как-то долго он собирался с мыслями. непривычно было что-ли. или они запутались в такой узел после бессонной ночи,что распутать его уже было невозможно,а уничтожить — бесплодно.
серое промозглое утро пробивалось сквозь окно. оно прямо-таки наступало на теплые квартиры, бесцеремонно заглядывая за шторы и пялясь на жильцов. жильцы были разные,но в отношении утра одинаковые — им всем было не очень приятно.
он сидел спиной к окну: не хотелось смотреть на утро. посмотришь на него — оно заметит и нападет. а так можно притвориться,что не заметил. если бы некоторые умели также притворяться, то войн было бы меньше.
хотя гегель,конечно,считал,что войны — необходимый ход истории,без них человечество бы остановилось и уничтожилось.
когда он слушал лекцию про гегеля, у него не поднялась рука написать это.
вообще, он выглядел слегка полоумным. многие и считали его таким. каждое утро он сидел спиной к окну.
он не спал всю ночь. кажется, мы уже об этом говорили. беспорядочные голоса, мысли, мнения все лезли и прямо орали на него в его же голове. он долго пытался понять, где начинается он сам и заканчиваются эти голоса. пытался провести границу и выставить пограничников. но там, как на карте мира, — непонятно кто где.
когда-то давно он учил карту мира на географии в школе. он застал интересную эпоху: карта мира менялась приблизительно каждые полгода. эти изменения перестали быть удивительными, а вот что ему запомнилось — это когда плутон понизили в звании и размере. ему было долго обидно за плутон. какой же он карликовый,если до этого был нормальный. не уменьшился же он? не уменьшился. просто стандарты подросли.
так и с ним случилось. пока он был маленьким — все им гордились: в 5 лет он знал всех известных науке динозавров! почему-то в детстве все дети любят динозавров и древнюю грецию.
но потом стандарты выросли, а он нет. и им перестали гордиться. такое часто случается. но в стандарты он все равно не влез, как и в свои любимые детские штаны в 15 лет.
он все еще сидел спиной к окну. он чувствовал, что утро прямо в упор смотрит в его затылок. очень гневно и агрессивно, чего-то ожидающе. но он никогда не подчинялся ожиданиям: не из-за каких-то принципов,это ему и в голову не приходило, но просто потому что не видел эти ожидания. и не слышал.
да,он был странным. не только потому что сидел спиной к окну каждое утро. это скорее следствие.
вообще-то, он выжидал конца утра. он его очень боялся. но утро — понятие растяжимое,как и все в мире людей,которым надо что-то растянуть. а им всегда нужно что-то растянуть. он не знал,когда точно кончается утро и на всякий случай ждал до вечера. когда уже темно, точно не утро. утро — это светло.
хотя зимой и утром бывает темно. но это время — такое всеми нелюбимое, когда миллиарды людей еле отдирают себя от кровати ради эфемерных целей, денег и жизни — он не считал утром. утро, конечно, неприятное, но не такое отвратительное.
постучали в дверь. вообще-то, он никого никогда не ждал. к нему никто никогда и не ходил. но он задумался. спустя минут 5 он не встал. если бы он встал, потом, когда он будет возвращаться, он невольно обратиться лицом к окну. это смертельно.
утро может молниеносно напасть,схватить,закрутить и раздавить. он всегда боялся этого.
он не думал, что может не вернуться.
в дверь все еще звонили,но он твердо решил не трогаться с места — если кому-то там, с другой стороны двери — тонкого параллелепипеда ненадежного металла, который можно пробить даже пулькой от слабенького пистолета, но на который возлагают столько надежд, что все еще иногда говорят «дом — моя крепость», хотя правдивее было бы сказать «карточный домик» — очень надо его встретить,пусть сам зайдёт. если сможет отбиться от утра,поговорит и с ним.
он никогда не закрывал дверь. зачем, если эту железяку можно пробить. закрывать надо только то, что нельзя сломать или открыть,если оно закрыто. все остальное — бесплодно.
его часто мучила бесплодность. нет,он не хотел детей и так,но бесплодность утр его утомляла. вот одно утро наступило. вот оно прошло. приходит другое утро. или то же самое? вообще, люди придумали деление на дни,никаких дней не существует. планета живет один очень долгий день. он закончится ее смертью. вообще, дробление природе не присуще. это что-то такое резкое и агрессивное,что не может быть выполнимо. вообще, в природе мало резкого,но каждому естественному резкому предшествует очень понятное природе плавное. например, нападение львицы на свою жертву. да, она резко бросается в сторону несчастной антилопы. но этой резкости предшествует очень медленное и грациозное затаение, высматривание из кустов.
с улицы начали раздаваться возгласы. этот внешний мир постоянно бесцеремонно вторгался в его мир. этого было не вынести. даже если он сидел спиной к окну,все равно это утро пыталось обратить на себя внимания. неужели этому утру так не досталось внимания в детстве? наверное, у него много братьев и сестер. но это его не оправдывает. агнец божий завещал подставлять другую щеку, а не расстреливать. хотя люди глухи к детям и животным.
он чуть не заснул. клубок мыслей так сдавился внутри себя. так скукожился, что, казалось, сейчас все взорвётся.
впрочем, редко что-то взрывается. ему часто казалось, что мир и он сам на пике, что после такого пика невозможно быть дальше, что все сейчас взорвется и исчезнет. ничего никогда не исчезало. впрочем, он потом сошел с ума.
вообще-то, он не считал себя сумасшедшим. он не пил больше таблеток. да и доктор куда-то исчез. ну как исчез. он застрелился в своей квартире дня 3 тому назад. доктору было 33. он стал психиатром, потому что сам не ходил к психиатру: денег не было.
но ему не сказали. но он догадывался. все сумасшедшие люди — не сумасшедшие,а просто более тонкие. они настроены на другое восприятие. или настраиваются с течением времени. он просто знал. ему никто не говорил, но он знал. знал это также, как знал, что ему сейчас смотрит в спину утро и что доктору было 33.
за соседней стенкой забегали дети. как люди осмеливаются рожать детей? это же так страшно и ответственно. а если он вырастет убийцей и всю жизнь будет страдать,станет психиатром,не перестанет страдать и застрелится.
после этого инцидента, кстати, квартиру доктора очень долго оттирали от его крови. как-то неудачно застрелился, а квартира пустой стоять так долго не может. уплотнение все-таки. или уплотнение было в книжке,а не в квартире доктора.
у него, вообще, было много книжек. он их читал,когда его не считали полоумным. он тогда был профессором — сейчас ему не очень понятно, кто это, но он помнит, что был каким-то умным, хоть и не очень уважаемым. у него было не так много студентов, но они его любили. старались беречь. может быть, это они сейчас стучатся.
утро вдруг крякнуло. это был такой оглушительный кряк, что он вдруг вздрогнул. опять это утро нарывается. но не может он дать ему отпор. он слаб. а утро самое сильное. может быть сильнее человечества. хотя кто решил, что человечество сильное. оно живет как будто по инерции. все эти миллиарды людей просыпаются утром, куда-то идут, что-то едят, вечером засыпают. зачем, для кого? они даже не задаются этими вопросами. какая это сила. они потом умрут и сами не заметят. они так свое рождение тоже пропустили, как свадьбу лучшего друга, на которую вы не пришли, потому что был зачет в университете. а говорят, что любовь все побеждает. любовь даже зачет в университете победить не может. не то, что все. вообще, что такое все? что вы все имеете в виду под словом все? все невозможно объять и заключить в короткое слово из трех дурацких букв «в», “с” и постоянно ущемляемой “ё”.
теперь утро протяжно завыло. что же оно все шумит то. нужно оно кому что-ли. он сопротивлялся. он боялся,что утро прочитает его мысли, узнает, что он знает, что утро смотрит на него, и нападет. потому что никто ему не смог доказать, что утро не может прочитать мысли. возможно, все вокруг могут читать мысли, а только вы нет. и вам никто об этом не говорит, потому что все считают, что все умеют читать мысли. но вот только вы не умеете — сбой в системе шестеренок, хромосом или как там вы это называете. и вы оказываетесь для всех прозрачной пищевой пленкой. такой тонкой,понятной и везде применимой, что аж тошно. тошно и пошло. ну это уже что-то из толстого. интересно, толстого дразнили из-за фамилии.
тут утро звякнуло. звякнуло, как ключи, упавшие с комода из-за вашей нерасторопности. но вы, конечно, все свалите на ключи. но ключи уж точно расторопнее вас. когда они вас сваливали?
он начинал раздражаться. утро еще никогда не было так настойчиво. оно каждое утро смотрела ему в спину, грозно дыша куда-то в волосы, но никогда так не шумело. он начинал вскипать. как вода в кастрюле, когда вы собираетесь варить макароны, но вы забыли лавровый лист и нужно сбегать к шкафу за ним. а вода уже начинает кипеть. ее не увернуть — она совсем перестанет кипеть и придётся долго ждать. а вы так не любите ждать. или он не любит ждать. неважно. и вот она кипит. кипит назло всем вашим планам и желаниям поесть макароны, сваренные с лавровым листом. придётся есть без него. такому всегда приходиться уступать. потому что его не победить. все равно получится какая-то пиррова победа. нет, ну уж это точно из книжки. последний раз мир выигрывал что-то по-настоящему только лет тысячу назад.
утро мяукнуло. нет, ну уж это слишком. ни в какие ворота. ни троянские, ни Иштаровские, ни деревенские. такие обычные, сваленные из неотесанных стволов деревьев, которым только тонкие верхушки и ветки обрубили. эти ворота стоят буквой “п” и скоро свалятся.
а утро продолжало. ему все было мало.
он не вытерпел. гнев сильнее страха. сильнее всего. только гнев может победить всё, то есть уничтожить.
он повернулся к окну. утро заметило его. теперь не уйти. оно расплылось в алчной, вожделеющей улыбке. он просто злился. он выдвинул ящик своего стола, который стоял у окна. ящик был неглубокий, даже почти плоский. там лежал только один предмет. его черная сталь блестела на свету утра. он медленно взял пистолет. направил на утро.
он не понял, куда стрелять. утро вдруг размножилось, расслоилось, растянулось. непонятно, куда целится. оно обвило его, захватило, объяло. этого он так боялся.
пока он сидел на стуле спиной к окну, он так и не смог расставить границу между ним и этими голосами. сейчас он вспомнил про это.
он попытался понять, где граница между ним и утром. но было поздно. утро заполнило все вокруг. он не знал, как определить это все, но он чувствовал, что утро теперь стало всем. его не убить. оно везде. пуль не хватит.
вдруг он заметил зеркало.
вообще-то, оно висело здесь лет 20. его еще отец повесил. оно такое громоздкое и старое. мать очень не хотела его вешать в квартире, ругалась на отца, говорила, что это хлам и лучше купить дешевое, но новое. отец что-то говорил про золотую рамку. эфемерная эстетика.
он увидел в зеркале, что сам становится утром. он увидел бледную кожу, глаза навыкате, бледные, почти прозрачные волосы. он присмотрелся к глазам. они были стекляшками. нет, не бриллианты, которых не видно в воде, а просто стеклом. он увидел в своих глазах утро. промозглое, неприятное. от него еще все отворачиваются, а дети не хотят идти в школу. хотя он любил ходить в школу и утром,и в дождь,и в дождливое утро.
он навел пистолет на глаза. не получилось. их два, а пистолет один. он решил выбрать. правая сторона в культуре поощряется больше— это он помнил из прошлой жизни профессора. но у него правый глаз был не таким стеклянным, как левый. он решил выстрелить в левый, а потом в правый.
что-то звякнуло об пол.
но это было не утро. это была гильза. он не успел выстрелить в правый.
