Принято заявок
2687

XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Проза на русском языке
Категория от 14 до 17 лет
Влюбленные люды

                                                                        Люда не может больше молчать!

                                                                                                «влюблённые люди —

                                                            самые вымораживающие на свете существа».

        …Такое у людей частенько случается от недосыпа. Или, на худой конец, от сумасшествия.
        В самом скверном случае — от влюбленности. Так вот, у Люды это — всю жизнь.
        Про что это я? Да все про то же! Про эти полудикие — первобытные!!! — необузданные и иступлённые человеческие повадки — когда порывисто и судорожно оборачиваешься в метро, услышав имя своей первой любви в другом конце вагона, и каждый день просыпаешься на рассвете от истошно орущих в твое окно пернатых тварей. Когда захлебываешься запахами — особенно в троллейбусе с потными подростками, пересчитываешь копейки в кармане и сбиваешься с ног. Ну и по мелочи — читаешь книжки, отвешиваешь комплименты каждому встречному-поперечному, шастаешь по улицам и восторгаешься шедеврами искусства.
Так вот, у Люды это — всю жизнь. На полном серьёзе.
А ещё, чтоб вы знали, Люде двадцать. Она гордо ходит в массивных туфлях весом под десять кило и наряжается в цветочные платья — с бантиками. Губы красит. Красным — обжигающе-ярким, и делает все эти влюбленные выкрутасы — все до единого, без исключений.
Ведь Люда — она такая — не хиппи и даже не неформал, просто с закидонами и взбалмошная слегка. Ей бы куда-нибудь в Австралию, к волнам, чаек ловить, о любви петь —
у неё душа русалочья, не нашенская, не человеческая. Уж мне-то вы можете верить! — я в этом всем разбираюсь, как заправский ученый-исследователь — сердцевед и психолог! Ночью поднимешь — скажу, потому что Люда — моя подруга, и диагноз у неё — карандашиком — по жизни влюбленная.
А я ни в кого не влюблена. И по ночам сплю нормально — разве что на машины ору, когда настроение паршивое, но это так, больше подражание собакам — а я чем хуже?
Я ведь о Люде всё знаю — целиком, радикально и решительно — оттого что подруга, но понять я её не в состоянии. Не получается вот, и все.
Мне временами её хочется встряхнуть и рявкнуть: — Люда! Тебе двадцать!
А она тотчас — ей-богу, сразу же — встрепенётся, будто почувствует что-то, и деловито прощебечет:
— Я тебе сейчас клип покажу…хотя нет, не хочу мешать тебя и шансон!
И я про себя думаю: ведёт себя точь-в-точь как ребенок, честное слово! Потрясающе, просто очаровательно!
И смеюсь. А что ещё в таких ситуациях остаётся делать?..
Вот и сейчас, я ей говорю:
— Люда! Думай о чём-нибудь приятном,
а она мне:
— Хорошо! Белки, белки, белки, белки…
…И мне от этого так смешно, что я не могу остановиться, а она — наивная душа — смотрит на меня вопросительно, с улыбкой, и судя по всему, в самом деле про белок думает.
А сейчас июнь — жарко и солнечно,
и пахнет так, как пахнет, когда будет что-то хорошее, доброе. Ещё сейчас экзамены, и это добрым явно не пахнет, но нам с Людой и это нипочем — мы легкомысленно ставим кружки с какао на учебник истории, и штанины её пижамы лениво волочатся по полу, а в карманах гремят монетки — как всегда, Люда, всё как всегда!
Мне кажется, что она, наверное, никогда не изменится, а я — никогда её не забуду.
Но сейчас шесть утра, и мы имитируем подготовку к экзаменам — мне рефлексировать некогда, Люде — тоже. Она с математикой наперевес высовывается в окно по пояс и голосит на всю улицу, сама того не замечая:
— Представляешь, её зовут Галя. Я вообще не понимаю, как можно живого человека назвать Галей!
Мне снова весело, потому что Людмила от Галины отличается мало чем — что называется, тех же щей да пожиже влей. Я уже даже открываю рот, как она на меня вдруг вытаращивается — очень удивленно и растерянно, говорит:
— А чего это так людей много? Какой ужас, столько людей ограничивают себя во сне! Машка!
На этот раз я сдерживаться не могу, мне смешно до боли в животе, потому что Люда — большой маленький ребёнок, сплошное очарование, и жизнь с ней — веселье. Целиком и полностью.

***

Мы с Людой едем сдавать экзамены — я пытаюсь удержать в голове злосчастную математику, а она просто трещит — ещё больше, чем обычно. Слушаю краем уха — Люда несет что-то бессмысленное, но я цепляюсь за писклявое «романтично, да?? » и на краю сознания вылезает, словно прыщ на носу, запоздалая мысль. Не мысль, а факт — Люда до безумия влюбчивая. Я вяленько за эту мысль цепляюсь и перебиваю:
— Андрея со второго помнишь? Вот, он, говорят, милый молодой человек. Ежей анатомически изучал.
И, выдержав паузу, эпично выдаю:

— Не хочешь с этим лапушкой познакомиться?
На Люду я смотреть не спешу и чувствую себя подругой года. Наконец, неторопливо оборачиваюсь — понимающе киваю и натягиваю солнечные очки обратно на глаза, претенциозно смотря через них на ошеломленную Люду.
— Я уже… вроде как — лепечет она, и мне становится безумно жалко тех двух минут, что я потратила на неё. Я
снова тоскливо погружаюсь в математику, и сквозь неё пробивается радостное:
— Не с ним! Но он мне и так не нравится. Видела, у него сланцы на деревянной подошве? — Не парень, а какое-то недоразумение. А Лёшка …
Я застреваю в дверях троллейбуса с тупым выражением лица — какой ещё Лёшка? И когда я вот так замираю — наполовину снаружи, наполовину внутри — в спину ножом прилетает мечтательный людин писк:
— А он такой — с засаленными волосами. Видно, что поэт — томный взгляд, Бритни Спирс на звонке.
И я с ужасом понимаю — втюрилась. Снова.

 

***

Любовь любовью, а треклятую математику никто не отменял. О загадочном Лёшке я решаю подумать позже — когда-нибудь сегодня вечером, с Людой. К тому же, она выглядит так, словно обо всём уже забыла — пыхтит рядом со мной, тяжело поднимаясь по лестнице. В руке — завернутый в древнюю желтую салфетку столовский чебурек — скорее всего, тоже древний. Я пытаюсь шутить:
— Не ешь. Вчера кошка во дворе пропала.
Она отмахивается, мол, иди ты со своими шуточками, и задумчиво бубнит с набитым ртом:
— Все мы рано или поздно умрем. Но лучше, конечно, раньше — до экзамена.
Я согласно вздыхаю. Люда смыслит.

Мы вваливаемся на этаж, хихикая, и, спохватившись, тихонечко приникаем к щёлке в двери аудитории: Люда загородила весь обзор своим чебуреком, и мне виден только чей-то кучерявый затылок какой-то зверской густоты. Из щели на мой нос вдруг вываливается большой тёплый солнечный луч, да ещё и от людиного чебурека, как на зло, приятно пахнет мясом — я кровожадно впиваюсь в несчастный кусок теста и тем самым отдаю Люде место под солнцем — буквально и фигурально. Люда тут же чуть ли не врастает в дверь — мне тоже любопытно, но теперь я могу только слушать и приглушенно чавкать.

В тишине вдруг раздается задорное бормотание:
— Звонили из рая, сказали, что у них сбежал самый прекрасный ангел, но я Вас не выдал! Поставьте троечку!
‌ «Вот свинтус!» — восхищённо
проносится у меня в голове, а через минуту всё тот же мальчишеский голос восклицает: ‌
— Святая вы женщина, Светлана Васильевна!
Я слышу приближающиеся шаги и судорожно подлетаю к окну, запихивая чебурек обеими руками себе в рот и разворачиваясь спиной к двери, как будто так и стояла здесь всё это время. Люда — рядом, отчаянно пытаясь подавить волну смеха.
Мимо летящей походкой проносится тот самый любимец фортуны, и мы прямо-таки взрываемся от хохота —
а Люда, хрюкнув, довольно выпаливает:
— Это, кстати, Лёшка был!

Мне, кстати, больше не смешно, и я думаю, что один мой знакомый в такой ситуации сказал бы: «конец первого действия»

 

***

Загадочный людин Лёшка перестал мне нравиться ровно в тот момент, когда я услышала его имя во второй раз за сегодняшнее утро. Дожили — я его ещё не видела, а он уже заставляет бешено дергаться мой левый глаз.

Не-ет, этот парень мне категорически не нравится!
— Темная лошадка этот твой Лёшка!!! — в негодовании визжу я, озвучивая все свои мысли, когда Люда надевает на встречу с ним свое лучшее – парадное, да ещё и пельменное — платье. Этот день ещё даже не подошёл к концу — что уж там, я о нём ещё ничего, кроме того, что у него Бритни Спирс на звонке, не знаю, а она уже скачет к нему на свидание.
Не, — беззаботно отвечает Люда и разваливается на полу перед зеркалом, как забытый Богом Советский Союз.
— Люда, да! — бессильно ору я, и ее «нокия», словно бы издеваясь, начинает вибрировать под кокетливо-идиотское «бэйби ван мор тайм».
Я злорадно думаю «давай, давай, нападай, ты же мало меня обидела!», когда замечаю её виноватый взгляд и расползшуюся, как таракан, по всему дисплею надпись » Лёшка с:».
Люда ничего не делает — мое заявление на неё подействовало, как красная тряпка на быка. А именно — ей было совершено фиолетово, потому что быки, как известно, цветов не различают. Но, видимо, в знак уважения, а может, испугавшись за моё психическое здоровье, она-таки прикрыла рукой надрывающийся динамик и торопливо залепетала, отходя к выходу:
— Машка, да он просто прелесть. Ну чего ты так переживаешь? Я тебе обязательно всё расскажу!
А потом быстро захлопнула дверь прямо перед моим носом, и все её слова потонули в лестничном пролёте.
Вот это я называю настоящим предательством.

***

Жара удушливо сдавливает горло — вот-вот обрушится гроза, а я её терпеть не могу. Небо заволокло и всё как в тумане — ни одного светлого кусочка.
Я мрачно достаю дедов бинокль.
— Так жить нельзя, — цежу я, вываливаясь в окно на добрую треть, — нельзя, и всё тут, — и навожу окуляры на беззаботную людину фигурку — она одна торчит из-под козырька дома. То есть, она, конечно, не одна — я издаю характерный гордо-холостяцкий смешок и перевожу взгляд дальше — на её тоненькую руку, которая с каким-то трепетом вцепились в клешню потолще — явно лёшкину, а чью ж ещё? — и недовольно вздыхаю. Они тут уже три часа, а он так и не засветил своим лицом. «Небось, гоблин какой-нибудь» — пакостно скользит у меня в голове.
Я деловито выуживаю очередной бутерброд с колбасой, на секунду отвлекаясь от козырька и моей ужасной подруги. По лицу уже катится пот — стоит такая жара и звенящая тишина, какая бывает только перед дождем, — мне кажется, что я от этого всего прямо здесь сейчас и погибну.

По всему двору вдруг неожиданно громко разносится их бубнеж — время-то позднее, и вот-вот грозящий начаться ливень висит над крышами дамокловым мечом. Одним словом, нормальные человеки отсиживаются по домам, но сейчас не об этом — я роняю колбасу и жадно припадаю к биноклю:
Шиш! Теперь ещё и Люда спряталась. Тогда я меняю тактику и вываливаюсь ещё сантиметров на десять, усиленно напрягая уши.

— Я могу сигареты не купить, но купить сыр. Сиг и стрельнуть можно, а Брест-Литовский классический — нет! — я смутно узнаю голос того самого счастливчика с экзамена.
«Воистину, — думаю я — здесь собрались сливки общества».
Но додумать не успеваю —
вдалеке вдруг раздаётся раскат грома, а вслед за ним сверкает белая молния, и блики от неё пробегают по пыльному окну. Наконец начинается ливень — тугие струи лупят по лицу, упруго отскакивают и стекают дальше — на руки, ноги и живот. Грохочет так, что закладывает в ушах. Я восторженно собираю капли с лица и кидаю случайный взгляд вниз.
«Ну, знаете ли, это уже совсем по-дилетантски! » — моему возмущению нет предела. Мне никакой бинокль не нужен — Люда совершенно девчоночьим жестом — очаровательным и по-хулигански наглым — делает три шага назад, прямо под бьющий наотмашь ливень, и вытягивает туда же Лёшку. Они смеются — слышно даже сквозь непробиваемую дождевую стену. Я судорожно хватаюсь за бинокль — вот мой шанс! Картинка мечется перед глазами то вверх, то вниз, то куда-то вбок — наконец фокусируется на лице таинственного Лёшки. Я почти не дышу —
передо мной парень в футболке с киношным терминатором —
вид кошмарный, кучерявые волосы насквозь промокли и повисли хилыми сосульками, под глазами — мешки размером со сливы, а сами глаза такие радостные-радостные — Люда прижимается к нему и целует облупленный нос. Они шепчутся, словно воришки и глядят друг другу в глаза с каким-то щемяще-счастливым прищуром.

Мне становится немножко грустно — в такие минуты так хочется быть хоть чему-нибудь причиной!
Ливень нерешительно и робко превращается в тихий дождь. Они стоят насквозь мокрые и
искристые, и я замечаю, как Лёшка гладит её руку — таким подростковым застенчивым жестом, что у меня внутри что-то ёкает. Лёшка расплывается в смущенной улыбке,
и вид у них становится настолько замечательным, влюблённым и юным, что я — отвергнутая и сама себе немножко отвратительная, наполняюсь неописуемой чистой радостью.
Дождь мягко затихает — полностью, до конца,

и Люда восклицает:
Лёшка, у тебя какая порода собак любимая?
Он ей во весь рот улыбается и беспечно отвечает:
Собака
— Ясно, а у меня енот! — по-детски довольно вопит Люда и повисает на лёшкиной шее.
Я ликую — перевожу глаза на небо и смотрю вперед, на нашу обычную кривую улочку с покосившимися домами и заборами. Вместо дорог — сплошное месиво и дышать кристально легко. Я вдыхаю воздух —
бархатный, чуть тяжёлый и сладковатый, с едва различимым запахом цветущей мальвы, и думаю — лето. Так пахнет лето. А ещё я думаю про Люду — про то, что на этот раз, кажется, всё чертовски серьёзно.
Мне от этого радостно — и в голову приходит ещё одна мысль — что с Андреем со второго, кажется, придется знакомиться лично мне. В конце концов, он ведь ежей изучал.

                                                                                           Анатомически!

 

Гурьянова Софья Олеговна
Страна: Россия
Город: Уфа