XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

   Закатные лучи, догорая, скользили по крышам домов, глади Москвы-реки, трепещущей от легкого ветра, отражались в золотых куполах церквей, кружили в осеннем вальсе с опадающими листьями, из-за чего последние казались огненными.  Необыкновенно теплый, даже слишком тёплый для Московского октября, тот день стал необычным и знаменательным не только для меня, но и для всей России, потому что тогда на Российский престол взошла женщина, и в этот раз это была даже не дочь Петра Великого, а немецкая принцесса Ангальт-Цербская, принявшая в православии имя Екатерина Алексеевна, жена сверженного императора Петра Третьего. В народе к этому отнеслись по-разному: в Петербурге императрицу боготворили, а в Москве, куда она прибыла на коронацию, встретили довольно прохладно. Никто не знал, кем станет бывшая принцесса Фике: жестоким тираном, марионеткой в руках какого-нибудь влиятельного семейства, вроде Меньшиковых или Долгоруковых, или государыней-просветительницей и истинной матерью Отечества? О Екатерине по всей стране ходило много слухов: о будущей императрице практически ничего не знали, да и неизвестность в судьбе её мужа, Петра Алексеевича, подливала масла в огонь народного сомнения.

   Меня, признаться, тоже раздирало любопытство и недоумение, когда я шагал по пышным залам дворца, и шаги мои гулко отдавались в высоких сводах и пустых комнатах. Почему императрица захотела видеть меня, командующего Астраханским полком, присланным в Москву для несения караула? Не министра, не генерала, не фельдмаршала? Этот вопрос не давал мне покоя. В подобных размышлениях прошли две четверти часа ожидания, и лишь потом я был принят.

   Я вошёл в небольшую комнату, временный кабинет Её Величества, вытянулся в струнку, скрипнув сапогами, и представился. 

   Императрица, стоявшая возле письменного стола, оторвала взгляд от бумаг и повернулась ко мне. Тогда-то я смог её рассмотреть. Это была статная молодая женщина с величественной осанкой и необычайно мягкой улыбкой.  Что меня чрезвычайно изумило, так это то, что говорила она по-русски очень грамотно и чисто, разве что немного смягчала некоторые согласные, но это лишь умиляло и располагало к ней собеседника.

— Наслышана о Вас, Александр Васильевич, — улыбнувшись, проговорила императрица. – Надеюсь, что Вы будете служить мне в той же верностью и рвением, что и моему мужу.

— Единственное желание моё – служить на благо и процветание России, — честно ответил я.

   Екатерину Алексеевну мой ответ, видимо, вполне удовлетворил, её губы вновь сложились в лёгкую полуулыбку.

— А что Ваша служба? Всё ли Вам нравится? – последовал после недолгого молчания вопрос.

— Всё, Ваше величество, хотя… — я несколько замялся. – Хотя форма… Негоже русского солдата в прусское платье рядить.

— И то верно, — задумчиво произнесла Екатерина. – Что же, спасибо Вам, Александр Васильевич, прежде всего за честность! Мне бы очень хотелось видеть Вас среди моих военачальников.

— Рад служить, Ваше величество! – отрапортовал я.

— И вот ещё что, примите от меня мой портрет, на удачу, — с этими словами императрица вручила мне медальон со своим изображением и гравировкой.

   Тем же вечером,  уже трясясь  в коляске, везущей меня в Петербург, при тусклом свете фонаря я с улыбкой рассматривал императорский подарок и бережно прятал его за пазуху. Тогда я ещё не мог знать, но это первое свидание проложило мне путь к славе…

   Поставлена точка, перо оторвано от бумаги, очередная запись закончена, твёрдая тетрадь в кожаном переплёте вернулась на своё место – самое дно ящика письменного стола. Александр Васильевич Суворов поднялся и подошёл к окну. Его взору открылась живописная картина Крымского побережья: навевающая спокойствие, тихая гладь моря, величественно возвышающиеся горы, поросшие лесом, и утренняя свежая заря, только-только показавшаяся над горизонтом. Недолгая передышка, данная противником, заканчивалась, Суворов догадывался, что турки больше выжидать не станут, но был абсолютно уверен в своих солдатах и тактике, а потому спокоен. Только азарт, просыпаясь, медленно заворочался в душе…

   Так было перед каждым боем: ледяное спокойствие, холодная голова, а ещё горячее сердце и жаркое желание победы. Так было перед Измаилом, осадой Очакова, Рымником, Козлуджи, Итальянским и Швейцарским походами… И всегда Суворов одерживал победу. Многие шептались, что он заговорённый, что продал душу дьяволу ради всех этих блестящих побед, другие говорили, что он – гениальный стратег и тактик, а, может, он просто очень любил Россию и по-настоящему ценил русских солдат? Так или иначе, слава о Суворове разошлась по всему миру, им восхищались даже противники. В его квартире в Петербурге хранились чуть ли не все возможные военные награды: ордена Андрея Первозванного, Владимира, Александра Невского, Анны, орден Чёрного орла, Марии Терезии, золотая шпага с алмазами, медаль «за присоединение Крыма и Тамани»… Продолжать этот список можно бесконечно долго. А подметить хочется то, что при всех этих наградах Суворов оставался необычайно скромен и неприхотлив: спал на походной кровати среди солдат, ел походную пищу, переходил через Альпы в таком же мундире, как и все.

— Господин главнокомандующий! Вы были правы! Эскадра противника приближается с востока! – доложил офицер, быстро входя в комнату.

— Ну что же, тогда в бой! —  тихо проговорил Суворов и последовал за офицером.

   Закатные лучи, догорая, скользили по крышам домов, глади Москвы-реки, трепещущей от легкого ветра, отражались в золотых куполах церквей, кружили в осеннем вальсе с опадающими листьями, из-за чего последние казались огненными.  Необыкновенно теплый, даже слишком тёплый для Московского октября, тот день стал необычным и знаменательным не только для меня, но и для всей России, потому что тогда на Российский престол взошла женщина, и в этот раз это была даже не дочь Петра Великого, а немецкая принцесса Ангальт-Цербская, принявшая в православии имя Екатерина Алексеевна, жена сверженного императора Петра Третьего. В народе к этому отнеслись по-разному: в Петербурге императрицу боготворили, а в Москве, куда она прибыла на коронацию, встретили довольно прохладно. Никто не знал, кем станет бывшая принцесса Фике: жестоким тираном, марионеткой в руках какого-нибудь влиятельного семейства, вроде Меньшиковых или Долгоруковых, или государыней-просветительницей и истинной матерью Отечества? О Екатерине по всей стране ходило много слухов: о будущей императрице практически ничего не знали, да и неизвестность в судьбе её мужа, Петра Алексеевича, подливала масла в огонь народного сомнения.

   Меня, признаться, тоже раздирало любопытство и недоумение, когда я шагал по пышным залам дворца, и шаги мои гулко отдавались в высоких сводах и пустых комнатах. Почему императрица захотела видеть меня, командующего Астраханским полком, присланным в Москву для несения караула? Не министра, не генерала, не фельдмаршала? Этот вопрос не давал мне покоя. В подобных размышлениях прошли две четверти часа ожидания, и лишь потом я был принят.

   Я вошёл в небольшую комнату, временный кабинет Её Величества, вытянулся в струнку, скрипнув сапогами, и представился. 

   Императрица, стоявшая возле письменного стола, оторвала взгляд от бумаг и повернулась ко мне. Тогда-то я смог её рассмотреть. Это была статная молодая женщина с величественной осанкой и необычайно мягкой улыбкой.  Что меня чрезвычайно изумило, так это то, что говорила она по-русски очень грамотно и чисто, разве что немного смягчала некоторые согласные, но это лишь умиляло и располагало к ней собеседника.

— Наслышана о Вас, Александр Васильевич, — улыбнувшись, проговорила императрица. – Надеюсь, что Вы будете служить мне в той же верностью и рвением, что и моему мужу.

— Единственное желание моё – служить на благо и процветание России, — честно ответил я.

   Екатерину Алексеевну мой ответ, видимо, вполне удовлетворил, её губы вновь сложились в лёгкую полуулыбку.

— А что Ваша служба? Всё ли Вам нравится? – последовал после недолгого молчания вопрос.

— Всё, Ваше величество, хотя… — я несколько замялся. – Хотя форма… Негоже русского солдата в прусское платье рядить.

— И то верно, — задумчиво произнесла Екатерина. – Что же, спасибо Вам, Александр Васильевич, прежде всего за честность! Мне бы очень хотелось видеть Вас среди моих военачальников.

— Рад служить, Ваше величество! – отрапортовал я.

— И вот ещё что, примите от меня мой портрет, на удачу, — с этими словами императрица вручила мне медальон со своим изображением и гравировкой.

   Тем же вечером,  уже трясясь  в коляске, везущей меня в Петербург, при тусклом свете фонаря я с улыбкой рассматривал императорский подарок и бережно прятал его за пазуху. Тогда я ещё не мог знать, но это первое свидание проложило мне путь к славе…

   Поставлена точка, перо оторвано от бумаги, очередная запись закончена, твёрдая тетрадь в кожаном переплёте вернулась на своё место – самое дно ящика письменного стола. Александр Васильевич Суворов поднялся и подошёл к окну. Его взору открылась живописная картина Крымского побережья: навевающая спокойствие, тихая гладь моря, величественно возвышающиеся горы, поросшие лесом, и утренняя свежая заря, только-только показавшаяся над горизонтом. Недолгая передышка, данная противником, заканчивалась, Суворов догадывался, что турки больше выжидать не станут, но был абсолютно уверен в своих солдатах и тактике, а потому спокоен. Только азарт, просыпаясь, медленно заворочался в душе…

   Так было перед каждым боем: ледяное спокойствие, холодная голова, а ещё горячее сердце и жаркое желание победы. Так было перед Измаилом, осадой Очакова, Рымником, Козлуджи, Итальянским и Швейцарским походами… И всегда Суворов одерживал победу. Многие шептались, что он заговорённый, что продал душу дьяволу ради всех этих блестящих побед, другие говорили, что он – гениальный стратег и тактик, а, может, он просто очень любил Россию и по-настоящему ценил русских солдат? Так или иначе, слава о Суворове разошлась по всему миру, им восхищались даже противники. В его квартире в Петербурге хранились чуть ли не все возможные военные награды: ордена Андрея Первозванного, Владимира, Александра Невского, Анны, орден Чёрного орла, Марии Терезии, золотая шпага с алмазами, медаль «за присоединение Крыма и Тамани»… Продолжать этот список можно бесконечно долго. А подметить хочется то, что при всех этих наградах Суворов оставался необычайно скромен и неприхотлив: спал на походной кровати среди солдат, ел походную пищу, переходил через Альпы в таком же мундире, как и все.

— Господин главнокомандующий! Вы были правы! Эскадра противника приближается с востока! – доложил офицер, быстро входя в комнату.

— Ну что же, тогда в бой! —  тихо проговорил Суворов и последовал за офицером.