XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Ваш А.С.
Сегодня хочу поделиться с вами самым сокровенным. Это письмо моего друга. Он путешествует из города в город, из века в век, и хочется верить, что так будет всегда…
Добрый день, мой любезный друг! Пишу к Вам чтобы поведать о своих впечатлениях.
Недавно мне посчастливилось познакомиться с генералом Раевским. Про генерала говорили, что однажды он пошел в атаку с двумя совсем еще молодыми сыновьями. С одним из них, Николаем, и двумя его дочерьми я и путешествую…
Вымощенный желтыми плитами местного камня крепостной двор, низкие стены с бойницами, оседающие земляные валы: явь смешалась с мечтой. Зыбкий воздух степных пространств, растворяющиеся далекие горизонты, золотистые клубы пыли. Кареты, брички, телеги, скачущие казаки, а дальше, в глубине Кавказской области, горцы в полном вооружении. На Безопасном редуте предупредили, что от Ставрополя можно ехать только в сопровождении охраны.
Степь, поросшая сизой, лекарственно пахнущей травой, украшенная всеми цветами, что может дать начало лета. В карете сидит генерал — добродушный, немного насмешливый, доброжелательный, многоречивый. Он вспоминает то незабвенное лето, когда шли по Старой Смоленской дороге стальные полки французского узурпатора и юные воспитанники Царскосельского лицея провожали уходящие на войну войска и под сень наук с досадой возвращались.
Бежит по большой дороге генеральская карета. А в ней — Маша и Софья Раевские. Софи еще мала, а Мари…Ей, правда, пятнадцать лет, но ее глаза… Впрочем, обо всем она судит здраво, почти как взрослая барышня.
Явь и мечты, степной мираж, наваждение… Вчера при въезде в крепость, на главной улице, что зовут Большой Черкасской, встретили генеральский поезд хлебом-солью местные купцы, мещане.
А генерал, шутя, сказал вполголоса: «Прочтите-ка им стихи, что они в них поймут?».
Слушали с любопытством. Строфы сказки звенели на маленькой площади у подножия крепости, уводили от тревог и забот неугасающей войны в далекие времена князя Владимира Красное Солнышко. По улице проскакала в наряд полусотня казаков, и звонкие слова слились с сиянием пик.
Нынче утром в тишине прошел по крепостному двору. Каждый шаг приносил бодрость, каждый вдох июньского благовонного воздуха давал ощущение полноты жизни. Совсем, казалось, недавно лежал в Екатеринославе в жестокой хвори. Купание в майских Днепровских волнах принесло тяжкую лихорадку. И тогда в убогой хате, в бреду, без лекаря, за кружкой оледенелого лимонада, нашел меня лучший друг — Николай Раевский.
И вот после недолгих хлопот у любезного начальства — генерала Инзова — разрешение на поездку к Горячим и Кислым водам. Лег в коляску больной, вылечился по дороге.
Тем временем заалел восток, зарумянились близкие небольшие возвышенности, открывались, волна за волной, зубчатые сине-сизые вершины все выше и далее. И тут я увидел облака. В этих странных, разноцветных и малоподвижных облаках играли первые лучи солнца. Вот поток света упал на одно из них, и оно вспыхнуло блистающим отблеском. Я сразу ощутил огромность пространства и понял, что вижу горы… Горы Кавказа!
Далекие снежно-льдистые кристаллы завораживали, вдохновляли…
В час ранней, утренней прохлады,
Вперял он любопытный взор
На отдаленные громады
Седых, румяных, синих гор.
Великолепные картины!
Престолы вечные снегов,
Очам казались их вершины
Недвижной цепью облаков…
Долго вглядывался я в серебристую цепь, пытаясь запомнить каждый зубец. Намного выше всех была двуглавая вершина. «Шат-гора, — догадался я. — Или теперь называют Эльбрус».
И в их кругу колосс, двуглавый,
В венце блистая ледяном,
Эльбрус огромный, величавый,
Белел на небе голубом.
Строчки торопились, неслись, звали… Я уже хотел бежать к дому, чтоб записать их, но решил еще раз оглядеть простор с северного фаса. Раздолье зеленой степи, расплескавшейся зелеными высокими грядами, восхитило. Вниз крепостная гора падала крутым склоном, в долине петляла и блестела тихоструйная речка.
Вчера вместе с солдатом вышел сюда через северные ворота, быстро сбежал к берегу. Прозрачные, но глубокие, в пол-аршина воды текли по каменным плитам.
— Ташла, ваше благородие! — объяснил солдат. В ответ на мой недоуменный взгляд добавил: — Так речку зовут, по-татарски. А по-русски значит «камни». Крепостная гора, до того как крепость заложили, называлась «Ташлы-сырт», сиречь: «каменная гора».
Повернули налево, Дошли до переезда, где речку пересекала большая дорога. Солдат назвал: «Флоринский переезд». Дальше расстилался вековой лес. Я продолжал идти.
— Опасно, ваше благородие! — солдат преградил путь. — Абреки пошаливают, а тут, в кустах, целая партия затаиться может! Беда, ваше благородие! На большой дороге спокойно, а вот о полуденную сторону, к Извещательному посту, можно на аркан попасть!
Я его не послушал. Пересекли лес. Дошли до «Валика» — поста за земляными валами, к северу от города. На обратном пути солдат уважительно поглядывал: «Не боится!». А сам рассказывал, как попал в плен майор Шевцов, «храбрей-ей-ший рубака». Тень опасности захватила мое мечтательное воображение. А если плен? Мысль понравилась. Если представить, что герой поэмы — кавказский пленник? Альтер эго — второе я. Похожий на меня?
Людей и свет изведал он,
И знал неверной жизни цену.
В сердцах друзей нашед измену,
В мечтах любви безумный сон,
Наскуча жертвой быть привычной
Давно презренной суеты,
И неприязни двуязычной,
И простодушной клеветы,
Отступник света, друг природы,
Покинул он родной предел
И в край далекий полетел
С веселым призраком свободы.
Но станем прощаться, любезный друг, я слышу, что генеральская семья собралась в дальнейший путь. Вот уже комендант докладывает Раевскому: «Ваше высокопревосходительство, вас будут сопровождать шестьдесят казаков, дальше опасно!». Не стану обманывать обещаниями скорого свидания или даже письма, но с нетерпением буду ждать ответа с искренним мнением относительно моей идеи о кавказском пленнике. Ваш А.С.
