XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
«Я долго думал, откуда
на улице взялся тигр.
Думал-думал,
Думал-думал,
Думал-думал,
Думал-думал.
В это время ветер дунул,
И я забыл, о чем я думал.
Так я и не знаю, откуда
на улице взялся тигр.»
(Даниил Хармс, «Тигр на улице»)
«У меня осталась последняя спичка. Я уже привыкла: всегда, когда беру дневник, зажигаю свечу, но что ж я буду без спичек-то делать? Рассматриваю красивый крафтовый коробок — дедушкин подарок — и достаю единственную лежащую там деревянную палочку с сиреневой головкой.
Ответ приходит сам собой: куплю зажигалку. Вот наипростейшую, чёрную. И вообще начну курить, перестану вести дневник и уеду в Питер, на родину Хармса. Или в Грузию, к Свете с дедушкой. Да, может, у меня его и нет, это не совсем мой дедушка, ну и что с того? Зато он у Светы есть. А значит, и у меня немного.
Я вспоминаю морщинки, шофёрскую шапочку и чёрные улыбающиеся глаза. Света с дедушкой переехали в свою Грузию уже пол года назад, а мне всё ещё хочется увидеть, что кто-то так улыбается, одними глазами. Грибы хочется снова с ними собирать. Или миндальное печенье шакарлама готовить. Которое от орехов почти разваливается, мама такое делать не умеет. А оно ведь было самое вкусное. И чтобы вот солнце, сквозь желтые занавески: тихонько так кралось, как тигр.
Тигр. Светка говорит… говорила, что у меня идея-фикс с этим тигром. Якобы я всё вижу так, как будто оно на тигров похоже. Но это неправда. Хотя доля смысла в этом всё же есть. Вот, например, такая у неё мечта: идти однажды по городу, где не страшно читать стихи, потому что хочется, и действительно читать там на память чьи-то строки, забыв, кто, собственно, их автор. И она верит, что найдётся тогда какой-то парень, который неожиданно подойдёт и продолжит четверостишие или исправит неверное слово. Подойдёт настолько неожиданно, что она сначала услышит его, а потом уже увидит. И ей будет ужасно стыдно, что она забыла автора. И конечно, она будет так же ужасно счастлива. Вот… А я знаю, что со мной такое не сработает. Если я и буду читать стихи на улице вслух, то это точно будут строки из Хармса. И я однозначно не забуду их автора, ещё бы. И наконец, даже если какой-то сомнительный парень подойдёт с желанием продолжить, то я просто-напросто его не замечу: буду искать тигра.
Когда я рассказала об этом Свете, она рассмеялась: сказала, что я и тигра с таким уровнем внимательности не замечу. Милая Светка… Вот хоть сутки напролёт ищи, а больше в Москве таких не найдёшь… Наверное, здесь даже тигров на улицах заметить проще. Только смотреть надо внимательно.»
Из соседней комнаты раздался недовольный крик. Это Элю окликала мама. Девочка испуганно закрыла дневник, засунула его в шкаф-купе под висящую там одежду и стала натягивать неудобные колготки.
Сегодня ей впервые за двенадцать лет жизни в родном городе предстояло сходить на экскурсию по нему. Нет, конечно, Эля уже была на экскурсиях с классом, но, как говорили её маме учителя, там она либо болтала со своей неугомонной подружкой Светой Мамукашвили, либо просто считала ворон, пропуская мимо ушей всё, о чём говорил экскурсовод. К тому же одно дело — школьная экскурсия, и совсем другое — экскурсия, билет на которую мама купила заранее, аж за месяц. Другой вопрос в том, а спрашивал ли кто-то Элю, хочет ли она вообще туда пойти? Но поиск ответа на него, по мнению мамы, был гораздо менее важным занятием, чем тот же выбор экскурсовода. А к этому она подошла серьёзно.
Когда мама с дочкой подъехали к месту общего сбора — станции метро Тургеневская, там уже почти собралась группа. Самые разные дети: с родителями и без, с портфелями и цветными шопперами, со смешными длинными косичками или короткой стрижкой бегали вокруг фонарных столбов, оживлённо общались, разбившись по парам и группам, или просто сидели с недовольным видом на скамейке, держа в руках телефоны. У самого входа в метро стоял экскурсовод в фирменной футболке турагентства и, по-видимому, объяснял чьей-то маме, когда нужно будет забрать ребёнка. Эля посмотрела на него и едва смогла сдержать улыбку: у мужчины был очень высокий рост и непропорционально маленький птичий нос. «Света бы точно сказала, что Гоголевский». Но когда экскурсовод отошёл от входа в метро и стал подходить к группе, девочка уже не удержалась и рассмеялась вслух. Дело в том, что на этом его сходство с деятелями прошлого не заканчивалось. Оказалось, что сзади он подозрительно напоминает Льва Толстого, а сбоку — вообще Ленина. Мама дёрнула Элю за рукав: «Давай без глупостей, веди себя прилично. Ну всё, Лиз, я пойду». Девочка вздрогнула. Она ужасно не любила, когда её называли настоящим именем — Лизой. Это имя казалось слишком простым и грубым и отдавалось в ушах неприятным звоном монет, высыпающихся из кармана. Светин дедушка каким-то образом сразу об этом догадался и спросил: «А хочешь, ты у нас будешь Элей? Ну, например, от «Элизабет»?». Он подмигнул девочке и та благодарно кивнула ему. Такое имя звучало гораздо приятнее: казалось бы, кратко и не слишком вычурно, но не грубо, а как-то… легко, как удивительно мягкий, даже воздушный шаг большого грациозного тигра. Сама Света вообще долго не могла запомнить имя подруги, а когда та сказала, как лучше её называть, то пожала плечами: «Хоть Эля, хоть Лиза, хоть Даздраперма, тут уж как тебе угодно. Главное, ты сама от этого не изменишься» — и обняла подругу. Но больше никогда Лизой не называла. Вообще, её вопрос имён беспокоил гораздо меньше. Эля несколько раз спрашивала у неё, почему ей дали обычное русское имя, несмотря на сложную грузинскую фамилию, а Света только отмахивалась, но однажды всё-таки рассказала: «Вроде как, папа хотел, чтобы имя обязательно было русское. Маме было без разницы, а дедушка пошёл на компромисс: предложил, чтобы меня тогда Светой назвали. В его духе уловка, ты знаешь, — она улыбнулась — ну вот так и получилось, что у меня и в фамилии что-то то ли про свет, то ли про солнце, и имя о том же самом. Пытаюсь теперь соответствовать» — она рассмеялась и потащила Элю гулять.
Действительно, соответствовать значению своего имени и, как оказалось, фамилии, у неё получалось как нельзя лучше. Несмотря на то, что родители у них с братом развелись ещё когда ей не было и трёх, а уже через год после этого мама умерла в результате ДТП, и девочке пришлось остаться с дедушкой, казалось, что никакое горе — да что там горе! — никакие проблемы никогда не касались её: все они пролетали мимо, как огромные орлы в горных районах Грузии, даже не задев её кончиком пера. Света действительно была солнечным человеком. Улыбчивая, смеющаяся, любящая подтрунивать как над собой, так и над другими — но всегда осторожно, не обидно — для Эли она была особенной, совсем не московский девочкой. Света могла неожиданно задуматься и начать мечтать о чём-нибудь, а потом вдруг перевести всё в шутку, рассмеяться и побежать за какой-нибудь новой своей затеей. Никто не знал столько баек о писателях, сколько знала Светка (откуда она только их брала!) и столько разных, иногда очень странных грузинских пословиц и поговорок. Перещеголять её в этом мог только её дедушка, «бабу», как на грузинский манер называла его внучка. Она знала его маленькую тайну. Знала, что этот спокойный, излучающий уверенность человек очень скучал по родной стране и изо всех сил держался за всё, что хоть немного о ней напоминало. И Света старалась его в этом поддержать, хотя для неё самой Грузия была чем-то далёким и почти незнакомым.
Эля очнулась от своих мыслей, пошевелила плечами и постаралась принять невозмутимый вид: больше всего она надеялась на то, что мама не заметила такой резкой перемены в её настроении. Девочка очень старалась выкинуть из головы воспоминание о том, как она просила маму называть её «Элей», но воспоминание, видимо, уютно устроилось и вылезать из головы совсем не хотело.
Однажды, когда Эля набралась смелости и сказала маме про имя, та удивленно-насмешливо выгнула бровь и фыркнула: «Может, сразу Нефертити Вас начать называть? Нет уж, милочка, давайте без фокусов. Раз назвали Лизой, придётся этот крест на себе нести». Почему-то было обидно.
Эля оглянулась, пытаясь понять по лицу мамы, что та заметила, а что нет, но она уже направлялась в сторону кафе «Ex libris», откуда ей навстречу шёл её жених Эрик — Эля пощёлкала пальцами, пытаясь мысленно подобрать правильные слова, — какой-то… сероватый, лысый, ну и не такой уж, конечно, молодой уже человек.
Девочка одёрнула себя: «Хватит зацикливаться на мыслях, так и группу можно потерять». И действительно, все эти самые разные дети и родители некоторых из них уже собрались вокруг экскурсовода и стали переходить дорогу в сторону Чистопородного бульвара. Эля подбежала к переходу и протиснулась поближе к мужчине с птичьим носом. На этот раз она пришла сюда с твёрдым намерением собрать всё своё внимание в кучу и направить его на то, что будет говорить этот человек. И неважно, что её сюда притащили практически насильно. Но Эля знала: конечно, на самом деле важно. Была бы её воля, она бы сейчас сидела дома, пила ромашковый чай и читала какую-нибудь книжку — каникулы ведь, должна быть хоть какая-то свобода! К тому же Эля понимала, что ни один, даже самый прекрасный экскурсовод не сможет рассказать о Москве так, как рассказывал о Грузии Светин дедушка: девочка до сих пор, кажется, в деталях представляла каждый перекрёсток его родного Батуми, где она сама никогда не была. Но в этот раз она правда старалась слушать внимательно: то ли ей было жаль, что день обещал быть таким скучным, и хотелось вытрясти из него хотя бы крупицы пользы и продуктивности, то ли ей просто хотелось доказать себе самой, маме и всем абстрактным «людям вокруг», что она не такая рассеянная, какой кажется. И поначалу у неё действительно получалось. На голову Эли сыпались слова о Луначарском и Ленине, о Маяковском и Лиле Брик, а она старалась запомнить их и разложить по внутренним полочкам. Но в какой-то момент ей вдруг начало казаться, что в некоторых закоулках Москва ужасно похожа на Питер. И что она стесняется этого и прячет Питер в старые дворы под клёны. У задних сторон библиотек и хирургических центров. И Эля как-то незаметно для себя достала из рюкзака блокнот с ручкой и стала искать эти кусочки Питера, описывая всё, что было на него похоже. Наверное, похоже. Она никогда не была в Петербурге, но знала о том, как он выглядит, и какая там атмосфера, потому же, почему знала о внешнем виде и атмосфере Батуми. О Питере ей рассказывал Светин дедушка. Точнее, не совсем так: он стал рассказывать ей и о Питере тоже, когда она узнала, что это — город, где всю свою жизнь прожил Хармс. А вот с ним она впервые познакомилась именно благодаря дедушке, когда однажды он решил прочитать ей стихотворение про тигра. И после этого всё, что касалось Хармса, вдруг стало для Эли невероятно важным. Она верила, что когда-нибудь поедет в Питер и увидит все те места, где этот удивительный, глубокий, грустно-весёлый человек гулял, работал, шутил… Но туда хотелось ехать только без внутреннего страха. С уверенностью, что она почувствует город, а он сразу увидит в ней местную. И поэтому Эля хотела сначала узнать о Петербурге как можно больше.
Пока она подходила к старинным зданиям, осторожно проводила по ним рукой, петляла по улочкам и переулкам, одновременно записывая что-то в блокнот, группа вместе с экскурсоводом ушла далеко вперед, и девочка уже даже не знала, где находятся все остальные. Но ей не было до этого дела.
Эля проходила мимо дорогих бутиков, где манекены напоминали людей не только строением пластикового тела, но и по-настоящему человеческими позами, мимо лютеранского собора и православного храма, до странности похожих друг на друга. Наконец, впереди замаячил хвост группы. Последней шла девочка — наверное, Элина ровесница, с такими же, как у Светы, длинными вьющимися волосами. Только если у последней волосы были каштановые, то у этой девочки они были похожи скорее на тёмно-рыжую шёрстку молодого тигра.
Эле вдруг ужасно захотелось подойти к ней и познакомиться, но она была слишком далеко, да и здания рядом с ней тянули к себе не меньше. И она побежала. Побежала вперёд, за этой девочкой, продолжая останавливаться и что-то записывать в блокнот, стараясь ни упустить ни одного интересного места, охватить всё хотя бы взглядом.
Улицы обступали и проносились со всех сторон. Дамские сумочки засыпали на подоконниках чёрными кошками. Иногда рыжая девочка останавливалась, как будто оглядываясь на Элю, и это действовало как рефлекс: она начинала бежать быстрее.
Когда Эля добежала до одного из многочисленных перекрёстков, то услышала, как с одной его стороны духовые призывали к революции, а с другой кто-то с надрывом кричал: «I love! I love you!» — как будто выкрикивал претензию. И тут у неё в голове прозвучал щелчок, после которого больше не могло быть остановок.
Этот день прошёл, как прошли и многие другие дни, а Эля всё бежала. Бежала мимо маминой свадьбы и появления дома сводного брата. Мимо потихоньку возникающей привычки звать Эрика папой. Мимо выпуска из школы и поступления в университет, мимо первых отношений и первого расставания, мимо написания многочисленных резюме и смены мест работы. Бежала вперед, оставив для себя маяком что-то, напоминающее ловкий тигриный хвост. Выбросив из памяти всё ненужное, сохранив только очень далёкие воспоминания о той предыдущей Эле, у которой когда-то была Света, её дедушка… А ещё папа. И если бы она очень сильно напряглась, то могла бы даже вспомнить, как он учил её кататься на велосипеде, когда ей было четыре года. И какие у него были большие бережные руки. Но Эля старалась не вспоминать.
Она не знала точно, как долго бежала. Знала только, когда остановилась. Это произошло в прохладный сентябрьский день, когда телефон зазвенел, как много раз звенел и раньше, и вдруг практически незнакомый, низкий сдавленный голос сказал: «Лиз… Эль, прости… Дедушка умирает. Я подумала, ты приедешь…»
Эле показалось, что её с размаху швырнули об стену. Она перестала бежать, резко остановилась и задержала дыхание, чтобы совсем не потерять воздух. «Он… Ждёт, помнит меня?» — услышала она откуда-то свой, но тоже совсем незнакомый голос. На том конце провода раздался нервный смешок. «Ну нам же не по семь лет, Лиза… Нужно же понимать, что такое Альцгеймер» — и Света положила трубку
«Лиза»… Теперь Эле почему-то не было обидно.
Билет на самолёт она купила в тот же вечер, забыв хоть что-то объяснить маме, брату, отчиму и молодому человеку. Забыв отпроситься с работы. В ту же ночь запихнула в рюкзак вещи. На следующее утро она уже была в неестественно солнечном и тёплом для осени Батуми, где ей неожиданно захотелось завернуться в плед, шерстяную шаль или вообще надеть зимнюю куртку. На улице, кажется, было двадцать пять градусов, но Элю от холода бросало в дрожь.
Дверь маленькой двухкомнатной квартиры ей открыла какая-то девушка. Эля еле узнала Свету. Прекрасные каштановые кудри были острижены до плеч, губы плотно сомкнуты, а за серьёзным, жёстким взглядом, кажется, пряталась детская обида, страх очень маленькой девочки перед чем-то огромным и неизбежным и… неуверенность. Эля отбросила от себя эту мысль. Света и неуверенность? Такого точно не может быть. Девушка лихорадочно пыталась вспомнить, сколько раз они виделись за эти одиннадцать лет? Кажется, один? Или два? Когда, как?
Света коротко кивнула ей и провела к комнату, где лежал дедушка. Там же у кровати стояли, не зная, куда себя деть, отец Светы вместе с её старшим брат ом Сашей, которого когда-то за любовь к точным наукам девочки прозвали Сан-техником, и Светин муж Тамта (Эля точно не помнила, но кажется, они впервые встретились с будущей женой, когда та буквально врезалась в него на улице).
Девушка неопределенно посмотрела на всех и кивнула куда-то в пустоту — так же, как минуту назад кивнула ей Света — и подошла ближе к кровати.
Дедушка лежал на спине, мутным взглядом смотрел в потолок и как будто бы о чём-то вспоминал.
«Соня?»- позвал он. Света тут же подбежала к кровати.
Эля вздрогнула. Неужели он не помнил, как зовут его единственную внучку, которой он сам дал такое светлое и живое имя?
«Соня, а где Эля?».
Девушка снова вздрогнула, но заставила себя аккуратно взять за руку старика. «Я здесь, бабу». Его взгляд неожиданно просветлел, он чуть повернул к Эле голову и улыбнулся: «Ну что, нашла тигра?» Эля только крепче сжала руку дедушки и тоже попыталась улыбнуться.
Она не знала, где был этот тигр. Где был этот несчастный, черт бы его побрал, тигр. Хотелось найти виноватого. Достать, что ли, из могилы Хармса и заново его убить.
Дедушка повернул голову к потолку, взгляд его снова помутнел, он усмехнулся и сказал что-то на грузинском. Эля вопросительно посмотрела на Свету. Та наклонилась к ней и шёпотом перевела: «Хлеб, сыр, вино и доброе сердце — вот и всё, что нужно доброму человеку».
Эля встала и чтобы справиться с комком у горла, пошла открывать форточку. За окном раскинулся родной, знакомый до каждой трещинки на асфальте город, и где-то вдалеке синели горы. Или это было море? Эля не могла понять, картинка расплывалась перед глазами.
Девушка открыла форточку. В комнату ворвался лёгкий, по-летнему свежий ветерок, затрепетали жёлтые занавески, и робкий солнечный зайчик прыгнул на плечо Эли. Может быть, из-за преломления света через ткань занавески, а может, просто из-за волнения, но ей показалось, что по цвету он был похож на светло-оранжевую шёрстку старого тигра. Она подошла ближе к окну, подставила лицо ветру и почувствовала, как вместе с ним с улицы залетает тёплый аромат миндального печенья шакарлама.
