XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Северный ветер клубит серые тяжелые облака, загоняя их на шпиль старой церкви. Небесный пастырь молчит, когда открываются скрипучие двери, и она заходит внутрь.

Солнечные лучи ласкают пальцы священника, поправляющего колоратку, и освещают золотые буквы на черной обложке библии.

Сутана тихо шелестит, когда Владимир подходит к исповедальне и отворяет двери. Очередная заблудшая душа ждёт его помощи по ту сторону витой решетки. Владимир тихо вздыхает, касаясь пальцами горящих золотым букв на обложке:

— Господь с тобой, дочь моя.

Молчание по ту сторону не пугает молодого священника — он слышал, как из-за гордыни брат предавал брата, как мать рассказывала о том, как помогла своему ребенку покинуть этот мир. Глубина омерзительности человеческой души уже не отталкивает Владимира — он знает, что каждый грешен и носит свой самый страшный грех внутри, надеясь, что врата рая откроются и для него.

— Простите меня, святой отец, я согрешила, — и Владимир снова тянется пальцами к белому воротничку. Этот голос пастырь узнает из тысячи.

— Открой свою душу, чтобы Господь увидел твоё раскаяние, — заученно выговаривает Владимир. — Покайся, и прощение будет даровано.

Ему кажется, что за стенкой хмыкают, а потом голос, который он различил бы из тысячи, продолжает:

— Мне рассказать, в чем я грешна, святой отец?

— Я слушаю, дочь моя, — с хорошо разыгранным смирением отвечает священник, выдирая белую вставку на воротничке.

— Мой грех в том, святой отец, — повторяет насмешливый голос, — что я виновна в том, что моя гордость позволяет мне отрицать слова господа нашего и не принимать святых заповедей, призванных уберегать нас от дьявола…

— Читай библию, дочь моя, — выговаривает Владимир, дергая вниз душащий воротник. — Пока благодать божья не снизойдет на тебя, вместе с его словами…

Профиль собеседницы нечетко прорисовывается между железных кружев решетки, и пастырь испуганно отшатывается от внезапно дернувшейся тени. Бледные и тонкие пальцы обнимают прутья решетки, когда он слышит шепот:

— Вы не поняли, святой отец, дьявол во мне, — пальцы нервно сжимаются еще раз, а потом, замерев на мгновение, пропадают, и голос добавляет, — и он разговаривает со мной. Зовет меня делать то, что я хочу, убеждает, что это правильно. Вы понимаете, святой отец, он говорит, что я тоже создание божье, так почему я должна мучиться и прибивать свое сердце гвоздями к кресту? Он шепчет, святой отец, что благодать божья вовсе не так далеко, как говорит библия, она вот, прямо рядом, только протяни руку и забери…

— Это искушение, дочь моя, — голос Владимира дрожит. — Бог испытывает нас, чтобы наша вера была крепче… Ты должна бороться.

— Да, святой отец? — насмешка в голосе только растет. — Чем же мне укрепить мою веру? Она так слаба, — священник чувствует, что его собеседница с наигранным сожалением покачала головой. — Я боюсь, святой отец, что она не продержится и дня, если вы не поможете мне. Если вы не вмешаетесь, как пастырь земной, оберегая мою заблудшую душу вместо пастыря небесного, я боюсь, что до завтра моя вера не доживет.

Владимир закусывает губу и тихо, но уверенно произносит — потому что это его долг:

— Твоя душа чиста и открыта богу. Это помрачение временное, и в твоих силах прогнать его, чтобы сохранить душу незапятнанной. Гони грех от себя, молись и думай о боге.

— Я непременно прочту что-нибудь из библии, когда вернусь домой,- с наигранным смирением сообщает голос. — Вот только, святой отец, я боюсь…

— Чего? — боязливо спрашивает пастырь.

— Того, что стану такой же, как он, — Владимир нервно вздрагивает, когда его собеседница ставит на «он» сильное ударение. — Впрочем, святой отец, позвольте, я вам расскажу о нем… О том, кого всей душой ненавижу, но не могу забыть.

— Я слушаю, — хрипло говорит священник, сжимая пальцами ткань сутаны.

— Начнем с того, — произносит голос, — что это самый святой человек из всех тех, кого я встречала. По крайней мере, мне поначалу так казалось. Когда он говорит о боге, можно почувствовать, как райские птицы поют в душе о благодати божьего царства. Его руки мягкие, как у ангела, когда он касается тебя, благословляя. Его глаза загораются искренней верой, когда солнце по воскресеньям забирается в окна этой церкви, а он читает прихожанам отрывки из библии….

Владимир чувствует, как из маленькой темной исповедальни вместе со словами его собеседницы пропадает воздух. Живительный кислород перестает поступать в легкие молодого священника, и он поспешно хватается за скамейку, сцепляя пальцы на дереве. На стене перед ним висит распятие, и пастырь беззвучно шевелит губами, силясь вспомнить хоть одну молитву. Но вместо святых слов в его голове звучит только насмешливый голос:

— Можно подумать, что он ангел, посланный с небес на землю, чтобы защитить беспомощных и вернуть на путь божий заблудших… Вот только никто не знает, о чем думает наш святой, когда рассматривает прихожан перед проповедью. Его высокий лоб не мнут морщины раскаяния, а красивые губы надежно хранят секрет, пока он разыскивает среди своей паствы того, кто олицетворяет для него грех. Его взгляд застывает на распятье, а он видит перед собой золотистые волосы и наполненные любовью глаза. Его голос звучит громко и четко, замирает под сводом церкви, когда он читает библию, а в голове лишь её образ. И знаете что, святой отец? Когда после проповеди он благословляет маленьких детишек, кладет свою руку на их головки, пока по его вискам стекает пот, я думаю, что он служит не богу, а дьяволу. Он служит ему от всей души, искусно уча лицемерию. Он учит, как казаться белым, когда в душе коптит пламя ада. О, как по мне, так он лучший слуга дьявола на этой земле, и когда я думаю об этом, даже моя ненависть становится меньше… Вы все еще слушаете меня, святой отец?

Владимир громко сглатывает, и его собеседница довольно смеется.

— Да, святой отец, — продолжает голос, — отец небесный, очевидно, закрывает глаза каждый раз, когда дьявол приходит к нему с искушением. Бог учит, что любовь — самое святое, что есть на земле, но часто не разрешает к ней даже прикасаться, и я снова думаю о лицемерии. Так скажите мне, святой отец, чем же так плох тот дьявол, что предлагает нам любовь?

— Елена… — хрипло выдыхает Владимир. — Перестань смеяться над моим богом.

Голос за стеной молчит, словно чего-то ждет, и пастырь продолжает. — Ты знаешь, что я отношусь к тебе так, как никогда не должен был даже позволять себе….

Вспышка ярости за железной решеткой тонет в темноте и остается незамеченной.

— Но ты в равной степени хорошо знаешь, что я служу богу, как бы плохо у меня это ни получалось. И я никогда не оставлю его.

Тень за решеткой медленно покачивается в молчании, и священник хватается за прутья и горячо шепчет:

— Елена, смирись с этим, оставь свою гордость, подчинись… Бог примет обратно… нас обоих. Верь в него и очистись от греховных помыслов. Молись, молись так долго, пока слова молитвы не заглушат голос дьявола. Смотри на распятье и верь в господа нашего, проси простить твой грех…

Смех прерывает слова Владимира, и он медленно отрывает тонкие пальцы от железа.

— Святой отец, а знаете, за что я больше всего ненавижу книгу, которую вы держите в руках?.. — остатки смеха все еще колышутся в голосе Елены, и она, прогоняя их, договаривает четко и зло. — Она отбирает право выбирать. Она диктует свою волю, называя грешниками всех, кто достаточно смел, чтобы сделать свой собственный выбор.

Темнота пожирает силуэт за решеткой, но Владимир слышит тяжелое дыхание Елены, которое не позволяет ему просто закрыть глаза и представить, что всего этого просто нет — нет искушения, нет хриплого смеющегося голоса, нет темных глаз, горящих огнем дьявольской гордости.

— И поэтому, святой отец, — священник напрягается, когда не слышит в голосе Елены прежней бравады, — я и пришла к вам сегодня. Я пришла, чтобы сказать, что делаю свой выбор… Я отрекаюсь от лицемерия и вранья, святой отец. Я пойду вслед за своей любовью, и хочу, чтобы вы знали, что в ней нет ничего от греха, а сама я не грешница, что бы ни говорили ваши лживые книги…

Елена недолго молчит, прежде чем произнести:

— Вот и все, Владимир. Прощай.

Дверца исповедальни быстро распахивается, и пастырь слышит удаляющиеся шаги. Секунды гулко оседают в темноте, как будто он держит часы у уха, и слова Елены горят в его сознании яростным пламенем, потому что он не знает, как опровергнуть их.

На огромном полотне, заботливо сотканном церковью из заповедей, библейских текстов и символов распятий нет ни одного слова, которое Владимир мог бы найти, чтобы защититься. Ни одного звука, чтобы объяснить Елене, чем же плоха их любовь… Огромное полотно кажется таким бессмысленным и пустым. Владимир резко вскакивает со скамейки и распахивает дверцу исповедальни, делает первый отчаянный шаг вперед….

Но в пустом проходе церкви, между старыми деревянными скамьями он видит только пыль, медленно кружащуюся в солнечном свете.

Северный ветер разогнал снежные облака к тому моменту, когда Елена закрывает за собой тяжелую дверь церкви.

И небесный пастырь молчит, когда она спускается по улице вниз, в темные кварталы старого города, навстречу своему выбору.