В-Весна.
В-Вишня.
(в светлой памяти останешься навечно…)
Тёплым пледом укроет меня до зари…
И согреет без ласки то зимнее поле…
Ты меня позови … Я тебя хоронил…
И в ответ те слова: «Мы весны не дождём ли?»
Весна в 92-ом пришла очень рано. Из-за туч выглянуло солнышко, зажурчали мелкие ручейки, и вот уже зацвела сирень. Казалось, что все это произошло слишком быстро, а может, с возрастом у каждого из нас время летит и летит. Был обычный весенний день, но мой дед чувствовал его необычайную неповторимость. Старик достал из плетеной сетки пачку папирос, положил в карманы пиджака несколько вкусных конфет и на улицу. Ноги сами повели его в сторону детского сада, где он проработал много лет сторожем. Здесь он знал каждое деревце, каждую ветку, ведь когда-то сам посадил эти вишни и ухаживал за ними. Когда пять лет назад из-за сильных морозов часть деревьев погибла, переживали и взрослые, и детвора. А весной со старшими детьми они посадили молодые саженцы, и дед, глядя в счастливые глаза ребят, вдруг подумал: «Вот и внуки подросли, есть кому помочь на старости лет». И правда, они уже во втором классе, но всё равно каждый день приходят и, обнимая старика, говорят: «Бабай, не вставай, мы всё сделаем». Он присел на скамейку, закурил и на минуту задумался.
…Он тащился вдоль дороги, тяжелые ноги еле двигались, казалось, что они не шевелятся вовсе, а просто месят грязь с прогнившей травой. Больше всего хотелось выбраться на дорогу, но никак не удавалось, ведь ноги скользили обратно и увязали в темной жиже. Новые попытки не приносили успеха. Он остановился и поднял голову. Небо заволокли черные тучи, надвигалась гроза. Сейчас пойдет дождь, и тогда ему уже точно не выбраться. Попытка уцепиться за траву не оказалась успешной. Перед глазами проскользнули залитые кровью узников ямы на дороге, и вот он опять внизу, только в руках остались мокрые комья земли. Давлетгарей очнулся в луже воды, образовавшейся от внезапно хлынувшего ливня. Прогремел гром. Кто-то громко ругался по-немецки…
…Рядом звякнуло брошенное пустое ведро. Потом скрипнула дверь и раздался металлический звук. В темноте послышался шорох:
— Давлет, ты живой?
Он попытался шевельнуться. Чувство реальности постепенно возвращалось, и события последних дней всплывали в памяти одно за другим. Его побег, два дня блуждания по лесу, потом полицаи с собаками.
-Досталось тебе в этот раз. Думал-не очнешься. Сильно избили? Руки-ноги целы?
Не дожидаясь ответа, проклятая голова невольно продолжила:
— Говорил я — не испытывай судьбу. Хозяин очень злой. Ну что молчишь? Мы — рабы! Не добежишь до Родины …
Дед как сейчас помнил свой уход на войну, плач матери, плен, работу в шахтах Маутхаузена и то, как его купил новый хозяин.
— Значит, не добегу, — и он закрыл глаза.
На рассвете дверь сарая распахнулась. «Хозяин» что-то кричал по-немецки. Давлетарей с трудом поднялся. Сил не было, тело ныло, желудок, казалось, прилип к позвоночнику-двое суток ничего не ел. Но настало долгожданное время обеда. Ему дали миску с мутной водой. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Не может быть! Это же Голжимеш, на которой до войны он работал в колхозе. Он бы узнал её из тысячи, не только по клейму «РККА» (Рабоче-крестьянская Красная армия) на исхудавшем боку, но и по глазам — самым честным и преданным…
…Свет бил в глаза. Он уже давно не понимал хода времени. Следователи сменяли друг друга, но каждый из них задавал один и тот же вопрос: где и когда был завербован немецкой разведкой?
Пошли третьи сутки допроса. Опять открылась дверь, на пороге показались чёрные лакированные сапоги. Давлет поднял голову и устало посмотрел на нового следователя, человека с напрочь прогнившей душой.
— Открой глаза! Смотри на лампу! — рявкнул он.
Уже давно на Красной площади прошёл марш Победы, а его война всё ещё продолжалась в этой скромной комнатушке…
…Немец, «хозяин» бедных пленных, после того случая начал относиться к пленнику иначе, закрепил за ним любимую «кормилицу», с которой они вместе возили муку и зерно.
Конец зимы 45-го. Между узниками прошёл слух, что война скоро закончится. Ещё в начале марта всех пленных погрузили на машины и отправили в Австрию, но не это ли удобный случай для побега. Красная армия с боями прорывалась к Берлину. Дед попал к своим…
…Сапоги во всю блестели, словно огоньки на новогодней ёлке. Зашелестела бумага. Следователь листал материалы дела.
-Муллаянов, так мы будем признаваться в содеянном? Чем занимался в плену?
-Я всё рассказал.
-Всё, да не всё. Не рассказал, как ты, кабахәт (сволочь), родину продал за корку хлеба! — дознаватель хрястнул кулаком по столу.
-Никогда такого не было.
— Врёшь! — злобно прошипел следователь.-Пока другие свою кровь проливали, ты у немцев прохлаждался, а сейчас, когда немцам каюк, ты решил нас за нос водить?! Да я тебя на шахты отправлю! — и с размаху ударил деда в висок…
…В пачке осталась последняя папироса. Старик встал и медленно прошел между деревьями. Иногда останавливаясь, он медленно проводил рукой по молодому стволу. Губы его беззвучно шевелились, пытаясь что-то сказать…
…Бабай шел к председателю сельсовета, понимая, что этот вызов не предвещает ничего хорошего. Недавно удалось продать в соседний район теленка за 60 рублей, а значит, появились деньги для отправки дочки учиться в город. Но всё же «добрые» люди доложили «куда следует», и теперь всё это могло закончиться трагично для семьи Муллаяновых.
К главе района стояла длинная очередь. Дед присел у окна. Похожая осень стояла, когда его вместе с узниками других лагерей пригнали на исправительные работы в угольные шахты Донбасса. Однажды ему вновь приснился тот сон. Он брел вдоль обочины, не понимая, как выбраться на дорогу. К нему приблизилась фигура, закутанная в длинную белую шаль. Она скинула вязаное полотно – волосы растрепались на ветру. Перед ним мать-только совсем молодая, какой он помнил ее в детстве. Она посмотрела на него ласкова и протянула священную книгу… На следующий день его вызвал один из начальников. Он известил: «Пришло письмо. Мать умерла. Можешь двинуть домой.». Обратно Давлетгарей уже не вернулся – начались годы Хрущёва…
… «Муллаянов! К председателю!» — резкий крик вернул его к действительности. Он зашел, остановился у двери. Председатель стоял спиной к Давлетгарею и смотрел в окно. Наконец он сердито произнёс:
-Что ж ты позоришь нас на весь район? Партия тебя простила, поверила, что ты встал на путь исправления, а ты что творишь? Наживаешься на честных советских людях?
— У меня дети. Я должен их на ноги поставить.
-Понятно, откуда такие мысли. У фашистов научился. Была бы моя воля, я бы тебя к стенке поставил!
— Как моя семья должна жить? Вы же мне работы не даете! — он сжал кепку так, что пальцы побелели.
— Не спорить со мной! Предателю нет и не может быть доверия! Заплатишь штраф 60 рублей за свои необдуманные поступки. И из колхоза ни ногой!
Давлетгарей возвращался домой, не замечая красоты золотой осени. Сердце словно пульсировало где-то в горле, в голове шумело, а слова председателя отдавались в ушах как пулеметные очереди. С тех пор, как он вернулся в деревню, постоянно звучали упреки, обвинения в том, чего он никогда не совершал. Единственным человеком, который понимал и поддерживал его, была жена, моя бабушка. Она всегда защищала мужа от несправедливых нападок. Однажды дед сильно заболел, высох, как лист поздней осенью, дети даже боялись подойти к нему, до того страшный стал. Полгода находился между жизнью и смертью. И все же она выходила бедного кормильца.
Давлетгарей, сидя на скамейке возле дома, через раскрытое окно услышал голос супруги. Она, укладывая сына в колыбель, напевала песню его детства «Гульшагида». И ему стало как-то легче, словно железные цепи, сжимающие сердце, вдруг отпустили его. Той осенью дочка уехала учиться в город. Через полгода ее насмерть сбила машина…
…По дорожке, держась за руки, бежали две маленькие девочки. Четыре тонкие косички с бантиками прыгали навстречу старику.
-Бабай! Мы тебя нашли! — кричали они.
— Здравствуйте, мои конфетки! — он протянул навстречу им руки.
Сияя от радости и обнимая любимого дедушку, они долго рассказывали ему о своём дне, раскрывая все свои секреты, как фантики от карамельных конфет. Это было уже частью игры, которая повторялась при каждой встрече.
На дорожке появилась воспитательница:
— Давлет абый, ну зачем вы…
Девочки повернули к ней свои довольные мордашки, и она улыбнулась, так и не договорив про предстоящий ужин и испорченный аппетит:
— Спасибо, абый. Вы хоть поблагодарили деда? — спросила она воспитанниц. Девочки закивали головами и, тихо шепчась, зашагали в сторону беседки в саду. Старик провожал их слезящимися от дневного света глазами, у уголков которых собралась сеточка лучистых морщинок.
Вечером ему стало плохо. Во сне он долго повторял шестизначные цифры: личный номер узника Германии, висевший когда-то на его неокрепшей шее. На рассвете старика не стало. Хоронить Давлетгарея пришла вся деревня. По дороге на кладбище траурная процессия невольно задержалась возле детского сада. Казалось, его окутало сказочно-белое облако. Это зацвели вишни.
