XII Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
На брег златой вода прильется,
И крымский ветер волны свил.
Как будто разум стихотворца,
Лазурно море полно сил…
Ведь там поэт — России Солнце
Родной язык нам осветил!
Часть 1. «Полуденное небо, чудесная страна…»
Трехдневная буря задержала в Тамани. Две ночи слышны были нескончаемые яростные волнения воды, заставлявшие переживать о дальнейшем путешествии. Домик, в котором остановились путники, стоял неподалеку от берега Керченского пролива, и его деревянные стены слегка пошатывались. Но уже тогда можно было почувствовать, как ласкова эта бушующая природа в месте, которое овеяно легендами и солнечными лучами.
Так и не скажешь, что это южная ссылка, а не долгожданный для души круизный отдых. Хотя, это была непросто удача. По приезде в Екатеринослав поэт, главный герой нашего повествования, захворал лихорадкой, а Николай Раевский, генерал, близкий друг и верный товарищ, смог увезти его на лечебную поездку в Крым, воспоминания о которой останутся у Пушкина на всю жизнь.
Даже беспокойные таманские ночи и переживания не отбивали охоты Пушкина побывать в привлекательной и загадочной для современников Тавриде. 15 августа 1820 года ему это удалось.
— Доброе утро, больной! — веселым голосом разбудил Николай дремавшего писателя. — Вставай, а то семья Раевских без тебя сейчас в Керчь уедет! — Подожди ты, Коль, подожди… — Пушкин начал одеваться, — не мучай сонного писателя!
Они посмеялись. Погода была теплой, водная гладь спокойной, и спустя некоторое время путники, сев на судно Кирлангич, двинулись. Состав экипажа был следующим: гений русской литературы Александр Сергеевич Пушкин, его друг, полководец Николай Николаевич Раевский, сын Николая, тоже Николай Николаевич, врач Рудыковский, слуги Раевских, слуга Пушкина Никита Козлов, дочери Раевского — Софья и Мария (та самая Мария, которая в будущем, став Волконской, встретится с Пушкиным в Москве, во время отправления в сибирскую ссылку вслед за мужем) и компаньонка девочек Анна Ивановна. По плану они должны посетить несколько таврических достопримечательностей. Жидкая бирюза — по-другому не описать этот пролив. Его цвет настолько необычен, глубок, так сильно притягивает взгляд, что творческая душа не может не обратить на это внимание. Боспор Кимерейский одним своим видом давал понять, что от темных глубин до голубой глади он переполнен богатствами истории. Именно здесь стояли великие государства, именно вокруг этих мест столько сказаний, споров и домыслов, именно здесь слилась воедино вся природная красота. Пушкин, дрейфуя на этих волнах, состоящих из потоков мистической силы прошлых веков, водорослей и морской воды, чувствовал восхищение и вдохновение. Он ещё не один раз напишет об этом. Об этом счастливом полуденном небе и прелестном крае, об этом безоблачном счастье. Стоя на палубе, он смотрел на Керченский пролив и вдыхал влажный соленый воздух.
— Саша, не худо ли тебе? — обеспокоено поинтересовался «дядька» поэта Никита Козлов, подойдя к Пушкину.
— Мне, дядька, — он повернулся к нему, — так легко никогда не было.
— Уже и не хвораешь?
— Уже и не хвораю. Душа лечится.
Пушкин продолжал смотреть вдаль. Ещё даже не ступив на берег, Пушкин сказал:
— Знаешь, дядька, я чувствую здесь что-то родное… Кровь бурлит при виде берегов крымских. Полуденная земля. Не зря её так называют. Столько солнца, света и тепла, и в теле, и в душе. Среди моих мрачных сожалений меня прельщает и оживляет одна лишь мысль о том, что когда-нибудь у меня будет клочок земли в Крыму.
Со стороны крымского берега подул ласковый ветер, растрепав его темные кудри, паруса, наконец, начали резвее раздуваться, а онрасстегнул верхнюю пуговицу белой рубашки и так и стоял, все смотря и смотря на Тавриду.
Часть 2. «Морем приехали мы в Керчь…»
— Спускаемся, девочки, спускаемся, — Раевский подавал руку дочерям. — Красота… — задумчиво произнесла Софья Раевская, встав на крымскую землю.
Николай, Никита Козлов, дети Раевского, Анна Ивановна, Рудыковский и слуги Раевских покинули канонерку и остановились на деревянном керченском причале, уже чуть засоленном морской водой.
— Александр Сергеевич, а у вас есть дела поважнее? — крикнул на причалившую канонерку Раевский.
— Здесь я уже, здесь, — Пушкин начал спускаться к ним.
— Вот и открылись мне берега Крыма… — тихо произнес писатель в предвкушении.
Над Керченским проливом и портом возвышается величественная гора
Митридат — именно то место, где некогда была столица Боспорского царства — Пантикапей. Пушкин, интересуясь историей и её величием, мечтал увидеть и почувствовать
культурное достояние. Небо августовским днем было ясным и светлым, высоко над головами путников пролетели несколько чаек, кругом было зелено: стройные кипарисы, травы, лиственные деревья. Чувства невиданного беззаботного счастья и радости под солнечными лучами переполняли каждого из приезжих. А городские торговцы сидели с сушенной и копченой рыбой, избалованные чайки её нагло подхватывали, вызывая крики, и местные жители уже ничему не удивлялись в этом необыкновенном местечке.
Однако, путешественники отправились изучать местность, и первым Пушкин решил посетить Митридатову гробницу.
Поднялся ветер. Переночевать они планировали в одном гостином доме, где
Керчь принимала должностных лиц, поэтому Мария, Софья, Рудыковский, Козлов, компаньонка и слуги отправились туда, чтобы не утомляться пешей прогулкой по горам. А Пушкин, и Раевские — старшийи младший, отправились к памятнику античной архитектуры. Раевский нашел им керченского бедекера, и их привели к ближней горе посреди кладбища.
— Ничего себе у царя гробница! — посмеялся Николай.
Увидели они лишь серых груду камней, валунов, грубые утесы. Солнце стало садится, небо помрачнело, что создавало ещё более унылое настроение. Для Александра все это было разочарованием, ведь творческая душа хочет видеть такую красоту, которая сражает наповал своим величием, которую хочется воспевать и прославлять самыми красноречивыми выражениями, а от древнего Пантикапея остался лишь разрушенный курган. Керчь — замечательная древняя столица, центр невероятной природы, виноградных лоз, кипарисовых улиц и добрых людей, но что это было для него?
— Что с тобой, Саш? — спросил Раевский, подходя к другу.
— И вот она — Керчь? Я ждал здесь увидеть великого Боспорского потомка, город невероятной красоты, а увижу лишь развалины, меж которых всюду коптится и сушится рыба? Развалины Митриданова гроба — следы Пантикапеи.
Пройдя чуть дальше, они заметили несколько ступеней, сделанных человеческими руками. Гробница ли это? Осталось загадкой. Хотя, ему уже и не хотелось узнавать. За несколько верст находился Золотой курган, камни которого его тоже не впечатлили. Здесь и воображение не работает, и чувства не полыхают — здесь в его душе не делается ничего.
— И чего ж, Александр Сергеевич, — домой? — поинтересовался Николай младший.
— Да почему ж это — домой? Не таврическая это вина — беспощадные время и некоторые люди.
Было принято решение попрощаться с бедекером, и путники собирались идти домой. Но внезапно поэт обратил внимание на высокого человека с пышными усиками и аккуратно зализанными темными волосами, одетого в выглаженный щегольский фрак. Пушкина позабавил контраст обстановки и внешнего вида встречного, и он решил завязать с ним диалог. Оказалось, что новый знакомый
— француз, поэтому диалог состоялся на его языке, который поэт знал в совершенстве. Выяснилось, что Поль Дюбрюкс занимался изучением античной культуры.
— И вы хотите сказать, что я многого не понимаю? — после некоторого разговора удивленно спросил Пушкин.
— Много драгоценного скрывается под этой землей! — утверждал француз. — Не зря же я прислан сюда для разысканий, не зря же это — историческая земля! Вы, уважаемый, просто смотрите слишком поверхностно: Таврида — это не какая-нибудь постройка, Таврида — это душа, многовековая память народов. Не ищите только архитектурную красоту, которой здесь на самом достаточно, лишь осмотритесь лучше, а ищите здесь природу, расслабляющую силу. Это место, где собрано все самое прекрасное со всего мира: от моря до гор.
Вдруг послышался вскрик. Поэт обернулся, а сын генерала лежал на земле. Оказалось, он оступился, споткнулся о камень и упал, подвернув левую ногу.
Ночь в Керчи была ласкова. Двухэтажный дом, бывший на склоне горы и в разрезе выглядевший ступенькой: часть здания была ниже, часть выше; позволял любоваться темным звездным небом и полной луной, свет которой был настолько ярок, что отбрасывалась тень, а также спокойной и теплой водной гладью с переливающимися белыми и темно-синими красками. В свободно раскрытое окно дул морской керченский ветер, и Пушкин, наслаждаясь его свежими потоками, мысленно прощался с этой землей, понимая, что несмотря на то, что она впечатлила его не так сильно, как хотелось бы, он не разочаруется в полуденной стране. С возобновившимся предвкушением и жаждой насытиться этим отдыхом, красотой, волшебностью и легкостью, поэт собрался спать, закончив письмо брату Льву. Поэт тихо произнес в ночную тишину:
Прекрасен ты, лазурный берег,
Меня ты встретил в этом крае.
Здесь рыбой пахнет, море плещет,
Как тот фонтан в Бахчисарае.
К нему поеду, горы встречу,
И пусть Таврида вдохновляет.
Я буду помнить этот вечер,
Но сердце дальше улетает!
Часть 3. «Из Керчи приехали в Кефу…»
Недолгое знакомство с Керчью подошло к концу. Раевские, Пушкин и остальные отправились в путь на лошадях: Николай нанял два экипажа. Девяносто четыре версты по страшному зною — сомнительное удовольствие, но все сглаживалось приятным обстоятельством — окружающими прекрасами. Кругом мелькали татарские хижины, дворы с виноградными лозами, небольшие холмы и снова парящие чайки. Но затем началась сухая степь. В течении часа путешественников окружала тишина.
— Устанет лошадь, Коль, — Пушкин посмотрел на гнедого скакуна, печальные глаза которого говорили о несносной жаре и измотанности. Но конь продолжал гордо идти. — Где останавливаться будем?
В Керчи Раевскому подобрали шесть крымско-татарских скакунов для экипажей (эти кони считались не только лучшими друзьями татарина, но и одними из лучших выездных лошадей в мире).
— Торговец-татарин рассказал мне, что в сорока — сорока пяти верстах за Керчью есть постоялый двор, где старый караим выдает отдохнувших лошадей.
В Крыму их называют «хан» от персидского «хане», что означает «комната».
Подобие наших почтовых станций. Туда и заедем. В Кефе остановимся у Броневского, моего старого товарища, который некогда был градоначальником, но в 1816-ом предан суду в силу некоторых обстоятельств…Переночуем, а оттуда уже отправимся в Юрзуф, где будут ждать моя жена со старшими дочками.
Пушкин кивнул в знак понимания. Раевский продолжил:
— Кефа, или Феодосия, как её иногда называют — удивительный город. Думаю, друг, тебе понравится. Это главный торговый центр Крыма, сейчас настроили там музеев, трактиров, рынков и сады, сады, сады… Обустроен неплохо и природа красивая.
В одном из экипажей сидели генерал Раевский, Пушкин, Козлов и Николай младший. В другом — остальные.
— Коль, как нога? — спросил Раевский сына. — Не пощадили тебя керченские камни!
— Ничего ужасного. Рудыковский вчера осмотрел, сказал, что жить буду.
Наложил мне какие-то повязки. Буду аккуратнее на нее наступать.
— И аккуратнее посещать царские могилы! — посмеялся Александр Сергеевич. — Это Митридат так мстит, что нарушили его покои! — подхватил Никита Козлов.
А кругом на тянущейся желтовато-зеленой степи появились небольшие холмы. Доносился запах пересушенной солнцем травы. Иногда мелькали татарские глиняные хижины, накрытые соломенной крышей.
— Ну что, Саша, много уже написал про крымские берега? — поинтересовался Козлов.
— Нет ещё, дядька… Не насытился я ими, чтобы вдохновиться. Я хочу узнать край изнутри, с самых истоков, от молодого кипариса и грозди винограда до бескрайней морской глади.
Прошло ещё два часа. Путь сильно утомлял. Лошади уже с трудом ходили, о чем сообщил ямщик.
— Сколько верст уже позади оставили? — поинтересовался генерал.
— Примерно сорок две, сударь, — ответил кучер.
— Вот и славно. Ещё немного осталось.
Осталось действительно немного. Вскоре путешественники увидели огромный двор, который сильно отличался от других. Его внешний вид наводил на мысль, что экипаж сбился с пути, и они оказались в алжирском городке. Однако, эти высокие глиняные стены и были караван-сараем, то есть постоялым двором. Экипажи остановились. По центру постройки находился похожий на арку проем, из которого открывался вид на просторный двор и сад фиговых деревьев, который расстилался по всему периметру. Изнутри со всех четырех сторон пристроены двухэтажные помещения в виде широких башен. А всю центральную часть двора занимает глиняная площадь, по краям которой располагались стойла, в которых отдыхали лошади и верблюды. Повозки заехали внутрь, все были поражены увиденным.
— Как в восточной сказке! — удивилась младшая дочка Раевского.
И, что соответствовало темпераменту народа, гости было приняты очень радушно. Тот самый седой караим Эмин, о котором говорил татарин, поприветствовал вышедших Пушкина и Раевского, и пригласил их пройти внутрь здания, которое располагалось по центру двора, за площадью. Вся просторная комната была заставлена низкими диванами с узорчатыми красно-коричневыми покрывалами и круглыми деревянными столами, пол застелен восточного стиля коврами, а небольшие окна занавешены белыми тканями. Эмин поинтересовался, с какой целью путники пожаловали. Они объяснили ситуацию.
— Да, в хане всегда можно взять отдохнувших лошадей и верблюдов. В этом и есть моя работа — помогать нуждающимся путникам. Инджи, принеси гостям щербет!
Несмотря на отказы гостей, через пару минут смуглый молодой человек в крымско-татарском фесе принёс на подносе чаши и кувшин с красноватым холодным напитком. Караим объяснил, что это восточный аналог лимонада — щербет, в данном случае, из инжира.
— В жарком климате лошади сильно выматываются, — заметил Раевский. — В этом климате они уже нашли для себя способ охлаждения, но лекарства от усталости — нет. Разве что отдохнуть у Эмина!
— Какой способ?
— Когда лошадям становится жарко, они становятся рядом и начинают размахивать хвостами, приводя в движение потоки воздуха и создавая охлаждающий ветер, после чего они облегченно фырчат. Умные создания, — объяснил караим. — Впрочем, посмотрите сами.
Выглянув во двор, Пушкин и Раевский увидели, как шестеро лошадей, примчавших их сюда, уже выведены кучерами на площадь и действительно делают то же самое, что описал хозяин караван-сарая. Их это удивило. Допив и поблагодарив, поэт и генерал отдали караиму несколько золотых монет, а их лошадей уже заменили на готовых для продолжения путешествия. Еще раз окинув взглядом инжирный сад и глиняные стены, путники покинули прекрасное местечко.
Остальной путь прошел все так же утомительно, но в значительно более скором темпе благодаря действительно отменным скакунам. И вот, показалась ночная Кефа, нынешняя Феодосия.
Разместились, как и предполагалось, у Семена Броневского, в загородном доме.
По приезде поэт и спутники сразу окунулись в сон.
Наутро 17 августа погода была такой же жаркой. В двухэтажный розовато- персикового цвета дом с белыми элементами, балконом и интересной формой задувал горячий ветер. Поэт пообщался с Семеном Михайловичем.
— «Человек почтенный, неученный, но имеющий большие сведения о Крыме, стороне важной и запущенной…» — написал в письме брату о нем Пушкин.
Но более интересным для творческой души стало другое: Семен Михайлович имел красивейший миндальный и виноградный сад. В первое же утро Александр Сергеевич пошел именно туда.
— Жаль, что не застал я эти прекрасные цветения, — сказал Пушкин, посмотрев на сад.
Но природная красота не разочаровывала, ведь в этот период как раз поспевали плоды. Налитые глубокой сине-фиолетовой краской крупные зерна заполняли виноградные гроздья, которые окутывались молодыми и липкими нежно-зелеными трехконечными листьями и закрученными усиками. Стволы и ветки невысоких деревьев с продолговатыми, словно чайными листьями были облеплены плодами, заключенными в бархатную зеленую скорлупу, которая позже раскрывалась, освобождая неочищенные миндальные ядра. Растения обволакивал яркий солнечный свет, волшебно подсвечивая свисающие аметистовые камни.
Бронéвсков сад залился светом,
И крымский край собой богат,
Свисают гроздья — амулеты,
И листья нежные шуршат..
На Негостеприимном море ветер
В жару несет нам благодать.
Здесь виноград плетется в сети.
Здесь листья нежные шуршат…
Так и остался поэт на даче Семена Михайловича, решив в город не выходить.
Часть 4. «В Юрзуфе жил я сиднем…»
18 августа погода обрадовала прохладным ветерком. За белым обеденным столом на кухне с распахнутыми окнами сидели за чашками кофе Броневский, Пушкин и Раевский, слушая рассказы бывшего градоначальника о Крымском крае и всем на свете.
— Кстати говоря, родиной кофе считают Эфиопию, но есть ли у вас предположение, как называлась провинция, где заметили необычное свойство зерен кофейных деревьев? Конечно же, Каффа. И сделано открытие было очень необычным образом — по легенде, пастух Калди заметил, что козы после поедания этих ягод становятся слишком бодрыми.
В нашем городе существует версия, что генуэзцы, оказавшись здесь, впервые встретились с напитком и настолько им восхитились, что назвали в его честь Кефу. В которой первая кофейня открылась сразу за арабскими странами и считалась одной из первых в Европе!
Выслушав много интересного, путешественники отправились в Юрзуф, конечную точку поездки, сев на бриг «Мингрелия». Чёрное море было умеренно взволновано, дул приятный ветерок, паруса развевались, и по зеленой глади бриг отдалился от Феодосии. Александр Сергеевич посмотрел вдаль, ожидая новых впечатлений от уникальной природы. На прощание с Кефой писатель сорвал в Броневском саду виноградный лист и вложил в записную книгу. Теперь он стоял на палубе, продолжая любоваться Крымом, величественным Карадагом, а затем начал что-то записывать.
— Что делаете, Александр Сергеевич? — поинтересовался Никита Тимофеевич.
— «Волнуйся подо мной, угрюмый океан…» — поэт прочитал то, над чем работал. — Что же я могу еще делать, дядька? Сочиняю, думаю, снова сочиняю.
Небольшие тучки пролетели над «Мингрелией», и бриг помчался быстрее на порывах ветра. Путь предстоит долгий и красивый. Пушкина посетило вдохновение, и поэт начал писать, делая долгие перерывы.
— Плыть будем до утра, — сообщил генерал Раевский. — Зато полюбуемся на ночное Черное море.
Время тянулось медленно. Все путешественники то выходили на палубу, то прятались в тесных каютах. Девочки изрядно утомились переездами, хоть это и не отменяло их восторга, у Коли восстанавливалась поврежденная нога, которая все это время итак не сильно мешала ему в передвижении, Козлов все тревожился по каждому поводу о Саше, а Николай Николаевич ждал встречи с семьей. В капитанской каюте пару раз собирались поэт, генерал и капитан Антон Иванович, знакомый Раевского, для быстрой шахматной партии.
Тянулись часы, мелькали горы, поселения, равнины, морская гладь, волны и пена. Небо стало розоветь, затем темнеть, опустился легкий туман, и писатель нашел ту самую недостающую частицу своего творчества — ему захотелось описать вечерние таврические берега, уходящее красное солнце, мерцающие волны, августовский закат и свои душевные чувства. Словно черноморские воды на Крым, нахлынули на поэта воспоминания и нежные переживания. Он сплел из случайно придуманной строчки скелет для своего будущего произведения, которое перечитывается ценителями по сей день:
— Погасло дневное светило,
На море синее вечерний пал туман.
Шуми, шуми, послушное ветрило,
Волнуйся подо мной, угрюмый океан…
Наступила ночь. В облаках парило ночное светило, отбрасывая белые краски на темно-синие волны, а со стороны крымской земли мелькали редкие огни. Парусник тихо, словно боясь разбудить крымчан, двигался вперед. Все путешественники заснули на плывущей «Мингрелии».
Всего плавание длилось девять часов, а разбудили уже ранние лучи Гурзуфа медвежий Аю-Даг, склоны которого покрывались зеленым растительным мехом. На берегу, возвышаясь, мелькали небольшие домики, между которыми виднелись стройные и яркие молодые кипарисы, тополя, лавровые деревья.
Семейство Николая находилось в доме, принадлежащем герцогу Арману Эммануэлю дю Плесси Ришелье, французу генерал-губернатору Новороссийского края, который в 1814 году покинул Россию и вернулся на родину. Строение, окруженное деревьями, было исполнено в греческом стиле, имело обширный сад с видом на склоны гор и разделило с поэтом радостные минуты. Но в данный момент Александр Сергеевич с Раевскими лишь направлялись туда, и уже через час их встречают в доме.
— Соня! — Раевский обрадовался, — Катюша, Лена!
Расположившись на этой двухэтажной белой даче, поэт и Раевские собрались за столом. Весь день и вечер они провели за душевными разговорами и кушаньем в дружеской компании.
В отличии от других крымских мест, здесь поэту предстояло прожить три недели. Точнее, три самых счастливых недели в его жизни.
Дом окружало множество деревьев, в том числе кипарисов, один из которых сильно понравился Александру Сергеевичу. Он находился за домом, со стороны гор, и писателя заинтересовала его свежая зелена, сладковато-терпкий хвойный запах, и то, что это дерево являлось символом беззаботного края, полуденной земли, счастливого лета и юных творческих лет. Природа — вот, что привлекало его внимание. Начало участка обрамляла оливковая роща, ее красивые извивающиеся ветви и светлые, словно присыпанные снежной пылью листья были идеальным дополнением к уютным бронзово-бирюзовым берегам Юрзуфа. Как приятно было провожать летние алые закаты, смотря на бескрайнюю гладь и закрученные древесные стволы с масляными плодами. Эти виды, эти земли и эти приятные люди зажгли творческое солнце, открыли новую поэтическую эру.
В оливок роще, в каменистых берегах
В бездумных днях краснóго лета
Летают птицы, прячутся в холмах,
И с ними дух великого поэта.
В стенах скрывается душа,
И кипарис хранит ее слезою,
Не дав за это Крыму ни гроша,
Он вдохновение забрал с собою…
В первую неделю поэт прогулялся по каменистым берегам, задумал несколько произведений, объедался виноградом. На десятый день пребывание было принято решение посетить перевал Шайтан-Мердвен, Чертова лестница была полна крутых неровностей, древних камней, поэтому было принято решение сына Раевского с собой не брать, хоть половину расстояния и преодолевали на лошадях, и поэт и генерал отправились самостоятельно.
Спустившись с лошадей и идя по узкой горной тропе, они видели с двух сторон окружающие деревья всевозможных пород и ощущали только свежий воздух и страх споткнуться, но высота и величественность объекта захватывала дух и удивляла.
На второй и третьей неделях поехали в Симферополь, Александр прогулялся по берегу реки Салгир, погостил у губернатора Тавриды, через несколько дней прибыл к Бахчисарайскому слезливому фонтану, который вдохновил на написание поэмы, хоть поэт и возложил к памятнику две унылых розы. Но Пушкин оставил в Крыму поэтически-исторический след, а Крым оставил в Пушкине яркие воспоминания и творческое начало.
Что может быть лучше трех недель близкой приятной компании, гармонии с природой и поэтического вдохновения?
И все вокруг посвящено тому,
Как путешествовал поэт.
У кипариса, в белом доме и в Крыму
Навеки свой оставил след.
Рожден язык на берегах Тавриды,
Здесь у Евгенья колыбель,
Здесь все недуги и обиды
Рассеялись в тепле прекрасных крымских дней.
Где бирюза разлита морем,
Где дремлет каменный медведь,
Где дьявол спрятан за предгорьем,
Там мир весь можно лицезреть!
