А вы знаете, какая самая дорогая валюта в мире? Самая дорогая валюта это время. Его нельзя купить, продать, заработать. Его можно только потратить. Время нам дается бесплатно, поэтому мы так расточительны к нему.
Какими длинными были дорожки, через которые дачники шли до своих участков. Где-то среди многообразия черепиц и кирпичей был и наш дом. Целых шесть соток для всего-всего самого нужного: клумбы с пестрыми анютиными глазками, грядки с помидорами… Ну и главная гордость — песочница, в которую я так любила зарываться ранним утром. После этого, конечно, доставали меня за уши всю измазанную, но это было уже не так важно.
А что было важно? Ее лицо. Такое доброе, готовое принять меня даже в грязи. Даже с израненной душой, слезы которой не остановил ее носовой платок.
Если идти дальше по тем же самым дорогам, то перед нами представал возвышающийся лес. Летнее солнце, пытающееся протиснуться сквозь широкие кроны дубов, которые, словно стражники оберегали наши головы от палящей звезды. Шаги быстрые, уверенные. Пролегшая от края до края тропинка, уже годами протоптанная лесниками, кажется бесконечной. Бордюры тропинки – высокие колосья травы, смотрящие вверх. Ласкаемые единичными лучами, что смогли пробраться сквозь могучую стражу, они стремились еще выше. Тонкий аромат полыни витал всюду. Как только голоса наши затихали, лес сам подхватывал симфонию, заставляя прислушиваться. Резвился ветер, пролетая сквозь молодые листья. Где-то среди кустов, тогда еще неизвестных нам ягод, ритмично пел сверчок. И разносился этот звук до конца бесконечной тропинки. Лес жил.
Мы всегда шли к любимой полянке. Разборчиво срывали молодые ландыши для букета, который потом будет стоять в центре обеденного стола. На фотографиях она всегда улыбалась. Так и стояла она посреди поляны, с белыми цветами в руках.
Тут каждый день был похож на предыдущий. Днем мы все садились обедать за прямоугольный деревянный стол. На сетчатой клеенке красовались всевозможные и невозможные блюда. И все это было таким свежим и вкусным, что даже обыкновенный помидор, бережно нарезанный, попадая в мой рот, имел привкус некой победы над этим самым овощем, который я каждые вторник и четверг самостоятельно поливала.
Она почти всегда сидела справа. Уже далеко не молодая, но достаточно активная для своего возраста. Своего возраста? Я ведь даже и не знала, сколько ей лет. Единственными морщинками были те, что под глазами. Наверное, от той самой улыбки, всегда царившей на ее лице.
Каждое мое кормление сопровождалось интереснейшей историей из ее жизни. Эдакий фоновый шум, о смысле которого маленькая девочка не собиралась задумываться.
«Ну, что тебе еще рассказать, моя девочка? — Начинал ее звонкий голос. —Везла я как-то раз на практику, кажется, в Вольск своих учениц. Духи тогда такие, имеющие особо сладкий запах были в дефиците…»
Продолжая поедать картошку ложку за ложкой, честно пытаясь сконцентрироваться, я кивала и слушала, активно разжевывая помидор в правой щеке.
«И знаешь, придумали мы одну любопытную идею», — продолжала она. Тон был у нее в своем роде мечтательным, летящим. Не слова исходили от нее, а обволакивающий туман. Взгляд светло-карих глаз устремлялся то на мою ребяческую физиономию, то на пестрый сад. — Ванилин. Ты же помнишь запах булочек, которые я готовила на прошлой неделе? Вот это именно он»
Идеи ее мне были по-своему милы. Будто так и хотела она удержать мое детство чуть дольше, продлить его блаженность. И было это абсолютно осознанное желание, а не попытка отгородить меня от внешнего мира.
Духота в тот день стояла невыносимая. Желания делать дачные обязанности не было, как и желания играть. Я тихо лежала на диване веранды, а голова была абсолютно пуста. Детская ладошка свисала с подлокотника, и в тот же момент ее кто-то нежно обхватил. Прикосновение было таким родным, что эффекта неожиданности не было.
«Милая моя девочка… Заскучала?— слышу знакомый голос. Она села на подлокотник, взяв мою руку в свою. Моя молодая и смуглая кожа выделялась в ее руке, с сетью выступающих голубых вен и пигментных пятен на кистях. — Ну что, пойдем собирать тутовник?»
Плоды шелковицы имели одно отвратительное свойство. Избавиться от их ярко-красного сока было слишком трудной задачей. Но волновало ли это меня, а тем более ее? Конечно нет. Я весело вскочила с дивана, мечась по всей веранде. Жара более никого не смущала: как можно было устоять перед сладкими ягодами?
Найдя детскую панаму и желтое пластиковое сито, мы отправились в путь. Своего дерева у нас никогда не было, и по этой причине мы так отважно готовились к нашему шествию. Давным-давно на одной из прогулок по дачным кооперативам, которые были расположены прямоугольниками, мы наткнулись на один из домов около леса. Участок был явно заброшен, и только огромное дерево, раскинувшее свои ветки, свисающие вдоль забора, привлекло наше внимание. С тех пор мы и составляли маршрут каждого «променада» через тутовник.
Ее рост позволял дотянуться до пары рядов веток. Часть из них она наклоняла ко мне, давая возможность проявить самостоятельность.
«Срывай только почерневшие ягодки. Они самые спелые и вкусные»,— наставляли меня.
Собрав урожай, мы уходили, обе с фиолетовыми кончиками пальцев от сока. Вечерело. Алые закаты в том месте всегда были мирными, а вечерняя свежесть приятно оседала на коже. Улочки с разбросанным щебнем, пыль от которого мы вытряхивали из ботинок, были пусты. На дальних жилых участках слышался лай собак. Обратно почему-то мы шли молча. Я думала о насущных детских делах, время от времени выводя себя из транса и пытаясь осознать, кто она.
Тогда я еще не знала ни ее возраста, ни фамилию, ни места работы: всего того, что близкие родственники должны знать друг о друге. Неужели мы были недостаточно близки? Неужели я не была важна для нее? Конечно нет. Когда мы шли в тишине, она думала обо мне. О том, кто из меня вырастит. Какой у этой девушки будет характер, мысли. Какие эмоции и люди будут окружать ее.
В вечерний час перед походом в постель мы проводили вместе, на зеленой, обшарпанной лавочке посреди огорода. На веранде и в доме были слышны голоса счастливой родни, игравшей в лото. День, вечер, ночь и утро сурка: быт был однообразным, но точно нескучным. Такая стабильность приносила только беззаботность своим постоянством.
Сбросив тапочки на траву, мы подгибали ноги под себя, задрав головы к небу. В сумерках проявлялись созвездия, гул сверчков становился сильнее, заглушая все думы. Она вытягивала указательный палец, и, как по карте водила им по воздуху.
«Вот это созвездие Лебедя, — начинала она, бормоча шепотом, словно боясь прервать песнь сверчков. — А это Большая Медведица».
Спать меня клали в комнату с двуспальной кроватью. Деревянные стены, с краев истекающие мелкими каплями густой смолы, хвастались картинами. Запах вечерней прохлады сменялся на нечто, имеющее аромат трав и древесины. Одеяло неприятно покалывало в месте ромбовидной прорези. На серванте из темного дуба стояла огромная ракушка. Мои маленькие руки не могли ее выдержать, и, казалось, она была больше моей головы. Белая раковина, предысторию которой она не помнила.
«Будет день, и ты поставишь ее у себя. И как только захочешь услышать шум моря — просто поднеси ее к уху, — поглаживая мою голову, говорила она. — А теперь ложись спать».
Прошли годы, и ракушка действительно оказалась на полке в моей комнате. Я не позволяю пыли оседать на такую вещь. Каждый раз, когда подношу ее к уху, я слышу шум моря. Теперь я знаю твой возраст в то далекое лето, твою фамилию, твое место работы. Где тебя уже нет. Что, если бы ты вообще не появилась в моей жизни, то вся эта горечь потери была бессмысленной? Что если бы ты в этой развилке бесконечной вселенной не покинула меня?
Я бы стала счастливее родни, игравшей в лото. Счастливее, чем в каждом этом дне сурка. Ты бы увидела кем я стала, какой у меня несносный и грубый характер, сколько слез я могла пролить, уткнувшись в твое плечо…
Однако в моей голове мелькает один и тот же факт. Не помню, что бы я называла тебя тетей или по имени-отчеству. Всегда мама. Наверное, крестники редко обращаются так к своим крестным родителям. Жаль, что твоей валюты не хватило, мама Марина.
