Принято заявок
2688

XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Проза на русском языке
Категория от 10 до 13 лет
Ты веришь, Ника?

Иногда он чувствовал себя собакой. Завёрнутым в старую тряпку брошенным щенком. Чей внешний вид невозможно оценить из-за древней, въевшейся в саму его натуру, грязи. Которого все хотят заткнуть, если он слишком надоедливо тявкает. И может, случайный добрый человек подобрал бы щеночка с милыми карими глазками, приютил и любил бы. Но он ведь не друг человека. Он человек. И он не один.

На мальчика в рваной одежде, который путается под ногами, никогда не посмотрит даже самый добрый прохожий. Может, несколько человек бросят монеты или мелкие купюры в фуражку, что протягивает он. Но делают они это таким жестом, будто оказывают великое одолжение, будто они короли или Боги, позволившие подать свою золотую руку простому смертному. Мальчик еле сдерживался от выбрасывания поганых денег, но понимал, что без них он не выживет. В ответ позволял себе только бормотать слова благодарности.

Он ненавидел это притворство. Лучше бы пошёл работать, да хотя бы дворником. Подметал улицу, собирал мусор, который с усмешкой кидали б люди ему под ноги, подчёркивая своё мнимое превосходство. Но он не был бы им должен! Но куда его возьмут? И остаётся только целыми днями бродить в общественных местах и просить людей о помощи.

— Подайте денег на хлеб, люди добрые! — жалостно кричал он, подбегая то к одному человеку, то к другому, — Голодаю, сил больше нет! Подайте…

И тут он увидел двух в полицейской форме. Они его тоже заметили. Надо скорее уходить, а то начнётся допрос по полной программе. Говорил же отец, на вокзалах всегда полицейских много. А он как-то для самого себя незаметно забрёл.

Мальчишка выгреб из фуражки свою небольшую прибыль, сложил её в карман и побежал по улице, сталкиваясь с прохожими и мельком замечая вывески. «Касса». «Кафе». «Столовая». «Мебель». «Продукты». «Ломбард». И много-много всего прочего. Проносится мимо домов, зданий, через дорогу. Вроде далеко ушёл, служителей закона не видно. Осмотрелся.

Это было даже неплохое место. Перед зданиями магазинов располагалась небольшая детская площадка. Сейчас она была пуста. Рядом, в тени двух тополей, стояло несколько скамеек. Вдруг кто-то решит присесть и полюбоваться на проезжающие машины. Именно так и решил сделать он.

И сидя на скамейке, мальчик услышал то, что в городском шуме может узнать немногий. Сквозь гул машин, разговоры людей, шелест дерева рядом с ним, он различил всхлипывания. Кто-то плакал.

Повинуясь необычному шестому чувству, он посмотрел в сторону. На скамейке поблизости сидела девочка с пышной каштановой гривой волос. Одета была она в джинсовую курточку и потрёпанные бриджи. Мальчик по привычке начал подмечать детали, что многое могут сказать о человеке, если правильно их понять. Вся одежда выглядит поношенной. Либо у неё есть старшая сестра, либо небогатые родители. К лямке рюкзака прикреплён значок. Кожа у девочки загорелая, но не слишком сильно. Может, нередко находится на улице, под палящим солнцем, от этого и загар неровный. Рука обмотана золотой цепочкой, не похожей на браслет. Этому он решил не придавать значения, потому что не видел его.

Она закрывала лицо руками, как обычно делают те, кто прячет слёзы… и боль. Ну, и аллергики. Всётаки, весна, а тополи то рядом.

— Ты в порядке? — сказал он.

— Что?

— Ты в порядке?

— Нет. Отстань.

Обычная грубость, которую проявляет каждый незнакомец, с кем посмеет заговорить он. Мальчик привык к такому и обычно даже не старался поддерживать разговор дальше. Но в этот раз его задело.

— Почему ты так? Я ведь помочь хочу.

— Да чем ты поможешь? — крикнула она в ответ, — Мне только полиция сейчас поможет. Ограбили меня! Вот такой же оборваныш, как ты! Да, только рыжий.

— Рыжий? А что украл?

— Велосипед. Синий, — девочка шмыгнула носом, — вон туда побежал…

— Жди тут, — сказал он уже на ходу.

Он знал одного рыжего, который очень любит воровать, и люто его ненавидел. Даже слишком сильно для тринадцатилетнего ребёнка.

***

Он пробирался тёмными переулками к тем дворам, где одноэтажные деревянные домишки косо жмутся друг к другу. Не любил заходить в этот квартал. Тут раньше жил он и его семья. Пусть не очень богато, но в рамках умеренной экономии, а не нищеты. Отсюда его выгнало губительное, разрушающее пламя, рыжее, как виновник его происхождения.

Но, может, это и не тот рыжий. В конце концов, город большой, всех воров не сосчитать. Но он, сам себе в этом не признаваясь, искал повода прийти сюда. Отомстить Рыжему. Точнее, Серому.

Личность Серого была совсем не под стать его унылой кличке, которую получает каждый человек с именем Сергей. Он всё своё детство провёл на улице (поговаривают, даже родился там) и собрал целую банду, состоящую где-то из двадцати мальчишек. Они развлекалась под стать своему уличному воспитанию. Воровали всё, что плохо лежит, а что лежит хорошо — перекладывали и крали. Если же украсть совсем не удавалось, портили, как могли.

Никто не отваживался отпустить кошку или собаку погулять; если же питомцы и выходили в свободное плавание по двору, то они обычно не возвращались. Мальчики находили верхом веселья смотреть, как один из них отрезает коту лапу или топит в пруду пса.

Родители Серого искренне не понимали, почему их любимого Сереженку называют монстром. Ну, поиграл ребёнок с котиком, доигрался. Что с того? Это ведь просто звери.

Но зверями были как раз таки дети.

В тот раз они разгулялись не на шутку: отмечали день рождения Серого. Развели на улице небольшой костёр и начали через него прыгать. Когда это надоело, стали жарить сосиски на палочках. Объелись, побежали играть или воровать (как получится). А костёр продолжал гореть. И кто-нибудь из соседних домов обязательно вышел бы и потушил его, да только был час ночи, и все спали.

Сгорело два дома.

Один принадлежал семье Серого. Они не пострадали и вызвали пожарных.

Второй являлся собственностью семьи Деньковых. Мать с детьми успели уйти из горящего здания. А отец… Нет.

Два ребёнка и их мама оказались одни. Без дома. Без денег.

Без отца. Особенно было тяжело младшенькой: Ленка, девочка трёх лет, ещё толком неокрепший организм. Второму проще. Сашка достаточно взрослый, чтобы бродить сам по себе. Мама еле вытягивала их.

И сейчас Саша шёл мимо тёмных обгорелых руин, изо всех сил стараясь не думать не о чём. Не о семье. Не о справедливости. Но это нечестно. Семье Серого пришлось заплатить лишь деньгами. За кругленькую суму пожар посчитали случайностью. Им даже подарили квартиру в новостройке поблизости. Кредит, что приходится им выплачивать после дачи взятки, не идёт даже близко в сравнение с их испытаниями. Но Саша не думает сейчас. Не. О. Чём.

Он остановился у заброшенного бетонного здания. Оно было не то чтобы разрушено временем, а недостроенное изначально. Мальчик подошёл к отверстию в стене, где по идее должно быть окно, и заглянул туда, усердно прислушиваясь. Ни Серого, никого другого нет. Но он не спешил уходить. Пролез под полуразвалившийся потолок первого этажа и дождался, когда глаза привыкнут к мраку. Чем чаще человек прибывает в темноте, тем лучше в ней видит, даже не зрением, а другими чувствами.

Среди камней, мусора, травы выделялся силуэт горы хлама. Но не ненужной горы. Хлам лежал аккуратно, будто у каждой вещи было определено своё место. Определённо, это было ворованным. Но зачем столько всего забирать и не использовать?

Чуть поодаль от этого мусорного Эвереста Саша заметил то, зачем пришёл — велосипед, на двух колёсах и с синей рамой, у дальней стены. Подошёл и просто взял. Он не получил того удовольствия, на которое рассчитывал. Хотел забрать трофей через бой, отомстив при этом Серому, выплеснув всю ненависть. А всё обошлось без драки, ему этот велик и не нужен вовсе.

Говорят, мысль материальна. С мыслью Саши так бывает только в тех случаях, когда он хочет нарваться на неприятности. Вот прямо как сейчас.

— Эй, ты чё там делаешь?

Он медленно повернулся, не веря в свою «удачу». Неподалёку от него стояло где-то пять или семь мальчишек. Впереди всех он узнал Серого.

— Да так. Вы тут кое-что украли… — с ненавистью в голосе прогремел Саша.

— Да ладно? Это с какого ты взял?

— Тут всё ворованное. Не делай из меня дурака.

Рыжий недовольно прищурился.

— А, это ты, мститель. Ну чего, опять на шашлык будешь жаловаться? Мы ведь в прошлый раз тебе надавали… — он говорил скучающе и безразлично, будто этот разговор его и не должен затрагивать.

Саша не мог терпеть такого тона. Это – тон ребёнка, который ни в чём не виноват. Серый не был таким. Он не имел права отзываться о его отце так.

Друзья Серого тупо заржали.

— Или тебе к папке хочется?

Хочется вырвать его язык, чтобы он не смел говорить. Хочется сломать ему руки, чтобы он не ломал мир. «Но он… Ему не понравилось бы. И мама…» Мысль сдерживала его. На очень тонкой ниточке.

— Подыхать то рано не хочешь, да?

Но какая разница. Его больше нет.

Саша бросил велосипед и, подбежав к Серому, ударил с размаху в глаз. К величайшему сожалению, не так силён оказался удар, как рассчитывал. Тот всего лишь негромко взвыл.

Двое схватили Сашу и скрутили руки за спиной.

— Ну вы посмотрите на этого идиота.

Серый стоял над ним, всем своим видом показывая, что он сильнее. Рыжие волосы, зелёные штаны, синяя футболка, всё в грязи. Яркостью он похож на ядовитое насекомое. Или опасную змею, что бросается на каждого, кто её тревожит.

— Припёрся на нашу территорию, хотел украсть наши вещи, а сейчас бьёт нас! И что мы с ним сделаем?

От мальчишек послышались в ответ довольные возгласы:

— Морду ему разукрасим!

— В канаве закапаем!

— Изобьём до смерти!

И один неуверенный и очень-очень тихий:

— Отпустим?..

— А ну захлопнись, мелкий, а то выгоним.

Они медленно окружали Сашу.

— Беги, дурак, пока можешь, — прошептал мальчик лет семи.

Серый стоял в стороне, не собираясь участвовать в драке.

— Ты сам напросился.

***

Это были два долгих, полных разочарования, выходных дня. Сначала её подруга Аня заболела, и поход в кино пришлось отменить. Пусть она и не хотела туда идти, ведь билеты были куплены на Анины деньги, всё равно – пришлось одной сидеть дома и скучать. А когда ей скучно, она может придумать какую-нибудь идею и так сильно загореться ею, что предотвратить её воплощение возможно станет лишь долгими уговорами. А так как отговаривать не кому – полная свобода фантазии. Да и двигатель действия появился.

Потому что родители снова ссорятся. Она считала дни с их прошлой перепалки. И прошла целая неделя! Но вот, всё заново. Отец приходит с работы, и между ним и мамой происходит диалог, одинаковые слова в котором повторяются так часто, что девочка, не зная их значения, смогла наизусть запомнить.

— Где деньги, Миша?

— Проиграл.

— Опять!? Да сколько это может продолжаться! Я значит, с ребёнком по дому, а ты семейный бюджет проигрываешь. Весело живём!..

— Да я же тоже работаю!

— А где результат то? Где деньги, Миша?

Там проскальзывали такие слова: «ипотека», «кредиторы», «покер», «коммунальные». Заканчивалось всё так:

— Ненавижу!

— Овца тупая!

— Я овца? Ты тогда – баран.

— А ты… Всю жизнь мне загубила!

Девочке не нравились эти слова. Она много раз слышала, что слово – не воробей, вылетит, не поймаешь. Тогда зачем же они кричат о ненависти, если это пустые слова. Или и правда, они загубили друг другу жизнь?

Она не понимала. Почему? Почему они ссорятся? Разве мама с папой не любят друг друга? И кто такие эти «ипотеки»? Однажды она спросила обо всём этом папу.

— Твоя мама считает, что я неудачник, — сказал он, сидя на балконе перед открытым окном. Папа всегда там сидел, когда курил и грустил. Девочка всегда немного побаивалась, мало ли он упадёт вниз. — А я ведь как лучше хочу, понимаешь, Ника. Ну не везёт в этом году. Это потому что год високосный. А в следующем…

— Люди в 1940 тоже так думали. Знаешь, что потом было? Война. — она мыла посуду. Мама всегда мыла что-нибудь, когда расстраивалась. — Ты чему ребёнка учишь?

— Финансовой грамотности. Вот слушай, Вероника. У меня зарплата 30 тысяч. Надо платить за воду, за свет, за…

— Заткнись. Ребёнок только в третьем классе, нечего ему голову забивать нашими проблемами.

— А сколько платить то надо? — робко спросила Ника.

— Ой, мноого, — папа выпустил изо рта колечко дыма, — миллион, считай. Это кредит наш, и то без процентов…

Девочку выгнали с кухни, на которой начинались крики. Но всё важное она успела услышать и пришла к наивному детскому выводу. «Значит, миллион, ‐ думала Вероника, ‐ для счастья нужен миллион».

Три года она не покупала на редкие карманные деньги ничего, а лишь аккуратно складывала их в коробку. Но это было медленно. И она продавала одноклассникам самодельные закладки, игрушки, значки. Копила и копила, копила и копила, и ещё тысячу раз копила и копила.

И вот, Вероника выдумала ту самую идею. На день рождения ей подарили золотую цепочку, которая раньше принадлежала маминой бабушке. А золото всё таки дорогое. А если продать его? Веронике подарили, значит, девочка может делать с цепочкой, что захочет. Аня с этой логикой была не согласна, и ей вполне удалось отговорить Нику.

Но они опять. Опять поругались. И в тот вечер, она мысленно поклялась сдать цепочку в ломбард.

После школы в понедельник, вытащив старенький велосипед на улицу, Ника помчалась искать нужное место. Спустя полчаса езды, она увидела жёлтые пестрящие буквы на красном фоне вывески, свидетельствующие о том, что девочка приехала куда надо, а обшарпанные стены говорили об обратном. Это было похоже на склад или гараж.

Поставив велосипед у скамейки, она вошла. И вышла через пять минут.

— Вот, что молодёжь творит! Небось, из дома стащила, на сигареты деньги спустишь? Знаю я вас! — с этими словами Веронику выгнали. Как раз в тот момент, когда толпа мальчишек, один из которых был ярко-рыжим, убегали в закат с её железным конём. Сначала она была в таком шоке, что ей даже не хватило воздуха сказать что-то.

«Украшение не взяли. Велика нет. Что делать?.. Ну, можно и поплакать», — к такому заключению пришли её эмоции.

Но она уже не плакала, когда увидела побитую фигуру Саши. Он, прихрамывая, вёз её велосипед.

— Еле… — он кашлянул так, как могла бы кашлять полумёртвая чайка, — еле отжал. Держи.

— Что с тобой?! — Мальчик и до этого не был красавцем, но сейчас стал ещё хуже. Грязное лицо было в крови, рванные куртка и штаны теперь как будто покусаны медведем. На ногах вместо двух вонючих галош была одна одинокая.

— Я… Это… П-п-подрался.

— За мой велик?

— Ну‐у типа, — заикаясь, ответил он.

— И кто его украл? Где ты нашёл его? Сильно тебя побили? Ты убежал? – у неё было ещё море вопросов и океан благодарности.

— Нет. Да. То есть… — от любопытности Ники у него закружилась голова. Ну, и от лёгкого сотрясения, — Давай по порядку.

Они не торопясь направились к дому девочки, Саша попутно рассказывал ей о драке и немного о Сером, умолчав про свою запутанную историю.

— Они меня били, били, всей толпой набросились. А потом Серого позвали обедать. Меня бросили. Думали, я не смогу уйти. А я ушёл! — он гордился своей стойкостью.

— Ну ты и дурак.

— Чего?!

— Один полез за простым велосипедом в богом забытую заброшку. Тебе теперь в больницу надо.

— Я не пойду, — обижено буркнул мальчик.

— О, ну да! — насмешливо продолжила Вероника, — ты ведь у нас настоящий герой. Прямо рыцарь. Коня достал, подвиг совершил, можно и помирать.

— Это не конь…

— И вообще, ты откуда взялся такой, Дон Кихот?

Он не ответил на неприятный вопрос, поэтому дальше они шли молча.

Весна была в самом разгаре, и это было заметно даже в центре города. Непонятно откуда взявшиеся птички пели, редкие деревья цвели, люди повылезали из своих квартирок на улицу, вдохнуть запах свежего, с примесью автомобильных выхлопов, воздуха. Солнце светило как никогда ярко. Саше даже начало казаться, что его лучи исцеляют раны, заставляют тянуться к небу.

— А у тебя дом есть?.. — она не ждала, что мальчик ответит. Просто спросила, чтобы не молчать.

— Почти, — последовал резкий ответ.

Вероника решила сделать паузу, иначе можно спугнуть неразговорчивого собеседника. Потом очень‐очень робко продолжила:

— Это как?

— Как ты думаешь, что такое дом?

— Ну… Это там, где хорошо. Где тепло, и где тебя любят. Так, наверное.

— Наверное. Ну вот, из всего этого у меня есть ровно половина.

Вероника задумалась. А был ли у неё такой дом? Это звучит ведь так просто.

— А тебя… Любят? — шёпотом спросила она.

— Угу.

— Ты знаешь, у меня тоже есть только половина. Смотри, там мой дом.

Они вошли во двор большой многоэтажки, от которой веяло размеренностью и спокойствием. Аккуратные клумбы с цветами, ровные дорожки, выложенные плиткой и отсутствие каких-либо неприличных надписей и рисунков в подъездах поразили Сашу.

— Это ты тут живёшь?! Красиво.

— Ну, я пойду?

— Слушай, а ты вообще что там с великом делала? Далеко от твоего дома.

Настала её очередь рассказывать. Она выдала всё: и про родителей, и про миллион. Ника думала, что мальчик во всём честен с ней, и решила говорить так же. И он просто не мог дальше врать.

— Но всё таки, ты откуда?

— Я… Ну вот что ты привязалась!

Возникла очередная пауза. Они медленно кружились на скрипящей карусели, не смея смотреть друг на друга.

— Ты прости, что я так прямо. Мне страшно просто.

Саша наконец посмотрел на неё.

— Страшно? — переспросил он.

— Ну, они просто часто так говорят, — она кинула взгляд на окно своей квартиры. — Говорят, что мы можем «скатиться до бомжей». Ой. То есть… Я это не про тебя! — она покраснела, как розы на клумбе рядом.

— Всё в порядке.

«Нет». Всё давно не было в порядке. Саша врёт. Но взрослые всегда врут, он это знал.

— Вы не скатитесь. Ты им поможешь, — он не любил обнадёживать других. Но почему-то, у него это хорошо получалось.

— Мне иногда кажется, что они не хотят помощи. Как тараканы в банке. Бегают и бегают по кругу, не желая останавливаться. — У неё затекли от долгого сидения ноги, она встала и начала ходить вокруг карусели.

—Знаешь, почему у твоих родителей ничего не получается? — он начинал внутренне паниковать. Не знал, почему. Придётся поступить, как взрослый. — Они не верят. Не верят, что смогут. А ты? Ты веришь, Ника?

А она верит? Может, да. Хотя нет. Без может. Она верит. Она сможет.

— Спасибо.

— За что? — удивился Саша.

— За веру. Я сегодня же скажу им. Ты знаешь, мне пора. — Вероника твёрдо зашагала к подъезду, но у самой двери обернулась.

— Ты ведь придёшь завтра?

— Я постараюсь.

Ника давно уже понимала, что одного миллиона для счастья мало. Нужно было что-то ещё, что-то неопределённое и большое. Вера. Теперь она знает.

***

Можно привыкнуть к сырости. К грязи. К отвратительным запахам помоев и детских пелёнок. Можно даже привыкнуть к бесконечному чувству отчаяния. Но к голоду не привыкают. Он будет всё напоминать и напоминать о себе, и он не устанет. Настя Павловна мерила шагами чердак и уж слишком сильно трясла на руках Ленку, пытаясь заглушить себя. Она всегда мало ела, отдавала лучшие куски дочке и доводила себя до изнеможения. Ленка не могла ещё говорить и ходить, хотя обычный ребёнок её возраста уже бегал бы и смеялся во всю. Но каждый раз, смотрев в худенькое детское личико, понимала, что это всё проходит не зря. Ленка и Сашка были её смыслом.

Скрип, нарушивший застоявшеюся тишину, показался оглушительным. Девочка захныкала и сильнее прижалась к матери.

— Мамуль, — из-за полу отпадшей двери высунулась взъерошенная голова, — я хлеб принёс. Пол милостыни на него потратил.

Саша подошёл к ним, показывая свежую буханку. Лена заинтересованно выглянула.

— Подрался? — мама первым делом обратила внимание на Сашин вид.

— Неважно.

— Рассказывай.

— Поешьте лучше.

— Рассказывай.

Она как всегда не уступит. И пришлось выкладывать. Точнее, придумывать на ходу. Мальчик не хотел её тревожить. Тем более, им действительно лучше поесть.

Наконец, мама порвала буханку пополам. Саша скромно отщепил себе маленький кусочек, отставив остальным чуть ли не всё. Затем отошёл к своей постели. Хотя, её с трудом можно так назвать. Просто стопка газет у стены.

Настя Павловна и Ленка с чувством наслаждения ели мягкий, с хрустящей корочкой, хлеб.

Зря он врёт.

Саша водил по трещинкам стене пальцем, вспоминая, что ещё он сделал зря. «Зато, — думал он, смотря в сторону живой, по-детски счастливой сестры, жующей хлеб, — у меня есть дом».

***

Вероника ждала отца весь вечер. Ничем не занималась, просто сидела у окна и ждала. Пыталась придумать, что и как говорить. Как объяснить двум взрослым лбам, что сориться – это плохо, если ей самой они втирали это с детства? Странный народ, эти взрослые. Учат детей не врать, но когда в маршрутке написано, что проезд с семи лет бесплатно, усердно втирают десятилетнему ребёнку, что ему семь. Учат, что знания – сила, но если их попросить помочь с уроками, ссылаются на интернет и калькулятор. Говорят, как решать проблемы, но свои не могут решить.

И они свято уверенны в своей правоте в силу «жизненного опыта». Хотя иногда детям со стороны видно лучше.

На улице темнеет, и пытаться увидеть отца уже бессмысленно. Но она просто всматривается в ночь, и начинает казаться, что и ночь на неё смотрит.

Шёлк. Открылась входная дверь. Он наконец пришёл. Вероника торопясь вскакивает, берёт в руки коробку и выходит в коридор. Теперь главное начать говорить в нужный момент. Мама вышла в коридор, готовая к скандалу. Никто не замечал Веронику.

— Явился, не запылился! Ты где до ночи был? Опять с дружками?

— Ну, с друзьями посидели, поговорили. Ничего особенного.

— Может, ты жить уже с друзьями будешь? Я ведь жду, волнуюсь, а ты.

— Можно я скажу?.. — неуверенно мяукнула Вероника.

Они синхронно перевели внимание на дочь.

— У вас это… Денег вроде нет? Ну, вот, — она открыла коробку и показала свои сбережения, — держите.

Молчание. Как затишье перед бурей. Напряжённое, от него веяло опасностью. Оно длилось долго. Минут пять. И началась гроза.

— Говорила мне мать, что от этого осла азартного ничего хорошего не будет!!! Всё, караул, дочь уже ворует! Чему ребёнка то научил! — она была готова сейчас упасть в обморок.

— Ворую?

— Ворует?! Да с чего ты взяла? Может она… Заработала? Или нашла?

— Ну-ну. Отец заработать не может, а она в дом деньги пачками таскает. Весело живём!

— И за осла обидно! Карга старая так прям и говорила?

— Не оскорбляй мою мать. Ну и что поделать, если такой ты?

— Идиотка!

«Оба идиоты.» — думает Ника.

— Да пошёл ты!

— Ты тоже!

«Идите вместе куда-нибудь».

— Зря я за тебя вышла!

«Действительно зря».

— Ну и разводись, раз зря.

— Ну и разведусь.

«Хорошая идея».

Они разошлись. Мама пошла мыть посуду, отец – курить.

Тихо.

Ника переворачивает коробку, и деньги, подобно листьям осенью, летят вниз. Вот тебе и миллион на счастье. Она идёт в свою комнату и ложится на кровать. Она устала. От бесконечных ссор. От родителей. От жизни.

Тук.

Тук.

Сердце пытается вырваться и спрятаться от всего и от всех. Ника решила не плакать. Она ревела в душе, ломала весь мир в голове, умирала уже вечность.

— Вот на сигареты у тебя деньги есть.

Опять. Хочется выйти и наорать на них, чтобы разошлись по углам и не разговаривали друг с другом.

Папа курит у открытого окна. С кухни подул ветер.

— Как же ты надоела! — отец кричит. Взмахивает руками и ударяется о раму. Грохот…

— МИША! — крик настоящего ужаса и звук падения одновременно.

Вероника застыла.

Мама побежала к входной двери. Вышла, не закрыв её.

Что это было?..

Страх сковал всю комнату, сделав воздух душным и рваным. Нужно посмотреть, что там. Ника встаёт и дрожит от холода. Идёт на кухню, и перед ней раскрытое настежь окно. Никого нет. Высунув голову наружу, она видит небольшую толпу людей, вставших кругом у… Какого-то пятна. Она не понимает, что это. Или не хочет понимать. Вероника замечает свою мать. С высоты девятого этажа слышит крики и всхлипывания. И имя её отца.

— Миша, нет!!! Вставай, вставай, ВСТАВАЙ! Он не мог, не мог, нет…

Ника выбегает на улицу и видит уже полную картину. То, во что превратила её отца высота и гравитация, лежало половиной на клумбах, половиной на асфальте. Всё было перемешено, розы и кровь слились перед её глазами. На щеках появились холодные дорожки слёз.

Подручная Александра Александровна
Страна: Россия
Город: Опарино