Глава I. Из зоны комфорта в жестокий мир
Типичная студенческая питерская общага. Утро. Коридоры опустели. Из 113 комнаты доносилось тихое сопение. Как обычно соседи не добудились Макса и отправились на пары без него. Куча одежды горами свисала со стульев, на столе и на полу валялись пустые банки энергетиков, обсыпанные вокруг фантиками и чипсами. Чтобы найти источник звука в этой берлоге, нужно ещё постараться. На не заправленной кровати красовалось полувывернутое из пододеяльника одеяло, а из под него безжизненно свисала худощавая бледная рука. Татуировка «People hater» явно оправдывала своё существование в такие моменты. Если присмотреться получше, то с другой стороны одеяла выглядывал островок лохматых осветленных волос, похожих на солому. Указательный палец свисающей руки, словно перст с фрески Микеланджело «Сотворение Адама» указывал на брошенный посередине комнаты не первой свежести носок.
Звонок в Телеграме заставил зашевелиться нежащееся существо и судорожно хлопать ладошкой по полу в поиске источника звука.
— Макс! Ты всё дрыхнешь? Мы не можем тебя больше прикрывать, беги в универ, у тебя проблемы!
— Че случилось, пацаны? Не понял ничё… — нечленораздельно прогудел Макс, постепенно принимая положение, перпендикулярное кровати.
— Короче, если ты не сдашь проект по отечественной истории, тебя точно отчислят! Всё, давай, препод идёт…
Потерев слипшиеся ото сна глаза, Макс всё-таки оторвал пятую точку от места притяжения, не глядя подошёл к сталактитам одежды, попутно запнувшись об остатки вчерашних гастрономических удовольствий, и стал медленно натягивать на себя вчерашний аутфит.
Глава II. От всего сердца
— Рыжов, Касаткин, Осколков – вам письмо!
Курсанты чуть ли не побросали от радости дорогущие шедевры мировой классики и бросились разбирать письма.
— А Свободину писем нет?
— Нет.
— Посмотри получше, может, завалялось где?
— Говорю же, нет.
Опечаленный молодой человек молча вернулся к своему делу. Его сердце согревало до дыр зачитанное письмо, бережно хранимое в нагрудном кармане.
«Брат, Максим, где ты? Почему не отвечаешь на письма?» – обжигающие холодом мысли одолевали Алёшу Свободина, 19-летнего курсанта. Последнее письмо от брата он получил ещё в Сибири, полгода назад. Затем курсантов направили в Ленинград, и теперь, в блокадных условиях ребята помогали работникам Эрмитажа спасти от воды бесценные экспонаты.
Максима Свободина призвали в 41-м. Старший брат всегда был опорой и примером. «Не унывать и верить в победу!» – ободряюще похлопывая по спине Алёшу, повторял заменивший малому родителей Максим.
«…Ну да ладно, Алёша, не серчай, пора товарищам на подмогу бежать, фашистов давить! Свидимся скоро, как только прогоним всю нечисть до единого! Верь, Алёша, и нос не вешай, я-то тебя знаю! Ну, бывай, родной! Себя береги!
Единственному брату и лучшему другу Алексею Свободину от Максима Свободина, 21.09.1941».
Строки письма Алёша знал наизусть, и его отрывки как-то сами собой звучали в голове время от времени. Алёша тоже мечтал пойти на войну, рука об руку с братом идти навстречу врагу. Он отдал бы всё на свете, лишь бы оказаться рядом с Максимом.
Отсыревшие мебель, картины, рамы тащить было непросто. Истощенные голодом курсанты были далеко не в самой лучшей физической форме. На удивление никто не желал отдыхать, так что музейным сотрудникам приходилось уговаривать юных помощников делать перерывы.
— Товарищи, остановитесь! Отдохните, немного… Почти все экспонаты были отправлены в безопасное место. Я не знаю, как вас отблагодарить… – благодарно-виноватым голосом произнес комендант Эрмитажа Павел Филиппович Губчевский.
— Подойдите все сюда, товарищи, я для вас кое-что проведу. От всего сердца…
Глава III. Уровень опасности — красный
С неуверенным скрипом дверь аудитории открывается.
— Опа, молодой человек, а вы кто будете? Я вас не знаю.
— Здрасьте. Это… Я Св… Свободин Максим, группа 11В.
— Кхм… Будем знакомы, господин Свободин. Видать, свободу от занятий вы очень любите. И где это вы были почти полгода? В декретном отпуске небось? В больнице? Или за бабушкой ухаживали?
— Да. Ухаживал. Ей не понадобится больше.
Пространство аудитории стало наполняться звуками смешков и комментариев: «Ну Макс даёт, врет и не краснеет чувак», «Ага»…
— Печально. Поскольку если Вы не принесете проект по восстановлению своей родословной через неделю, то ухаживать придется вашим родителям за безработным необразованным сыном.
Глава IV. Отрицание. Гнев. Принятие
— Пацаны, какая родословка?! Да я с предками ваще не контачу! – жестоко пережёвывая булку, возмущался Макс.
— Макс, ну выкручивайся как-то. Ты же понимаешь, что тебя отчислят – с нескрываемым усталым равнодушием отвечал сосед-однокурсник.
— Блин, выручайте, парни, я же…
— Макс, бро, мы тебе столько раз одно место прикрывали, тут мы тебе ничем не поможем! – не сдержался Ванёк.
— Всё, нам пора, удачи тебе – не дожидаясь ответной реакции друга, студенты встали и вышли из столовой.
Свободин был в растерянности. Обычно это состояние характеризуют как некое оцепенение, человек будто теряет почву из-под ног, не зная как поступить. Для Макса это чувство – напротив, стало стимулятором к мыслительной деятельности, впервые за годы учёбы в универе.
— Алло, мам. Да. Нормально. Учусь. Нет, не пропускаю. Денег, да, можешь ещё прислать, мне надо шмотки обновить. У меня тут это, вопрос. Ты знаешь родословную нашу? А чего там не хватает? А у кого узнать? Да, блин препод по истории задолбал – вредный дед такой, задал вот такую шлепофугу. Баба Валя, говоришь? Это батина баушка? Она одна осталась? Дай номер её. Что? Не услышит? Ну, адрес тогда дай её, ма! Я схожу к ней, раз она тоже в Питере живет.
Времени для сдачи родословной оставалось очень мало. Мать сразу же выслала по электронке генеалогическое древо своей семьи. С отцом всё гораздо сложнее: он разбился в аварии, когда Максу было 5 лет. С тех пор связи с его роднёй оборвались.
Ох… Чего ожидать от 96-летней старухи, будет ли толк? Неприятные мысли одолевали Максима всю дорогу. Пеший маршрут до квартиры бабы Вали согласно навигатору составлял 58 минут. Как всегда в это время года Питер встречал своих жителей мокрыми оплеухами полуснега-полудождя, обдавая щёки резким холодным ветром.
Перейдя на нужную Василеостровскую линию, Свободин быстро оказался перед высоким старым домом, похоже, постройки царских времён. В подъезде пахло благородной стариной, на стенах висели картины, но у Макса любые несовременные инициативы вызывали отвращение. Старый дребезжащий звонок у обшарпанной двери. Позвонил раз, два, три. Ну да, она же глухая.
— Баба Валь, открой! – тарабаня в дверь, надрывисто прокричал Макс. Безуспешное жалкое ариозо Свободина продлилось минут семь. Наконец, за дверью послышалось медленное, но торопливое шарканье и заботливый скрипящий голос: иду, иду, милый, иду!
Звуки открывающегося затвора, и дверь открывается…
Глава V. Что нужно человеку?
Распахнув двери, в зал влетают испуганные сотрудники Эрмитажа.
— Воздушная тревога! Все в убежище!
За считанные секунды громадные залы музея опустели. Казалось, эти холодные осиротевшие стены тоже сжались от боли и страха: из окон глухими отголосками донеслись взрывы откуда-то издалека, на минуту всё замерло, послышался гулкий рёв истребителей.
Тяжелые удары пронзили бедную землю и постройки, оставшиеся на ней. Окна задрожали, им хотелось устоять, удержаться, но тонкие прозрачные стёкла оказались слишком беззащитны и слабы. Шаги бегущих людей участились и растворились в тревожной дымке залов. В самое сердце здания втискивалась огромная толпа людей – сотрудников Эрмитажа, кадетов и простых горожан.
Павел Филиппович вошёл в подвал последним и крепко запер тяжелую отсыревшую дверь. Женские крики и детский плач метались в темноте. Громким уверенным стуком раздалось эхо шагов Павла Филипповича. Он зажёг свечи, что стояли на маленьком столике по центру подземелья. Они были совсем маленькие и почти прогоревшие из-за частого пользования, но их хватало для того, чтобы переждать фашистскую атаку.
Сквозь горькие причитания и охи послышалось спокойное монотонное чтение Псалтири: «Суди, Господи, обидящые мя, побори борющыя мя. Приими оружие и щит, и востани в помощь мою. Изсуни мечь, и заключи сопротив гонящих мя…». Голос женщины смолкал лишь во время гулких взрывов, а затем снова разливался строгой монотонной нотой так, что слова было уже трудно разобрать…
Думал ли в тот момент Алексей Свободин о Боге, сложно сказать. С одной стороны, молодому советскому юноше было совсем не до религиозных воззрений, с другой, во время страшной беды и отчаянья людям очень хочется верить, что чудеса случаются, и Кто-то свыше обязательно поможет. Гораздо больший интерес у Алёши вызывал сам человек. Кто он? Венец природы? Высшее творение Бога? А что такое человек, когда он сталкивается с непреодолимой силой? Когда в неравных условиях тебе подобное существо берет в руки мощное оружие и идёт истреблять тебя? Не тогда ли человек превращается в дрожащий кусок мяса, пресыщенный адреналином? Не тогда ли он забывает всё человеческое, что отличает его от животных?
Верхние этажи охватил смертельный холод. На полах россыпью чистых слёз блестели осколки выбитых стёкол. Сотрудники выметали мусор в мешки, а курсанты вставляли в окна фанеру. В одном из залов послышался молодой баритон:
Чёрные силы мятутся.
Ветер нам дует в лицо.
За счастье народное бьются
Отряды рабочих бойцов…
Припев подхватили товарищи. Алёша молча освободил подоконник от осколков. И вот, когда место под деревянную плиту было расчищено, курсант аккуратно вставил в раму фанеру. Отойдя на шаг назад, чтобы убедиться в надежности своей конструкции, он остановился и осмотрелся. Теперь окна слепо молчали, а в огромных позолоченных рамах пустота стен будто почернела. Перед глазами снова всплыли картины мирной жизни до войны, о Максиме, о том, как они вместе бегали на рыбалку, разговаривали, радовались.… Теперь война разлучила братьев, раздавив своими большими грязными подошвами их планы и мечты. Алёша долго стоял неподвижно, глядя в эти тёмные окна, словно пытаясь разглядеть во мраке своё будущее, пока Губчевский не подозвал кадетов к одной из опустевших рам.
Началась самая удивительная экскурсия в жизни Алёши.
Глава VI. Баба Валя
На Макса сияющим взглядом взирает низенькая добрая старушка.
— Ой, запыхалася совсем. Здравствуй, дружочек, что-то личико твоё больно знакомо мне? – вопросительно изогнув бровь из-под квадратных замыленных очков, спросила Валентина Васильевна.
— Баб Валь, я это.. ну… Макс я – кашеобразно промямлил правнук.
— Чего говоришь? Не слышу я. Ты прости, я бабка древняя – по-доброму и заботливо пропела последнюю фразу бабушка.
— Макс Свободин я, говорю, баб Валь! – громко и резко выпалил студент, да так, что хозяйка дернулась.
— Батюшки! Здравствуй, золотой мой! Максимка, правнучек родной! – Валентина Васильевна принялась обнимать да расцеловывать гостя. Тот сморщился от неожиданного приступа нежности, но не стал сопротивляться.
Как же ты вырос… Помню тебя еще вот такусеньким! Чего же ты, проведать меня старую решил?
— Баб Валь, мне это… препод в универе сказал проект по родословной сделать, я почти всё сделал, только по отцовской линии ничего не знаю, вот и мамка отправила к тебе за помощью.
— Ой, внучок, я-то помогу, но только одного я не припомню… Да ты проходи, проходи, сейчас разберёмся, дай сначала накормлю тебя, смотри болезный какой!
— Да я не хочу…
— Никаких возражений! – тарелка горячих щей с кислой капустой уже дышала манящим ароматом на растерянную физиономию Макса.
— Вот смотри, Максимушка, тут у меня всё есть про твоего прадеда, Алексея, его семью – где родились, учились, жили, померли, все фотокарточки сохранились.
— А это кто? – не отрываясь от гастрономического процесса, Макс тыкнул пальцем в чёрно-белое фото юноши в мундире.
— Так это тёзка твой, Максим, брат Алёшеньки моего. Так и пропал без вести, ничегошеньки о нём неизвестно. Знамо только, что братья очень любили друг друга. И такая боль сковала сердце мужа моего от потери Максимушки, что всю жизнь он его фотокарточку на груди своей носил. Хотел сына своего, то бишь деда твоего, ихним именем назвать, а потом и отца твоего, да по святцам не сошлось! А у тебя подошло, как раз на Максима Исповедника родился. Вот тебя в честь брата прадедова и назвали. Радовался мой Алёшка незнамо как!
— Ничего себе… Бабуль, так как же их пути разошлись? – с неподдельным интересом продолжал спрашивать Макс. Неожиданно для самого себя он впился глазами в потёртую фотокарточку таинственного тёзки. Большие глубоко посаженные глаза как у Макса смотрели строго, будто с укором. Такие же тонкие губы, густые русые волосы. Невероятное сходство с собой разглядел в нём Макс. Только разве скулы у Максима выделялись больше, плечи шире, и в целом, тот выглядел решительнее, серьезнее, мужественнее, хоть и был на тот момент старше Макса всего на два года.
— Внучек, я расскажу, только ты доедай, ей Богу!
— Ем, ем, бабуль…
— Мы с прадедом твоим познакомились декабрём 1941. Я детдомовская ж была. Стукнуло мне тогда осемнадцать годков, так и пошла я жить к бабке одной, ухаживать за ней. Еды то у нас тогда не было. Помню иду я за кусочком хлеба для бабки, пригорюнившись, а у самой силёночек нет, почти така же, как ты, тростиночка бледная, чуть ветер не сносит. И тут слышу: бах, бах! Фашисты начали воздушную атаку. Я ничего понять то не успела, как меня за руку кто-то схватил и потянул в подвал Эрмитажа. Темнотища! Детки рыдають, бабки причитають да псалтири поють. Уж долго мы там просидели, замёрзла я, болезная. И тут раз, чую, окутал меня кто-то сюртуком своим. То был Алёшенька, заботливый мой… Так и завязалась любовь наша ни ко времени, ни к месту… А разве кто определяет когда ей время и место?
Рассказ бабушки разливался по сердцу Макса родным теплом. Уж не осталось и следа от презрения и равнодушного пессимизма (обычного состояния его души), скорлупой заслонявшего всё то, что сейчас хотело вылиться наружу. Макс узнал обо всём – о жизни братьев-прадедов, о своем отце и дедушке, чьи жизни унес жестокий несчастный случай… Теперь он не стеснялся ничего – глупых вопросов, смотреть старой бабушке прямо в глаза и своих слёз, которые неожиданно покатились во время бабушкиного монолога. В окутанной мраком комнате Валентины Васильевны стало легче дышать. Старые напольные часы тикали убаюкивающе. На подушке лежала и медленно подмигивала Максу трёхцветная кошка, она тоже успела привыкнуть к гостю.
Глава VII. «Экскурсия по незримым шедеврам»
Курсанты следовали за Губчевским, пребывая в каком-то окрыляющем восхищении. Алёша выглядел отрешённым, он был одержим мыслями о брате. Его рука нервно теребила бумажный треугольник. Алёша не знал адрес назначения, но не написать Максиму он не мог. В этот раз курсант особенно долго сидел за письмом: то чернила быстро выводили несколько строк подряд, то ручка замолкала над листком на несколько минут. Алёша понимал, что, скорее всего, брата уже нет в живых. Эта мысль будто разрядом тока пронзала его тело и подкатывала горьким комом к горлу.
Под пламенными речами Павла Филипповича курсанты продолжали идти по промёрзшим коридорам Зимнего Дворца, рассматривая пустоты рам — Пуссена, Рембрандта, Кранаха…
Павел Филлипович на глазах у ребят сотворил чудо: теперь внутри рам они увидели полотна во всех подробностях, оттенках света, красок — фигуры, лица, складки одежды, отдельные штрихи. Рассказчик искупал отсутствие картин словами, жестами, интонацией, всеми средствами фантазии, языка, знаний. В тот момент, когда зрители сосредоточенно разглядывали пространство, заключенное в раму, слова превращались в линии, цвета, мазки.
Вот курсанты насладились «Пейзажем в окрестностях Бове» Буше, а вот во всех ужасных подробностях рассмотрели «Избиение младенцев» Кастелло.
Алёшу осенило, когда Губчевский с трепетом произнёс название следующей незримой картины:
– Рембрандт, «Возвращение блудного сына»…
Перед курсантами предстала громадная позолоченная рама высотой метра два с половиной. Картина предстала в воображении Алёши раньше, чем описал её экскурсовод. Слёзы чуть сами не покатились из глаз. «Это та самая картина, любимая картина брата…»
Дома, в их комнате над кроватью Максима висела маленькая вырезанная картинка то ли из старой газеты, то ли из книги. Вспомнилось, как брат любил рассматривать детали на жалком подобии шедевра и рассказывать Алёше евангельскую притчу о «Блудном сыне». Максима поражала мудрость отца, его всепрощающая любовь к сыну…
Курсанты надолго остановились у рамы Рембрандта. Их лица будто посветлели. Казалось и они почувствовали на плечах тёплое прикосновение тёплых отцовских рук. Экскурсия продолжалась.
Глаза Алёши не отрывались от невидимой картины, они блестели от избытка слёз. Он последний раз крепко сжал деформировавшийся от влаги рук треугольник и быстро подошёл к раме. Замерев на мгновение, торопливо сложил листок ещё несколько раз и засунул его под позолоченные края рельефного узора рамы.
— Алёша, ты где там? Догоняй! – окрикнул товарища курсант.
— Бегу!
Глава VIII. Возвращение блудного сына
Макс бежал по Дворцовой площади прямо к роскошным медным воротам Эрмитажа. Оказавшись внутри здания, он всё никак не мог отдышаться, физическая форма юноши была явно не в лучшем виде. Словно пробежавший марафон мопс, Макс жадно глотал воздух и не мог подобрать человеческих слов, чтобы представиться работнице Эрмитажа, ожидавшей юношу у входа.
— Вы, наверное, Максим Свободин? – вежливо, но с усмешливой улыбкой начала она.
— Да, Софья Матвеевна, это я. Фух. Прошу прощения, есть у меня такая привычка, везде опаздывать.
— Пойдёмте за мной. Максим, когда мы нашли письмо и прочли его, то принялись искать некую Валентину Васильевну Свободину, упоминаемую в письме, которой оказалась ваша прабабушка. В справочниках города мы нашли её номер телефона, но полноценную связь установить не удалось.
— Да, она очень плохо слышит, 96 лет всё-таки. Зато память у неё отличная! Вот и напомнила мне о вашем звонке, расслышала только, что письмо мужа какое-то передать хотели, ваш номер записала. Скажите, а почему вы храните письмо здесь, а не в архивном фонде? Я сначала думал ехать туда…
Тем временем, собеседники поднялись по лестнице на второй этаж и повернули в зал Рембрандта и остановились у огромного полотна, в тёмной дымке которого престарелый отец прижимает к груди босоногого сына.
— Максим, мы с вами здесь, потому что история вашей семьи удивительная. Вот здесь, в правом нижнем углу, за позолоченным листом-украшением рамы мы нашли это письмо.
Софья Матвеевна достала из рамы жёлтый сложенный во много раз лист бумаги и передала спутнику.
— Мы выяснили, что ваш прадед, Алексей Свободин спасал сокровища Эрмитажа во время блокады Ленинграда. По всей видимости, он потерял связь со своим старшим воевавшим братом, но продолжал ему писать. Удивительно, что он решил оставить письмо здесь, и оно сохранилось спустя столько лет! Думаю, вам стоит остаться с ним наедине… — Софья Матвеевна похлопала юношу по спине и удалилась.
Оказавшись на улице, дрожащими от волнения руками Максим развернул бумажный треугольник. Всё письмо было в маленьких подтёках, местами чернила были размыты, но слова всё ещё можно было различить.
«Здравствуй, мой родной Максим! У этого письма нет адреса получателя, но я всё равно пишу. Моё сердце истосковалось по тебе, моя душа болит. Вот уже четвёртый месяц пошёл, как от тебя нет вестей. А я так хочу поделиться с тобой своими радостями и печалями. Да, сложные нынче времена. Ты будешь смеяться, но в блокадном Ленинграде я встретил Валюшу(Валентину Васильевну по батюшке), и не где-то там, на опушке, а в самом Эрмитаже, когда прятались от бомбёжки! Как победим фашистов, так и поженимся, если выживем – мы с ней такой уговор постановили. А коли кто из нас погибнет, так и останемся на всю жизнь верны друг другу.
А уж о печали… Даже представить боюсь где ты, в ожесточённом ли бою на передовой или в плену, жив ли ты, мой любимый брат… Где мне искать тебя? Когда мы встретимся?
Максим – ты был старшим мужчиной нашей семьи и единственной опорой, надёжным тылом и смелым защитником семьи, а теперь и Родины. Я всегда об этом знал, даже до войны. Потому что корни у нас, у Свободиных, такие, сильные, крепкие. Помнишь, как покойный дед говорил: «Порода наша «Свободинская» неистребима – мы непоколебимы в правде, смелы в бою и никогда не сдаёмся! А ещё мы свободны от всяческой душевной грязи – лжи, гордыни и тщеславия». Я знаю, что ты во всей полноте соответствуешь этим словам. Какая бы напасть не случилась с тобою, помни, что ты Максим Свободин, слушай свою совесть, стой в правде до конца!
Так и не понял я, что это за штука такая жизнь. Ясно одно, что каждый может ошибиться. И ты, Максим, не бойся, не вини себя ни за что! Я знаю, ты готов жизнь отдать за спасение ближнего, но не всё в наших силах. Есть что-то в этом мире выше наших желаний и возможностей.
Мы с Валюшей будем ждать от тебя вестей, сколько бы времени ни прошло. Люблю тебя и верю, ты всё делаешь правильно!
Алексей Свободин, 26.12.1941»
Макс стоял посреди площади, дочитывая полуразмытые строки. На грудь капали слёзы, так что на куртке появлялись тёмные мокрые дорожки.
— Молодой человек, с вами всё в порядке? — подхватила за локоть парня немолодая женщина.
— Да, всё хорошо, спасибо… — утирая слёзы рукавом, опомнился Макс и прибавил: «Теперь всё будет хорошо…»
Эпилог
Из кухни бабушки Вали пахло пирогами с капустой. Муська требовательно мяукала, а Валентина Васильевна радостно гремела чашками. Макс, не обращая внимания на звуковые помехи, с энтузиазмом рассказывал про письмо, про то, как ночами сидел и искал информацию о своём тёзке. Про то, как наткнулся на интернет-портал подлинных документов о Второй мировой войне и смог найти удивительные факты. Максим Свободин, гвардии сержант 112-го гвардейского зенитного артиллерийского полка, неоднократно спасал жизни десяткам бойцов, погиб в ожесточённом бою под Берлином. Похоронен на кладбище в г. Лебус.
— Бабуль, Максим был трижды награждён медалью «За отвагу»! Один из документов я смог найти, послушай: «За то, что в бою 14 апреля 1945 года в районе Хвитхоф, отражая налёт вражеской авиации под артиллерийским огнём противника, сбил вражеский самолёт типа Focke-Wulf FW-190, награждён медалью «За отвагу»». А теперь посмотри, я нашёл в интернете, как выглядел этот истребитель!
Максим ещё долго увлеченно делился с прабабушкой своими открытиями, листая страницы проекта по истории. Валентина Васильевна слушала, не перебивая, хотя на неё это было не похоже. Она старательно кивала головой, незаметно поглядывая на правнука с мягкой улыбкой. Бабушка Валя гордилась им, а Максим делился с ней самым сокровенным, будто знал её с малых лет. Они чувствовали себя счастливыми.
Это ли не счастье – найти друг друга?
А может, счастье — это знать, что тебя всегда ждут и примут? Кстати, проект по истории Максим защитил на 5+.
