Кажется, самые печальные исчезновения остаются такими в силу своей неразгаданности. Перед тем как стать Гидроэлектростанцией, Переменная Веера была обыкновенной рекой Веера, в которую бросилась известная оперная певица Надя Харнанкур на пике своей популярности. Но ведь всё могло бы идти своим чередом: одним осенним вечером, после будоражащего умы представления, Надя просто испарилась, а её драматическое сопрано стало отдаваться эхом в оперном театре. Прав ли был тот старик, заявлявший, что однажды видел девушку на мосту в её вечернем платье? Или правда была на стороне обезумевшего поклонника, который настаивал на том, что видел её в Ревашоле спустя год после пропажи? А может, своя доля правды есть в параноидальной каше, названной романом, в котором Надя на самом деле мескийский шпион, нигилист и предвестник конца света. Кто может сказать наверняка?
Но в одном можно было не сомневаться. Никто не хотел видеть слипшиеся с илом, разлагающиеся остатки Нади Харнанкур, всплывающие на поверхность водоёма в том самом вечернем платье. Никто не желал увидеть колонию пресноводных моллюсков, поселившихся в её глазницах или её мёртвую ухмылку с золотыми зубами, и точно никто не жаждал увидеть потрясённые лица команды проектировщиков гидроэлектростанции.
Тщетность. Тщетность придаёт форму нашему миру. История – сотканный рассказ из неудач и ошибок, но прогресс – это следствие всех тщетных провалов. «Развитие!» – твердят футуристы. «Неудача», – произносят бунтовщики. «Похмелье!» – кричат моралисты с заднего ряда. «Поражение», – вновь молвят озлобленные, вышедшие из себя бунтовщики. Время сумрачно, произносит Он. Провал творца – начало новой эпохи. Крас Мазов стреляет себе в голову, а Абаданаиз вместе с Добрев спиваются ядом на Озонновых островах. Ветерок нежно осыпает песком их кости под пальмовыми деревьями. Но кто мог об этом узнать? Все самые лучшие люди, светочи земли, собрались в одном месте. Учителя, писатели и рабочие-мигранты теснятся в окопах. Молодые солдаты дезертируют и покидают свои подразделения. Но какие прекрасные песни они поют! Храбрые духом – любимые дети Истории. По крайней мере, им так кажется, когда они поднимают за собой белые стяги с серебристыми рогами в форме короны.
Они терпят поражение.
Попытки путчей сломлены. Анархисты кучами свалены в братские могилы близь Грейт Блю. Коммунисты, отброшенные от изолы Граада, отступают к Самаре, где образуют деформированное рабочее государство, управляемое бюрократами. Загадка исчезновения страстных любовников революции была решена 35 лет спустя, когда 8-летнее чадо Риче ЛеПомне Юджин во время своей вечерней прогулки найдёт обнимающихся скелетов Абаданаиз и Добрев на берегу безымянного Озоннового острова. Одетый в короткие шорты и с сачком в руках, он станет в недоумении рассматривать кости, знаменующие его прошлое, цепляющиеся друг за друга. Блеклые и гладкие. Где начинается одна часть скелета, а другая заканчивается? Время перемешало их кости, словно колоду карт. Позже Риче построит там отель вместе с ныне всемирно известным оздоровительным центром.
Но величайший провал заключался не в том, что мировая революция Мазова закончилась кровавой резнёй, а после ужаснейшим поражением. Провал был и не в возлюбленных-революционерах, чьи кости теперь украшают зал ожидания у ароматерапии. С подавлением внутренних волнений Граад стал мировой державой, сильнейшей нацией, чьи города процветают, а свет их бурного развития виден даже с орбиты, он искрится и расползается как паутина. Целые государства исчезают с карты мира. Государства, где когда-то у Мазова было множество сторонников. Такие государства, как Зиемск. Государства, где людей снисходительно называют «койко». И это длится настолько долго, что даже местные стали себя так называть.
Тереешу Махееку всего 7 лет. Его отец – образцовый койко, дипломат и лизоблюд, ещё не успевший отвезти своего сына в школу в Ваасе. Город, единолично ставший зоной экологической катастрофы. Цивилизация, переступившая эпоху мегаполисов, – предпоследнюю стадию развития человечества, но не достигшая эпохи некрополиса. Так называемый «полифабрикат» раскинул свои владения, дойдя до территории Зиемска и Юго. Чудище Вааса стирает с лица земли исторические центры Зиемска – старинный королевский город династии Фердидурке и сосновые парки Ленки. Наступает лето, и в самых тёмных уголках подвалов начинают шептать Его имя. Именно это имя кричат во дворах дети. Едва слышен шелест листьев на пустых улицах, и только эхом проносится это имя в ушах граадского милиционера.
«Франчишек Храбрый…»
Храбрейший из койко. Кинозвезда, революционер. Только недавно, весной, были жестоко подавлены народные восстания, и уже как два месяца о нём ничего не слышно. Говорят, что он скрывается глубоко в таёжных лесах, в резервации народа Йакутов и перенимает тайные знания местных жрецов. Нелепая фантастика! Его скулы степного орла, мрачный взор и нежная улыбка – словно солнце, сияющее над тайгой. Он хранит свою улыбку для особых случаев, когда его брови, выражающие серьёзность, полны тревоги…Его дерзкий вид можно разглядеть на плёнках запрещённых фильмов на трикотажной фабрике, где храбрые дамы пришивают их к жилетам и трусам. Нет, Франчишек Храбрый в Самаре! Ведёт переговоры. Он наступает вместе с армией Народной Республики. Не будьте так наивны, Франчишек уже совсем далеко на севере, в Коле, в юрте Игнуса Нильсена. Они никогда его не найдут! Молчать! Франчишек Храбрый никогда не станет прятаться. Только вчера, его видели в очереди за мясом. Он носит фальшивую бороду и фартук мясника и зовёт он себя Возам Сарк, прочитайте наоборот!
Но прошли месяцы, и никаких новостей о Франчишке нет. И так настала осень. Пыль индустриальной революции, как траурная пелена, накрыла золотые и алые листья. В октябре по Зиемску стала расходиться совершенно другая история. Тихая и робкая. Франчишек Храбрый был застрелен за мусорным баком.
Примечание* – Самара в произведении не имеет никакой связи с российским городом Самара.
Sometimes, the saddest disappearance is the one that remains unresolved. Before it became a hydroelectric power station, the Peremennaya Veera was just the Veera River, into which the operetta star Nadja Harnankur threw herself at the height of her popularity. It could have stayed that way: Nadja simply vanished one autumn evening after a thrilling performance, her heavenly soprano still echoing in the opera house. Was the old man right, who claimed to have seen her walking across the bridge in her evening gown? Or was it the fanatical admirer who insisted he’d met her a year later in Revachol? Perhaps there is some truth in the paranoid pulp novelist’s tale, in which Nadja is actually a Mesque spy, nihilist, and doomsday prophet. Who can say for certain?
But one thing is certain. No one needed to see Nadja’s remains emerging from the mud of the reservoir in her evening gown. No one needed to see the colony of river mussels in her eye sockets, the dead grin of her golden teeth, or the shocked expressions of the hydroelectric power station construction crew.
Futility. Futility shapes the world. History is a story of futilities, progress is a sequence of futilities. “Development!” says the futurist. “Loss,” says the rebel. “Hangover!” shouts the moralist from the back row. “Failure,” says the angry rebel. “Time is grey,” he says. The Creator’s failure is an introduction to the era. Kras Mazov shoots himself in the head and Abadanaiz takes poison with Dobrev on the Ozonne islands. The wind blows sand over their bones under the palm trees. Who was supposed to know? Good people from all over the world came together. Teachers, writers, and migrant workers huddle in trenches… young soldiers desert their units. What beautiful songs they sing! Brave children are history’s favourites, so it seems to them, and they wave white flags with silver horned crowns.
And they lose.
Coups are crushed. Anarchists are piled into mass graves on the Great Blue. Communists, beaten back from the isola of Graad, retreat to Samara and become a degenerate worker’s state ruled by bureaucrats. The disappearance of revolutionary lovers is resolved thirty-five years later when the hugging skeletons of Abadanaiz and Dobrev are found on the shore of an unnamed Ozonne island by Riche LePomme’s eight-year-old son Eugene during a Saturday evening outing. Wearing shorts and a butterfly net, he stands and looks perplexedly at the bones of his past as they cling together. Faded and smooth. Where does one begin and the other end? Time has mixed them up like a deck of cards. Afterwards, Riche erects a hotel there along with a now world-famous health centre.
But the greatest failure is not how Mazov’s global revolution ended in bloodshed and then defeat, nor is it how the bones of revolutionary lovers are now displayed in an aromatherapy waiting room. With internal unrest suppressed, Graad becomes a world power, a giant nation, its cities thriving and the light of this growth shining like a sparkling network from orbit. Whole nations disappear from the map of the world. Nations where Mazov once had many supporters. Nations like Zsiemsk. Nations whose peoples are derogatorily referred to as “kojkos”. And this goes on for so long that eventually they even begin to call themselves that.
Tereesz Machejek is seven years old. His father is a model kojko, a diplomat, and a usurper bootlicker who has not yet taken him to school in Vaasa. The city is a zone of ecological catastrophe, a post-megapolis and pre-necropolis human settlement, in the penultimate stage of development. Polyfabricate spreads out at the border of Zsiemsk and Yugo. The monster engulfs Zsiemsk’s historic centres — Ferdydurke’s royal old town, and Lenka’s pine parks. Summer begins, and in the dimness of the cellars, a name is whispered. Children shout it in the courtyards of the houses. The leaves of the trees rustle on the quiet street, and only the echo of that name resounds in the ear of the Graad militiaman.
“Franticek the Brave…”
The bravest of the kojkos. A movie star, a revolutionary. It was just recently that the riots were brutally suppressed in the spring, and now nothing has been heard of him for two months. It is said that he lurks far away in the taiga, in the Yakut reserve, and acquires special abilities from the indigenous priests. Fantastic things! His steppe eagle cheekbones and yearning gaze, gentle smile, as if the sun were rising above the taiga. A smile he saves only for those rare occasions when his serious eyebrows are furrowed with worry… His daring face appears in forbidden films in the jersey factory, where women are brave, sewn onto white cloth from tank tops and panties. No, Franticek the Brave is in Samara! Negotiating. He is coming with the forces of the People’s Republic! Don’t be naive, Franti¢ek is far away in the Kola, in winter orbit, in Ignus Nilsen’s hut. They’ll never find him! Quiet! Franti¢ek the Brave wouldn’t hide! Just yesterday, he was seen in line to buy meat, he now has a false beard and a butcher’s apron, he called himself Vozam Sark, read it backwards!
But the months pass and no news comes, and soon it’s autumn. Industrial dust falls like a mourning veil on the golden and red leaves. In October, a completely different story begins to circulate in Zsiemsk. Quiet and timid. Franticek the Brave was shot behind a dumpster.
