспыхнул и побежал по стенам к старой сухой крыше.
А мамы и детей нигде не было видно. Настя гнала от себя плохие мысли, надеялась, что ее семья успела убежать в лес. Вдруг дверь погреба приоткрылась, и девочка увидела маму и соседку, тетю Марусю, они решительно кинулись к горящему дому. Для фашистов появление женщин стало неожиданностью, они даже не успели преградить им путь. Затем стали смеяться и что-то кричать на своем языке.
Настя до боли закусила губу, наблюдая, как мама бесстрашно скрылась в охваченном пламенем доме. Мгновения до её появления показались девочке бесконечными… Но вот, наконец, женщины выскочили из огня с большими узлами. Мама тащила что-то завёрнутое в их красную клетчатую скатерть, а в руках тетки Маши пестрело вышитое мамиными руками покрывало.
Но немцы не дали спасти добро: один из них подошел к маме и прикладом винтовки ударил ее по рукам, крепко сжимающим узел. Даже через треск огня Настя услышала, как мама громко вскрикнула от боли, осела, ее рука повисла плетью, и наспех скинутые в скатерть вещи рассыпались по каменистой земле.
А дальше все происходило словно в страшном сне: Настя с ужасом заметила, как к женщинам бегут выбравшиеся из погреба испуганные дети. Худенькая пятилетняя сестра с трудом несла годовалого Алешку, следом, держась за подол ее сарафана, бежал второй брат. За ними спешили и четверо малышей тетки Маруси.
Увидев это, немцы стали смеяться еще громче. Мария бросила вещи, кинулась к детям, пытаясь успокоить их, спрятать за своей спиной. Дарья, мама Насти, с трудом поднявшись, здоровой рукой перехватила младшего сына и встала рядом с подругой. Они смело смотрели в лицо врага, как будто бросали им вызов. А фашисты все смеялись, перекидывались фразами, наблюдали за беспомощными женщинами с детьми, решали их участь.
Настя зажала рот ладонью, чтобы не закричать. Она видела, как немцы загоняли всех в погреб, как грубо схватили за волосы споткнувшуюся на лестнице младшую сестру и кинули в темноту погреба… Видела, как мама, почти спустившись вниз, вдруг оглянулась и посмотрела в сторону холма, где в кустах пряталась девочка, как будто прощалась с дочерью. Фашисты захлопнули крышку погреба, полили её керосином и подожгли…
Девочка закрыла уши, чтобы не слышать, как страшно рыдали обезумевшие от ужаса дети, как кричали, молили о помощи женщины… Как трещал огонь, перекрывая крики боли и страха… И как смеялись возле горевших заживо их убийцы. И лишь природа была милосердна к ней: в глазах у девочки потемнело. Она потеряла сознание…
Уже шестой месяц Настя жила в Пирогово. В тот страшный июльский день почти все дома в ее родном селе были сожжены, жители, не успевшие убежать и спрятаться, были уничтожены врагами. Настю приютила сестра отца, тетка Евдокия. Жалела ее, понимала, что пережила племянница, и пыталась хоть как-то облегчить ребенку боль потери, старалась дать ей материнское тепло и любовь, растопить окаменевшее от боли сердце девочки.
Жили они втроем — Евдокия, Настя и маленькая Глаша, старшую дочь, Марию, еще зимой немцы угнали в Германию. Точнее, не жили, а пытались выжить в условиях «новых порядков», установленных фашистскими оккупантами. Голод и холод , а еще страх за свою жизнь, за жизнь близких – это то, что постоянно было рядом с ними. Насте постоянно хотелось есть. Практически все запасы зерна, муки и овощей враги забрали, когда вошли в село. Одно спасение от голода — корова Марта, которую берегли как зеницу ока, понимая, что без нее будут обречены они на гибель. Но молока не хватало, часто приходилось отдавать всё , так как знали, что за невыполнение приказа у жителей отбирали самое дорогое — их кормилицу. Да и урожая почти не было, а то, что выросло, уже давно находилось в амбарах у немцев. Всю осень Настя и Евдокия бродили по пустым полям в поисках остатков картошки и бурака, чтобы хоть немного запастись на зиму. Ночами тайком пробирались к неубранному, заросшему сорняками ржаному полю, прятали за пазухой колючие колоски и несли домой драгоценную ношу. Это был огромный риск ценою в жизнь, так как по приказу немецких властей «лица, собирающие колосья с полей, расстреливались на месте». Эти страшные слова Настя слышала в своих ночных кошмарах. И все же она, сцепив зубы, гнала от себя страх о возможной смерти и приносила домой горсточку зерна. Его сушили и старательно прятали в наволочку. Вот и сейчас, уткнувшись в подушку, ей казалось, что она ощущает аромат свежего хлеба.
Насте не спалось, на душе было тревожно: уже глубокая ночь, а тетки до сих пор нет дома. Евдокия, как и другие женщины села, рано утром уходила на работу по расчистке дорог и возвращалась поздно вечером. Все обязанности по дому ложились на плечи Насти. Девочка встала, поправила одеяло на спящей Глашке, подошла к замерзшему узорному окну. А за ним — настоящая зимняя сказка! Яркий месяц освещал сугробы, снег мерцал в лунном свете, и казалось, что нет никакой войны…
Дверь за спиной Насти скрипнула, и в дом с трудом зашла бледная Евдокия. Настя кинулась в ней, помогла раздеться, снять валенки и с ужасом обнаружила, что рубашка женщины на спине вся пропитана кровью. Настя ахнула, кинулась к кадке с водой, уложила Евдокию на лавку, дрожащими руками стала промывать теплой водой иссеченную спину, с замиранием сердца слушая сбивчивый рассказ тёти. Ранним утром она опаздывала на работу, пробираясь по колено в снегу по свежим сугробам. С мучительным страхом Евдокия ожидала вечера, боялась наказания, мысленно прощалась со своими детьми. Она смотрела, как фашисты нещадно избивали плетьми, сделанными из кабеля, измученных работой женщин и подростков. Всё, что услышала Настя, казалось таким реальным, что девочка, не выдержав, уткнулась в израненное плечо женщины и тоже заплакала. Наконец, Евдокия, измученная болью и слезами, заснула.
И лишь Насте не спалось. Лежа рядом со спящей Глашей, она смотрела на освещенный лунным светом проём окна и думала: «Вот прошел еще один день этой страшной войны, мы справились, выжили, а значит, мы на один день ближе к нашей Победе».
