XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Когда-то давно существовала планета, что была изнутри окутана толстыми цепями вдоль и поперёк. Каждая из них была прикована к определённому городу, обременяя его. У каждого поселения было своё испытание, которое становилось сложнее с каждым годом, если жители не находили решение. Каждая цепь – загадка, которую нужно вовремя решить. Иначе город может не выдержать натиска утяжелений и запутаться в цепях. Запутавшийся город уже не сможет вернуться к жизни, он просто погибнет. Таких поселений много, даже очень. Это место становится пустыней цепей, а все жители – заложниками, всю жизнь их будут преследовать несчастья и неудачи. То же ждёт и странников — каждый, кто прикоснется хоть кончиком пальца к проржавевшим цепям, сразу же попадает в этот плен. Цепи показывают путникам, что случается, если не найти ответ на загадку бремени. Их звон похож на отрывистые вопли за стеклянным куполом. Словно расселившиеся по другим местам жители оставили в них частички души и теперь молят: «Не совершайте наших ошибок, возвращайтесь в свой город, ищите ответ поскорее!» Но их крики ударяются об стены, отлетают, мечутся и просачиваются наружу лишь невнятными кусочками вперемешку с заглушающим остатки слов треском.

Пока испытание живёт с городом, все его жители бессмертны, но как только судьба поселения становится известной, им остаётся прожить сто лет.

Пролетели целые столетия… Некоторые города смогли избавиться от бремени и начали жить счастливо, а другим не повезло – они запутались. Появились даже целые списки городов, которые вымерли. Но одно из поселений – Кланберг все еще осталось на пути к решению, у него в распоряжении последний год, решающий всю судьбу населения. Последняя попытка, последний шанс. Права на ошибку нет! Либо счастливая жизнь, либо мгновенная смерть. Одиннадцатого марта тысяча девятьсот пятьдесят третьего года ровно в десять часов и сорок шесть минут вечера по отсчёту планеты Горбен всё решится.

Бремя Кланберга было следующим. В центре города стоял огромный сосуд объёмом в двадцать пять литров, который нужно было до краёв наполнить человеческими слезами.

Когда в тридцатом году это испытание было озвучено, наступили выборы. Населению нужно было найти мудрого и разумного правителя, который смог бы выбрать верный ответ из тех, что были предложены. Королём стал Георгий Ривьер. Это был довольно высокий, худощавый мужчина, вечно прячущий свою фигуру в складках объёмного чёрного плаща. Его костюм венчали такого же цвета перчатки и шляпа с широкими полями. Такой стиль одежды создавал для него образ загадочного детектива из книг, которые стали особенно популярны в тысяча девятьсот пятидесятых. Молодые девицы голосовали за него из-за чарующей внешности, проницательного взгляда и вселяющего уверенность баритона. Мужчин и тех, кто постарше убедила его твёрдая и одновременно, как потом стало ясно, неестественно изысканная, жеманная речь. Но, со временем бесконечные бессонные ночи, усталость и тревога стёрли былой шарм. Взгляд когда-то юного парня потух, голос стал более хриплым и приобрёл жёсткость, в ранее глубоких каштановых волосах начала проблёскивать седина. Несмотря на всё же неизменившийся стиль, о той загадочности не могло быть и речи. Неизменным остался только характер. Чёткость действий, суровость правил и распорядков, жуткий перфекционизм – вот как его можно охарактеризовать.

Возможно, если бы не эгоизм Ривьера, то Кланберг уже давно освободился бы. Но король считал нужным не прислушиваться к народу и городскому совету, а делать решение самому. Каждый год он выбирал вариант опрометчиво, без аргументов, несмотря на уже не столько уговоры, сколько мольбы окружающих. Георгий хотел войти в историю, стать спасителем и раз за разом ошибался. Сосуд становился всё больше и больше, жителей накрывала безысходность. Ведь с каждым годом он увеличивался ровно на двести пятьдесят миллилитров. Когда наполнять его стало невозможно, появилось второе условие – недостающий объём в последние пятнадцать минут до обновления надо было восполнять золотыми монетами. Жителей настигла нищета, им приходилось отдавать свои последние деньги, чтобы не появились новые испытания. Если нет ни решения, ни заполненного сосуда, то увеличение идёт уже на пятьсот миллилитров. Они бы с радостью свергли злосчастного правителя, но закон не позволял. Он гласил, что правитель, занявший престол после появления бремени, не может покинуть его до самого конца. Король должен был либо освободить город, либо встретить его гибель.

Время стремительно утекало. Ноябрь тысяча девятьсот пятьдесят второго выдался аномально холодным. Солнце светило очень тускло, казалось, что в Кланберге начала царствовать вечная ночь. Небо было затянуто огромными чёрными тучами, через эту завесу слегка пробирался солнечный свет. В центре города они чуть-чуть расступались, показывая главное светило. Создавалось ощущение, что весь город – большой зрительный зал, а сосуд слёз – сцена, освещаемая прожекторами. Свет этот слабо походил на прожектор, он просто лился вниз мутноватым потоком, имеющим перелив оттенков жёлтого от периферии к центру. Но цвета эти были загрязнённые, как будто неопытный художник плохо промыл кисть после чёрного. Вокруг этого потока остатки солнечных лучей разливались прозрачной пеленой, которая редела вдали, а на окраинах города рассеивалась вовсе, не оставляя ни капли света.

Не было никаких живописных закатов и рассветов. Вечером солнце скрывалось за плотными тучами, заходило за их завесой, и наступала ночь. Облака расплывались, показывая бескрайнее чёрное небо, усыпанное звёздами. Ранним утром светило выглядывало из-за гор, освещало город полностью. Тогда небо медленно меняло свой цвет на тёмно-лазурный, книзу перетекающий в сизый. Но уже через несколько часов вновь появлялась облачная ширма, скрывая солнце. В первые недели месяца на рассвете земля покрывалась туманом, который мешал взгляду. Уже во второй половине его сменили снежные бури. За ночь снег заваливал окна, проламывал двери, деревья падали под его тяжестью прямо на жилые дома.

Было ужасно холодно. Все кутались в пальто, шерстяные шали, надевали шапки, несколько пар носков и перчаток. Приходилось покупать зимнюю обувь с меховыми подкладками и на размер больше, чтобы нога влезала в нескольких слоях тёплой одежды. Нигде не было ни единого живого существа кроме людей. Проходивший путник видел снежные пустыни, обломки зданий. Мимо него проходили жители города: исхудавшие, с опухшими и раскрасневшимися от мороза, бессонницы и плача лицами и глазами, в которых полопались сосуды. Взгляд их был, казалось, пустой… Они потеряли надежду на жизнь, ведь в марте они станут заложниками цепей. В Георгия Ривьера уже никто не верил, он показал свою сущность за эти долгие годы.

***

В тысяча девятьсот тридцатом году жизнь в Кланберге была ещё не столь обречённой. В разговорах людей мелькала едва уловимая надежда, она неслась тонкой спасительной нитью, за которую жители отчаянно цеплялись. Они старались как-то подбадривать себя, радовались мелочам. Да, радость была наигранной, натянутой, но это неважно. Все находились на грани, стоит только сделать шаг, как их сразу же настигнет пропасть безысходности и бесконечный океан собственных слёз. Стоит только перешагнуть эту черту, и о спасении уже не будет и речи. Поэтому все безрассудно хватались за положительные эмоции, как путники в пустыне за оазис, стараясь спасти себя. Они всё ещё верили… Верили, что Георгий Ривьер, ставший для них преградой, облагоразумится под влиянием страха. Но король не боялся ничего, он лишь каждый день обходил город и твёрдым голосом с расстановками говорил: «Прекрасный день, не правда ли? Как Ваше настроение? К слову о настроении, Вы поплакали сегодня? Я вот уже сделал ежедневный взнос, и Вы не забудьте. Что ж, хорошего дня. До свидания».

Несмотря на гнетущую обстановку, что камнем нависла над городом, перекрывая кислород, погода в марте выдалась крайне хорошая. Не было никаких ощутимых изменений, стандартный период плавного перехода из суровой зимы в нежную весну. Конечно, если что-то в этом городе слёз ещё можно было назвать нежным.

В первые недели, впрочем, как и по всему Горбену, царствовала зима. Снег лежал сугробами колоссального размера, было достаточно холодно. Но уже через некоторое время раскалённое солнце обогрело Кланберг, температуры поднялись до десяти-пятнадцати градусов. Сугробы начали постепенно уменьшаться в размерах, некоторые сосульки падали с крыш, доставляя неудобства прохожим, некоторые таяли и превращались в кристально чистые капельки. По дорогам бежали холодные ручейки из снега и льда, испаряющиеся с каждым днём. Лёд на реках трескался, и его осколки неслись с водяными потоками в другие края. Самым первым взглянуло на немного обновлённый весной мир не из-под корки плотного льда озеро Мерион, находящееся в западной части города. Вода в нём всегда была полностью прозрачной, но даже его коснулись тяготы кланбергцев, и оно помутнело. В местах, где сугробы полностью растаяли, выглядывали первые подснежники. Их маленькие белые лепесточки склонялись кончиками вниз, стебли обрамлялись ярко-зелёными листочками. Вскоре и деревья проснулись и стянули с себя одеяло из белых хлопьев, тоненькие веточки позеленели, на них появились первые почки. Это пробуждение природы вдохновляло, веяло мечтами прекрасной жизни, свободы… Но грёзы очень быстро улетали в своё царство, и жители вспоминали о своём бремени, о цепях, что уже словно проникли внутрь людей.

Именно в это время пробуждения двадцать девятого марта тысяча девятьсот тридцатого года под многочисленными скоплениями ярких звёзд в только что потемневшем небе с проблесками глубокого фиолетового на свет явилась новая жизнь.

В эту ночь долго пустующий родильный дом озарился светом из окон, наполнился радостными возгласами, детским плачем. Из палаты доносились разговоры:

— Поздравляю вас с рождением девочки, — с широкой улыбкой воскликнула акушерка, отдавая малыша в руки матери.

Женщина ничего не могла вымолвить, эмоции переполняли её, кружились вихрем. Она только смотрела на свою дочь сверкающими от счастья глазами. Пару раз Мелани Бостонская пыталась что-то сказать, приоткрывала рот, улыбалась ещё шире и вновь устремляла свой полный нежности и теплоты взгляд на дитё. Женщина не говорила, осторожно дышала, словно боясь спугнуть своё счастье. Ей не верилось, что всё сейчас происходит наяву, что это не просто реалистичный сон. Её муж – Саймон с начала родов не отпускал её руки. Он медленно переводил взгляд с дочери на жену. Мелани склонила голову, прикрыла глаза, и по её щекам полились слёзы счастья, которые капали на лоб новорождённой.

— Это моя дочь… — всхлипывая, прошептала Мелани, — моя кровинушка…

— Да, дорогая, это наша дочь, — вымолвил отец, глаза которого тоже были на мокром месте, — как назовём?

— Я оставлю вас вдвоём, — всё с той же улыбкой сказала акушерка и вышла из палаты.

Пара некоторое время перебирала различные варианты имён, но через некоторое время женщина посмотрела на небо через окно. Во множестве звёзд она разглядела созвездие Кассиопеи.

— Кассиопея! Как тебе? — произнесла она, повернув голову к Саймону.

— Красивое имя… Я согласен!

— Кассиопея Бостонская… Та, чьи глаза словно маленькие звёздочки, освещающие мир, — прошептала женщина, устремив взгляд в глаза дочери.

***

Суровая зима почти что полностью растерзала Кланберг, у которого остался лишь месяц. Жителям стало уже всё равно на погоду, всех волновало лишь будущее. Тянущееся патокой последнее время их, пусть не спокойной, но хотя бы устоявшейся жизни, рвало изнутри, оставляя кровоточащие раны глубоко в душе. Они не были рады жизни, где будут заложниками цепей. Жители не знали, что ждёт их дальше, насколько тяжелы будут мучения.

Так долго! Так долго шли минуты до того злополучного дня сдачи ответа! Ведь для них всё было решено, они не питали надежд, и ожидание предназначенного оставляло жгущие следы. Они знали, когда для них всё решится в худшую сторону. И это долгое ожидание того, что уже скоро должно случиться, мучило. Пусть уж лучше эта начавшая казаться прекрасной жизнь под мрачным небом с ежедневными слезами поскорее перейдёт в жизнь на дне несчастий.

«Тяжело ждать ужасное, если знаешь, когда оно придёт, даже если сейчас всё относительно хорошо. С каждым днём всё мучительней, всё ближе, всё страшнее! Пусть придёт одиннадцатое марта поскорее. Пусть всё решится! Это уже невозможно!» — так говорили жители.

***

Стоял февраль. Обычный, такой же мучительный месяц, как и все, начиная с ноября. Двадцатидвухлетняя Кассиопея сидела на крыльце деревянного домишки и размышляла. О жизни, о бремени и о баночке слёз, которые попросила сдать мама. Хлопья снега падали и таяли на её овальном лице и маленьких ручках, крупные легонько кололи курносый нос. Она подняла голубые глаза ввысь и подумала теперь о снеге. Что все они похожи на него. Летят, живут своей жизнью и выбирают: поддаться ветру и расколоться на первом же препятствии, как эти растаявшие на ней снежинки или же собраться с силами и дойти до цели, подобно тем из них, что живут в сугробах до зимы. Она с грустью выдохнула морозным паром, вспомнив, что все кланбергцы сейчас бессильны, и пошла к сосуду.

Девушка подошла к центру города, решив не задумываться, о чём вспоминали мама с папой, чтобы добыть эти слёзы. Она уже было начала откручивать крышечку, как вдруг поскользнулась. Ей удалось сохранить равновесие, но баночка полетела вниз, разбрызгивая содержимое. Слёзы её родителей потекли по рукам, осколки разлетелись в ногах и покрылись снегом. Кассиопею накрыли отчаяние, страх, осознание собственной беспомощности, того, что она не может сделать ничего, а усилия родных людей сейчас пропитались в мех пуховика. И по щекам беспрерывным потоком потекли слёзы, только теперь её собственные. Девушка склонилась над сосудом, буря эмоций со всхлипами вырывалась из её души и стекала по стеклянным стенкам. Всё, что накопилось внутри, всё, что она чувствовала, материализовалось в солоноватую жидкость. Её ноги стали подгибаться и дрожать, поэтому Кассиопея впилась руками в бортики. И тогда, с заложенным носом и плывущим от усталости миром вокруг она поняла, что плачет сейчас по-настоящему. Поняла, что такое плакать, когда эмоции не помещаются внутри и их нужно куда-то выплеснуть, когда не хватает сил и очень-очень тяжело. Поняла, что большинство слёз, сданных в этот сосуд, пустые, что все люди делали взнос потому, что так сказал Ривьер, а не потому, что им это было действительно нужно… Ведь поплакав, девушке стало легче, а всем тем людям – нет. Поняла, что ощущения надо направлять в нужное русло и, вдруг из закоулков сознания выскользнула мысль, что она никогда не испытывала слёз радости, какие были у ее мамы, когда Кассиопея родилась. Она начала вспоминать ответы, которые отправлял правитель. Из тех, что девушка помнила, все были какими-то несуразными и слишком сложными для осознания. Но никто и никогда не говорил про чувства и эмоции, про искренность… Слишком натянуто, эти решения как старые гитарные струны, они словно вот-вот порвутся, им не получается верить. Ответ должен быть простым, чтобы он нашёл отклик в каждой душе, и ему хотелось следовать.

Кассиопея поняла, что радость – вот тот ключ, который все ищут, за счастьем и позитивом надо следовать людям.

Вытерев замёрзшей рукой глаза, девушка побежала домой. Она мимолётно стряхнула с обуви снег и вбежала на кухню к маме.

— Мама, я всё поняла! – крикнула сходу запыхавшаяся Кассиопея.

— Стой, объясни мне спокойно, пожалуйста. Это настолько важно, что ты так торопилась мне сообщить? – ответила обеспокоенная Мелани, присев на стул.

— Да. Мы всю жизнь делали всё неправильно! Нужны были слёзы радости, не нужно было тушить в себе счастье, думая лишь о плохом. Это ведь неискренне, это неправильный путь!

— Касси, ты слишком наивна и ничего не понимаешь. Этот мир слишком жесток, чтобы всё было так лучезарно. Оставь это. Наша судьба уже решена, шансов нет.

— Но мама…

— Нет.

Девушка была возмущена, даже слегка подавлена, но не бросила своего дела. Этим же вечером она вспомнила единственные и уже смутные счастливые моменты своей жизни и отнесла в сосуд слёзы радостных воспоминаний. Вся жидкость слегка заискрилась, но лишь на считанные секунды, но и этого хватило Кассиопее, чтобы поверить в свои догадки до конца. И она поплакала ещё, окрылённая надеждой на успех и освобождение.

Девушка не стала отправлять свою догадку в общую копилку. Через несколько дней она лично пошла в резиденцию к Георгию Ривьеру.

Это было обычное деревянное здание, которое не имело отопления, как и все остальные. На входе стояли стражники – два суровых мужчины, но в их лицах можно было разглядеть хроническую усталость.

— Куда Вы, девушка? – произнёс один из них, вытянув руку, чтобы держать её на дистанции.

— Мне к Георгию Ривьеру. Это по вопросу освобождения.

— Для этого есть общая копилка, — отрезал второй.

— Я знаю настоящий ответ! Мне нужно всё разъяснить ему. Пустите же меня! Я вижу, что вам также тяжело, я смогу решить это, если король мне доверится. Общая копилка – это путь в никуда!

После этой фразы и убедительного взгляда стражники расступились. Ведь они и сами не поддерживали взгляды правителя, но такова их работа.

— Мне нужно срочно с Вами поговорить, — сказала она, влетев в кабинет.

— Хорошо. С кем имею честь общаться? — обыкновенные сухость и расстановки в его словах.

— Меня зовут Кассиопея Бостонская. Прошу, выслушайте меня.

— Говорите.

— Извините меня за дерзость, но Вы всё это время мучали людей, требовали слёзы от горьких моментов, которые, наверное, уже превратились в пустоту, ведь из них взяли всё, что только можно. Но Вы не понимали, что это не то! Люди всегда должны думать о хорошем, даже в самых отвратительных ситуациях! Вот, что Вы должны были объяснить! Сосуду нужны слёзы радости!

— Я приму Ваши догадки к сведению.

— Я ещё не закончила, пойдёмте за мной.

Увидев энтузиазм в её взгляде и словах, Георгий Ривьер без слов пошёл за ней. Кассиопея привела его в соседний запутавшийся город Бордер и, проигнорировав предупреждения, ступила на цепи.

— Я стою здесь и не чувствую никакой тяжести, о которой так убежденно говорили все ступившие сюда. Все потому, что я иду по правильному пути. Путается не город, а люди. Они выбирают неправильную дорогу и покрывают цепями душу. Цепи понимают людей. Если те думают, что от них идут несчастья, то они будут идти по их зову. Жители сами притягивают негатив. Они верят в плохое, и плохое случается. Для людей на правильном пути эти цепи лишь иллюзия, декорация. Я единственная, кто знает ответ и следует ему. И поэтому я сейчас стою здесь, и со мной ничего не происходит. Также как и с теми людьми, кто освободил свои города, но они боятся прийти сюда из-за слов других. Теперь Вы верите мне?

— Я верю Вам, Кассиопея. Ваш ответ будет отправлен одиннадцатого марта. Ждите.

***

Наступило одиннадцатое марта. День, которого боялись все кроме Кассиопеи. Она посмотрела на мрачные тучи с мыслью о том, что сегодня они развеются. Девушка пришла в центр ровно в десять часов вечера. Её сердце учащённо билось, и внутри мелькал вопрос – не обманет ли правитель? Но она сразу же его отбрасывала, думая о хорошем. Каждый день Кассиопея исправно приносила слёзы радости и наблюдала за скоротечными искорками в сосуде.

Сейчас она смотрела на толпу людей, лица которых как одно кричали отчаянием.

В сорок минут вышел Георгий Ривьер.

— Здравствуйте! Ну что же, настало время отправить наш ответ! – торжественно сказал он, как и в любой другой год, только в этот раз на его лице мелькнула улыбка.

Толпа начала переговариваться, но уже в сорок пять минут она затихла. Казалось, в этой тишине можно было услышать биение тысяч сердец в одном ритме, словно это метроном.

— Слёзы радости! – крикнул король Кланберга в сорок шесть минут, после чего Кассиопея выдохнула.

В это же мгновение сосуд разлетелся на тысячи маленьких осколков, слёзы из него превратились в пар и улетели ввысь. Тучи разлетелись в разные стороны, небо стало светло-светло голубым, солнце засветило так ярко, что заслезились глаза. Сугробы снега подтаяли, буря остановилась и сменилась маленькими снежинками, медленно падающими вниз.

— Свобода! – прогремела толпа, люди скинули шали и перчатки, и по их щекам потекли слёзы самого настоящего счастья.

— Я признаюсь. Я был ужасным правителем, пытался что-то кому-то доказать. Приехал сюда после давнего переезда моих родителей в жажде то ли мести, то ли славы спасителя… Простите… Я не видел самого простого. Так пусть же мой пост займёт тот человек, который достоин. Кассиопея Бостонская открыла мне глаза на этот мир. Выйди же сюда, добрая девушка! – произнёс уже бывший правитель.

— Но, я не могу. Не стоит, правда, — начала оправдываться девушка, но вдруг мама взяла её за руку и вытащила на помост.

— Прости меня за то, что не поверила. Ты, правда, достойна. Иди, — сказала Мелани с улыбкой, положив руку на плечо такому же радостному Саймону.

Кассиопея вышла на середину, широко улыбаясь и с покрасневшими от смущения щеками. Георгий Ривьер откинул её длинные русые волосы назад и надел корону на голову.

— Объявляю новой королевой Кассиопею Бостонскую!

— Да здравствует наша новая королева! Да здравствует Кассиопея Бостонская! – прогремела взбудораженная толпа вслед за Георгием.

***

С тех пор Кланберг был освобождён, а все остальные запутавшиеся жители других городов нашли правильный путь и сбросили оковы. Горбен начал процветать. К слову, народ простил Георгия Ривьера, ведь когда ты счастлив, нет времени на обиды, тем более, если человек этот раскаялся. А сделала это всё девушка, умеющая видеть всё насквозь, даже мимолётную жизнь снежинок, находить смысл во всём, замечать мельчайшие детали, искать везде хорошее и радоваться мелочам. И зовут эту девушку Кассиопея Бостонская.

Кассиопея Бостонская – та, что и вправду смогла осветить мир своей чистой и доброй душой.