1
Первым транспортным средством, на котором я когда-либо ездила, была детская коляска, привезенная из Германии. Она была покрыта латунью и обтянута плотной тканью, корпус элегантно украшен, а внутри стелилось кружево ручной работы, такое же мягкое, словно пуховое одеяльце. Металлическая ручка, рамка для капюшона, даже спицы колес — все блестело. На подушечке же бледно-розовыми нитями было вышито мое имя: Томоко.
Коляска была подарком от сестры моей мамы. Ее муж сменил своего отца на посту президента компании по производству напитков, а его мать была немкой. Никто из других наших родственников никогда не имел связей за морем и тем более не летал на самолете, поэтому когда имя моей тети всплывало в разговоре, к ней всегда относились как к «той, что вышла замуж за иностранца» — будто бы это и вправду стало частью ее имени.
В те дни я со своими родителями жила в съемном доме на окраине Окаямы, и коляска была, наверное, самой ценной вещью из всех. Фотография того времени подтверждает то, как она выделялась на фоне старого деревянного дома. Она была слишком большой для крохотного садика и привлекала больше внимания, чем сам ребенок. Мне рассказывали, что когда моя мама гуляла с коляской по улице, прохожие нередко оборачивались, чтобы поглазеть. Если же это был кто-то из знакомых, то они обязательно подходили потрогать саму коляску, приговаривая, как она была красива, после чего шли дальше, не говоря ничего о ребенке.
К сожалению, у меня не осталось тех воспоминаний. К тому времени, когда все происходящее вокруг меня стало мне более-менее понятным, я выросла настолько, что уже не могла кататься в коляске, и ее отвезли в сарай. Но все же, несмотря на то, что кружева пожелтели и были запачканы молоком, которое я проливала время от времени, коляска не утратила своей былой элегантности. Окруженная керосиновыми баллонами и потрепанными жалюзи, она все еще пахла заграницей.
Вдыхая этот запах, я позволяла моему воображению уносить меня в детство. Мечтала о том, что я — принцесса из дальней страны, похищенная коварным слугой, который впоследствии бросил меня в дремучем лесу вместе с коляской. Если бы вы распороли нитки, которыми на подушечке было вышито «Томоко», то без сомнения наверняка бы нашли след моего настоящего имени — Елизавета или же Анжела… Коляска всегда играла главную роль в подобного рода историях, когда бы я их не изобретала.
^^^^^
Следующим видом транспорта, который я испробовала, стал велосипед моего отца. Полностью черный и без особых деталей, он издавал грустные скрипы. Признаю, это было нечто гораздо проще и незауряднее, нежели коляска из Германии. Каждое утро папа привязывал к багажнику свой портфель и уезжал на работу. А по праздникам он сажал меня на этот самый багажник, и мы с ним катались по парку.
Я все еще помню те ощущения, связанные с этим велосипедом. Сильные руки, которые с такой легкостью поднимали меня, запах табака, ветерок от вращающихся шин.
«Держись крепче! Не вздумай отпускать!»
Папа то и дело оборачивался, чтобы убедиться, что я не выпускала из рук его свитер, а затем начинал крутить педали. Велосипед летел по дороге, удачно минуя все крутые склоны и резкие повороты, и я держалась за отца изо всех сил, веря, что такими темпами он отвезет меня хоть на край света.
Правда, несмотря на то, что я всегда держала слово и никогда не отпускала его свитер, папа все же оставил меня, даже не попрощавшись, навсегда уйдя в полном одиночестве. Рак желудка, который обнаружили слишком поздно. В 1966 году, вскоре после того, как я пошла в начальную школу.
^^^^^
15 марта 1972 года, когда я закончила ту школу, была открыта высокоскоростная железнодорожная линия Саньё между Осакой и Окаямой. На следующий же день, будучи всего лишь двенадцати лет, мама проводила меня со станции Окаяма, и я села на поезд, еще украшенный по случаю церемонии открытия.
Этот вид транспорта не походил ни на что из того, на чем я когда-нибудь ездила. Он был прочным, но холодным. Полным жизни, но без чего-либо, за что можно было бы удержаться.
Когда мы пришли на платформу, мама все повторяла и повторяла одни и те же советы: «Не пропусти свою остановку, не теряй билет, обратись к кондуктору, если что понадобится». Но когда я села на поезд, она сразу как-то притихла, и ее голос сошел на всхлипы. Мама в этот день плакала даже больше, чем когда не стало моего папы, крупные слезы стекали каплями с накладных ресниц, которые стали отклеиваться.
Когда умер папа, она обеспечивала нас, работая на текстильной фабрике, одновременно с этим занимаясь покроем платьев. В то время как я собиралась поступать в среднюю школу, мама уже думала о своем будущем. Она решила пройти годовой курс в одной из школ Токио, чтобы улучшить свои навыки покроя платьев, с целью впоследствии найти себе работу постабильнее. После того, как мы с ней это обсудили, то пришли к такому решению — мама переедет в общежитие при школе, а я буду жить с семьей моей тети в Ашии. У нас не было столько денег, чтобы оплатить квартиру на двоих в Токио, поэтому единственным выходом было принять такую тетушкину щедрость. Пока мама переживала, я не особо и волновалась. По сути, именно тетя прислала мне ту самую коляску из Германии по случаю моего дня рождения.
В те дни дядя уже был президентом компании по производству напитков. У них с тетей было два ребенка, мальчик лет восемнадцати и девочка, на год младше меня, которая все еще училась в начальной школе. Мальчик не жил с ними, когда я приехала; он не так давно уехал учиться в Швейцарию. Хотя, был еще один человек — бабушка-немка. Таким образом, мой дядя был наполовину немцем, а мои кузины — на четверть.
До этого я никогда их не видела, но, так как они были самой порядочной и замечательной семьей среди всех наших родственников, я решила, что они мне нравятся, и стала верить, что знаю о них все до мельчайших деталей. Без какой-либо на то причины, я была убеждена в мысли о том, как моя жизнь с ними будет все такой же хорошей даже и без моей мамы. Вывод, который я сделала исключительно потому, что получила от них такую роскошную коляску в прошлом.
«Иди тогда».
Пусть и оставалось много времени до того, как поезд тронулся бы, мама все спешила. Я заняла свое место, а она продолжала наставлять меня из-за окна: «Положи вещи в багажник; если жарко будет — сними свитер; еще раз проверь билет». Поезд все-таки тронулся, и мама стала утирать слезы одной рукой, пока другой махала мне вслед.
^^^^^
Когда я сошла на станции Шин-Кобе, то была уверена, что предчувствия оправдаются. Без каких-либо опознавательных знаков нетрудно было догадаться, что ждущий поодаль мужчина был моим дядей. Расслабленный, ноги скрещены, пока он опирался на капот свой машины, аккуратно выглаженный серый костюм и элегантный галстук. У него были каштановые мягкие кудри, ростом он был явно выше тех, кто был неподалеку; весенние лучи солнца озаряли его глубокие видимые ямочки у краев глаз. Завидев меня, его лицо расплылось в теплой улыбке. Он помахал мне и подозвал к себе. Тяжело было представить, что такой красивый мужчина махал бы мне одной, поэтому все, что у меня вышло, это неловкий поклон.
— Добро пожаловать, — сказал он. — Как прошла поездка на новом Шинкансэне?
Дядя слегка наклонился, чтобы лучше меня рассмотреть, затем взял мой багаж и открыл передо мной дверь, будто бы я была какой-нибудь принцессой.
— Прошу, — произнес дядя своим глубоким и спокойным голосом. Его манеры отточенные, а у глаз все тот же ореховый цвет как у волос. У меня аж сердце екнуло.
— Спасибо, — все, что я могла промямлить.
Когда я уселась на заднем ряду, то только тогда до меня дошло, что это авто было роскошным, таким большим, как маленькая комнатка, и наполненным неописуемым ароматом. Кожаные сиденья были отполированы до блеска, и повсюду виднелись кнопки, не только впереди водительского кресла, но и под окнами. Двигатель работал так тихо, что я и не заметила его до того, как машина тронулась, реагируя с идеальной точностью. Лишь спустя долгое время я узнала, что это был Мерседес Бенц.
Чтобы я могла расслабиться, дядя все спрашивал меня об Окаяме и рассказывал о средней школе, куда я должна была пойти. Но я, в свою очередь, так была увлечена изучением профиля его лица, что отвечала немногословно. Простое движение рычага переключения передач или же нажатие кнопки подогрева превращали их в предметы желания. Слезное прощание с мамой на той платформе уже было в далеком прошлом.
Спустя около полутора часа машина свернула с шоссе и поехала к реке; высоко нависала гряда гор Рокко. Мы прошли под железнодорожными путями и пересекли мост. Вскоре, дорога начала сужаться, деревья замыкались у нас над головами, между листьями были слышны птицы, виднелись крыши домов. Вдоль пути шла каменная стена, будто обвивая дорогу и мягко подчеркивая каждый поворот. А дядя все так же спокойно маневрировал в тех местах, где две машины разошлись бы с трудом.
Наконец, он проехал сквозь открытые ворота, чуть заворачивая, и остановился перед крыльцом.
— Вот мы и на месте, — сказал он, открывая пассажирскую дверь и беря меня за руку.
— Это… Ваш дом? — удивленно спросила я. — Это и правда Ваш дом?
1
The first vehicle I ever rode in was a baby carriage that had been brought across the sea, all the way from Germany. It was fitted out in brass and draped all around with bunting. The body of the carriage was elegantly designed, and the interior was lined with handmade lace, soft as eiderdown.
The metal handle, the frame for the sunshade, and even the spokes of the wheels all glittered brilliantly. The pillow was embroidered in pale pink with the characters for my name: Tomoko.
The carriage was a gift from my mother’s sister. My aunt’s husband had succeeded his father as the president of a beverage company, and his mother was German. None of our other relatives had any overseas connections or had even so much as flown in an airplane, so when my aunt’s name came up in any context, she was always referred to as «the one who had married a foreigner»—as if the epithet were actually part of her name.
In those days, my parents and I were living in a rented house on the outskirts of Okayama City, and the carriage was more than likely the most valuable object among our possessions. A photograph from the period shows how out of place it looked in front of the old wooden house. It was far too large for the tiny garden, and it was far more eye-catching than the baby herself, presumably the subject of the picture. I’m told that when my mother pushed the carriage in the neighborhood, passersby turned to look at it. If they were acquaintances, they’d invariably come up to touch it, commenting ecstatically on how beautiful it was before moving on, without any mention of the baby inside.
Unfortunately, I have no memory of riding in the carriage. By the time I became aware of what was happening around me, that is, by the time I’d grown too big to ride in the carriage myself, it had already been relegated to the storage shed. Still, though the lace had yellowed a bit and was spotted with milk I had spit up on it, the carriage had lost none of its former elegance. Even surrounded by kerosene jugs and tattered blinds, it still gave off the aroma of foreign places.
Breathing in that smell, I’d let my imagination stray in my childhood. I’d daydream that I was, in reality, a princess from a distant land, abducted by a treacherous servant who had subsequently abandoned me, along with the carriage, deep in a forest. If you unstitched the embroidered “Tomoko” on the cushion, you would no doubt find some trace of my real name—Elizabeth, or perhaps Angela… The carriage always played a starring role whenever I invented these sorts of stories.
^^^^^
The next vehicle that transported me was my father’s bicycle. Jet black and featureless, it emitted a sad squeaking sound. It was, admittedly, quite plain in comparison with the German carriage. Each morning, my father would tie his briefcase to the rack and ride off to his office. On holidays, he would set me on the rack and ride to the park.
I can still recall the sensations associated with this bicycle. The strong hands that lifted me so easily, the smell of tobacco coming from the broad back, the breeze from the spinning tires.
«Hold on tight! Don’t let go!»
My father would turn to make sure that I was gripping his sweater, and then he would start pedaling. The bicycle flew along, easily negotiating steep slopes and sharp turns, and I held tight to his back, convinced that simply by doing so I could be taken anywhere in the world.
Though I was true to my word and never let go of him, he left me without warning, going alone to a distant place. Stomach cancer, discovered too late In 1966, soon after I’d started elementary school.
^^^^^
On the fifteenth of March, 1972, the day I graduated from that school, the Sanyo Shinkansen link between Osaka and Okayama was inaugurated. The next day, at the age of twelve, I boarded the train alone, seen off by my mother from the Okayama Station, which was still decorated for the opening ceremony.
This vehicle was different from any I had ridden in before. It was sturdy but cold, full of life, but without anything I could find to hold on to.
As we made our way to the platform, my mother kept repeating the same bits of advice-«don’t miss your stop, don’t lose your ticket, ask the conductor if you need help»—but once I’d finally boarded the train, she suddenly fell silent, her voice reduced to sobs. She cried a good deal more that day than when my father had died, large tears dropping from the false eyelashes that were starting to pull away from her face.
After my father died, she’d supported us by working in a textile factory while doing some dressmaking on the side. But as I was about to enter middle school, she’d apparently started thinking about her future. She’d decided to pursue a year’s course of study at a school in Tokyo to improve her skills as a dressmaker, with the goal of securing more stable work. After discussing it with me, we’d agreed that she would move into the school dormitory, and I would go to live with my aunt’s family in Ashiya. We had no money for an apartment for the two of us in Tokyo, so we would simply have to accept my aunt’s generosity.
The decision clearly worried my mother a great deal, but I was less anxious about the move. After all, this aunt was the one who had sent the baby carriage on the occasion of my birth.
At the time, my uncle was already president of the beverage company. He and my aunt had two children, a boy of eighteen and a girl a year younger than me who was still in elementary school. The boy was not living at home when I arrived, having recently left to study in Switzerland. But there was one other resident: the German grandmother who had come to live with the family. My uncle was thus half-German, my cousins one-quarter.
I had never met them, but as the most remarkable household among our relations, I had decided I liked them and believed I knew all about them, down to the smallest details. Without any cause for thinking so, I was convinced that my new life with them would go well even without my mother, a decision I’d come to based solely on the fact that they’d given me such an extraordinary carriage.
«Go on then.»
Even though there was still some time before the train would leave, Mother hurried me aboard. Once I’d reached my seat, she continued to give me her final instructions from outside the window—»put your luggage in the rack; if you get warm, take off your sweater; check one more time for your ticket.» As the train began to move, she wiped her tears away with one hand as she waved over and over with the other.
^^^^^
The moment I got off at Shin-Kobe Station, I was convinced that my premonitions had been correct. I knew without any sort of sign that the man waiting there was my uncle. He stood, totally relaxed, legs crossed, leaning against the hood of his car, in a perfectly pressed gray suit and elegant tie. His hair was brown, with soft curls, he was taller than anyone else around, and the spring sunshine lit the deep recesses around his eyes. When he saw me, he raised his hand and called out, a warm smile spreading over his face.
Having difficulty believing that a man so handsome would be smiling for me alone, I could only manage an awkward bow.
«Welcome,» he said. «How was your trip on the new Shinkansen?»
My uncle bent over to look at me, then took my bag and opened the car door, as though I were a princess.
«Please,» he said. His voice was deep and calm, his manner refined, his eyes the same chestnut colour as his hair. My heart was pounding.
«Thank you,» I managed to say at last.
As I sat down in the middle of the back seat, I realized I was in an elegant vehicle, as big as a small room and filled with an indescribable odor. The leather seats had been shined to a high gloss, and there were buttons everywhere, not only in front of the driver’s seat but under the windows as well—all attesting to the vehicle’s careful design. The engine was so quiet I hardly noticed that it had started before the car glided away, responding perfectly to my uncle’s touch. It was only much later that I learned it was a Mercedes-Benz.
No doubt, in order to help me relax, my uncle asked me questions about Okayama and told me about the middle school where I would be going. But I was so absorbed in studying his profile that I could manage no more than monosyllables in response. A mere touch of the gearshift or the button on the heater turned them into objects of desire. Parting with my mother in tears on the station platform seemed like a scene from the distant past.
After about half an hour, the car turned off the highway and headed along a river in the direction of the mountains. The Rokko Mountain Range loomed over us. We passed under the train tracks and crossed a bridge. Soon, the road started uphill and began to narrow. Trees closed in around us, birds could be heard among the leaves. Stone walls lined the road, tracing gentle turns. The roofs of houses peeked out between the trees. My uncle calmly maneuvered up a steep road barely wide enough for two cars to pass. Finally, he glided through a gate that had been left open, made a half-turn, and came to a stop under a porch.
«Here we are,» he announced, opening my door and taking my hand.
«Is this your … house?» I asked. «Is this really your house?»
