XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

–Стара та байка. Сказывают, бродит по свету девка. Мирославой звать. Годами не знает покоя, много боли видала, да не стерпела. Вырвала сердце из груди да отнесла его старому Цыбуле, ведуну нашему. Хотела, слышь-ко, чтоб он чарами своими на свет её думки вывел. А Цыбуля ж, ты знаешь, какой хитрый чёрт! Сказываю, выковал из её сердца ключ и браслет. Слышь-ко, красота, невидаль! А каменья-то, каменья…

Дородная баба насмешливо хмыкнула, торопливо оглянувшись в сторону дьячка. Очи его лукаво поблескивали. Левый ус белел от сметаны, которую в пылу рассказа, он забыл утереть с лица. Дымящаяся пред ним миска с галушками и опустошённая чарка являли гостеприимство хозяйки.

Не снимая усмешку с лица, она подошла к столу, снова наполнила чарку, да вернулась к своим делам. Дьяк скрипуче захихикал. «С Богом!»–и опрокинул чарку, откинулся на стуле и, поглаживая длинную тонкую бороду, продолжил байку.

–Вот я и говорю, слышь-ко, браслет-то, сказывают, ей на руку надел, а отмычку схоронил. Никто её больше не видал. Сказывают, бесновата с тех пор девка. Бродит она круг ведьминого пруда, людей сторонится, а каждый год, в купальскую ночь, заманивает молодцев, и пропадают они. Слышь-ко, бают, бессмертная она с тех пор. Дескать, кто ключ отыщет, тот чары развеет.–Хозяйка не поворачиваясь, снова презрительно хмыкнула. От угощения, дьяк разомлел, рассказ его лился ровнее.–Сказывают, слышь-ко, ходит она по по берегу, в расшитой белой рубахе до пят, ноги босы, да венок на голове.

Тут, хозяйка не стерпела:

–Брешут! Ну брешут!..Ты ж божья душа!

–Ей-ей не брешут! Вот те крест! –худощавой рукой дьяк спешно перекрестился.–Помнишь, в том году Иван пропал? Сказывают, как раз после купальской ночи. Земля ему пухом.–Старый дьячок разразился скрипучим кашлем.

Хозяйка слушала его, властно возвышаясь посреди дымной кухни. Она глядела весело и свысока. Ох и добра была баба! Закатанный рукав обнажал большие сильные руки и круглые локти. Цветастая косынка на голове сползла немного на бок, и могучий лоб щекотала прядь чёрных с проседью волос. Лицо и шея поблёскивали от капелек пота. Розовощёка, черноброва, так и стояла она, уперев руки в боки, насмешливо-снисходительно глядя на дьяка.

–Тем, кто брешет, передай, чтоб в ночь в шинок не бегали, а то не такое привидится. И доньку мою не пугай байками своими. Совсем дитё, а уже сказывает мне дома и про бесов, и про чёрта, и про Мирославу.–Тучная барыня пригрозила пухлым пальцем старику.

–Помилуйте, пани. Чистая правда. Да и Иванко же исчез. Нету его. Всем хутором сыскать не могли.

–Сбежал твой кузнец с барской дочкой, да и дело с концом. Пойду я. Работы невпроворот, а я тут твои байки слушаю. Даринка! Пойдём, скоро Петька скотину пригонит!

Барыня взяла за руку маленькую девочку и вышла из кухни. Она шла медленно, раскачиваясь, словно ладья, а за ней вприпрыжку бежала девчоночка с золотыми волосюшками и в веночке из полевых ромашек.

Девчонке любо было слушать диковинные рассказы старого дьячка, да только маменька не дозволяла нечисть поминать. Барыня была известна на хуторе, как строгая, но весёлая женщина, растящая своё единственное дитятко в самых добрых традициях. Она для всех была примером: вела быт, много трудилась, слухи не распускала, жила по устоям, ходила в церковь, да любила мужа с дочуркою.

–Звёздочка, пойдёшь со мной нынче на опушку по грибы?–ласково спросила барыня.

–Пойду, маменька.–девчушка подняла блестяще голубые глазёнки на женщину–маменька, а ты покажешь мне мавку?

–Дитятко, это ж кто тебе сказал про мавку?–мать ласково улыбнулась и потрепала доченьку по голове.

–Дьяк…

–А что ещё рассказывал тебе дьяк?

–Сказывал, что ты знаешь мавок, что ты под синей горой с ними хороводы водила, а чёрт вам на гуслях играл. Что твоя матушка была как дед Цыбуля, ведьмой. И что рядом с Цыбулей в лесу жила,–тихонько говорила девочка, теребя ручонками полу маминого платья.

–Не брешет, но и правды не говорит. Любит он деткам сказки придумывать.–отмахнулась барыня.

Позже, как и было обещано, барыня да дочка её отправились в лес, собирать землянику да грибочки. Мать работой занята, а девчоночка цветочки рвёт. Да так увлеклась, что зашла глубоко в дремучий лес. Оглянулась, где маменька?

–Мама… Ма-ама-а!–села девочка на землю и заплакала.

Как вдруг видит в траве что-то сверкнуло, так ярко, словно звёздочка. Потянулась девчоночка, подняла с влажной землицы диковинку, присмотрелась. В маленькой ладошке лежал крохотный ключик, сплошь в каменьях драгоценных. Стоит она, держит в руке находку, да краса очи заполонила. А перед очами так и пляшут картинки ведьмы Мирославы из дьячковых баек. Как ходит та вокруг пруда, как очи её горят, а кругом не слышно ни звука… Только глас травы высокой да камыша. Как отпевают в хуторах замороченных ею молодцев, разумея, что не вернутся те к родным. И так тоскливо ей стало, и так страшно в лесу одной, что пуще прежнего заплакала она.

–Даринка! Горе дитятко, куда ушла так далеко!–барыня бросилась обнимать доченьку–звёздочка, зачем же убежала?

–Маменька! Я испугалась, маменька!–в слезах пролепетала девчоночка.

–Идём, идём домой, моя душенька. Будем вечерю готовить. Тятенька скоро домой вернётся.

–А он от зайчика гостинец принесёт?

–Моя душенька, и от зайчика, и от белочки.–сказала матушка, любовно вытирая слёзы с дониного лица.

С тех пор минуло не много не мало–десять лет. Выросла Даринка пригоженькая, первая красавица на хуторе. Очи большие, голубые, коса толстая, длинная. И умна, и искусна, и хозяюшка. Маменька с тятенькой не нарадуются. От молодцев отбою не было, да только не чета она им. Такую девку попробуй сыщи: весёлый нрав, да добрая душенька.

Только вот, не знали родичи, что с того самого дня, как она в лесу заблудилась, стала видеть она странные сны. Будто ходит она по берегу ведьминого пруда, да сманивает в свои сети добрых молодцев. Идёт босая в лес, трава-мурава по ногам вьётся, холодный туман сердце сковывает, а в их молодых сердцах жизнь горячим ключом бьёт. И тянется она к ним… Не злыми думами, но жаждой жизни ведома. Уж сколько молилась она, сколько плакала–ничто не помогло…

В эту ночь, когда жёлтый месяц плыл по небосводу, а цветы тихо нашёптывали ему песню, девице сон явился, коего раньше не было. Будто идёт она босонога сквозь траву высокую, сквозь заросли камыша к пруду, идёт прямо по воде и заходит в самую чащу леса. Темно там, ни птиц, ни зверей, тишина, как в могиле, и холодом по ногам веет. Выходит на опушку, а посередине стоит девица красная, точь-в-точь как Даринушка, только волосы чернючие, как ночь. А на ней словно саван белоснежный, да и сама девица как неживая. Кожа бледная, а глаза пустые, словно нет у ней души человечьей. А за спиной её молодцы мёртвые стоят в оборванных одеждах, глядят молча на неё пустыми глазницами. Боязно Даринке, кровь в жилах стынет. Ей бы бежать, да тело будто и не её вовсе, ноги сами навстречу ведьме идут. И чем ближе она подходит, тем ярче кругом свет становится. Вот, пару шагов осталось, протягивает она руку с ключиком, да тут появляется на опушке дед Цыбуля, и хвать её за руку.

–Рано ещё, доченька, не время.–говорит голосом тихим, да добрым.–Не всё ещё ты знаешь, не всё разумеешь. Приходи ко мне, научу тебя, расскажу, что да как. Долюшку свою узнаешь.

Проснулась девица с первыми петухами, да тайком от родных бросилась в лес. И пруд, и бор миновала. Долго шла Даринушка по лесу, да к вечеру добралась. Вот избушка небольшая, тыном огороженная, как во сне, а на порожке сидит дед.

–Пришла всё ж таки, доченька. Проходи в избу, потолкуем.–голос у старичка ласковый, добрый.

–Дедушка… Видела я сон…

–Всё знаю. Ты проходи, доченька, не стесняйся. Отвару целебного выпей, да отдыхай, дело терпит.

Даринке любопытно, какая то изба у знахаря, а ничего, изба почти обычная, только травы пучками висят, да знаки непонятные на стенах. Зашла, присела на лавку, а старик около неё хлопочет.

–Я накрою, деда.

–Не-не, доченька. Отдохни.

В избе разливалось тепло и добро от деда, а по рукам и ногам лилось тепло от его отвара. И так легко стало, так хорошо, что Даринка мигом задремала на лавке. Снова видела она Мирославу. Будто бродит она во тьме, да выйти не может, и всё твердит, как зачарованная: «Да-рин-ка». Снилось и как дед Цыбуля эту девицу заколдовал, и как ключик подбросил на опушку, и как душенька Мирославы на крупинки рассыпалась… Проснулась Даринка, да всё поняла. На крыльце сидит старик, да на дудке играет.

–Зачем вы, деда, Мирославу заколдовали? Зачем мне ключик отдали, да зачем душеньку её схоронили? Несчастна ж она.

–Ох, доченька…–вздохнул старик.–ведункой она была, знахаркой. Доченьку её Оксаной звали. Багато добра сделала людям, но нашло горе, страшная хворь каждый день забирала много людей, и не смогла Мирослава помочь. Ох и обозлились на неё люди, ой горюшко! Решили, что это она хворь наслала. Вот и пришла она ко мне. Тяжкой была её доля. Сердечко её злобным стало и душа рассыпаться начала. Помог я ей, как она и хотела, а душу схоронил, да вложил в дитятко дочери её, которая тогда на сносях была. А нынче, минуло уже почти семнадцать годков. Пришла пора воротить всё на места.

–Оксана… Маменьку мою так величают. И бабка моя знахаркой была… Неужто…

–Так, донюшка, всё так.–перебил девицу старик–С тех пор, как ключик ты получила, проснулась душенька Мирославы, да каждый раз на Ивана Купалы наружу рвалась. Семнадцать годков она покою не знала.

Этой ночью, ступай на опушку к ведьминому пруду, что во снах видала. Там и встретишь ее. Что бы ни было, знай, сила у тебя есть для неё невиданная. И сила эта любовью и добротой зовётся. Не уйдёт она от тебя, сама хочет жизнь свою воротить. Будет она потом со мной жить-поживать, помогать мне. А ты на своём хуторе ремесло её продолжишь, знахаркой станешь, а до тех пор, будем мы тебя обучать, силой да знаниями делиться. Доля твоя такая.

–Как же это, деда? Я ж и не знаю, что делать.

–Всё поймёшь, доня, всё поймёшь. Главное, как будешь идти — не оглядывайся! А теперь, засыпай. Не будет больше снов. Отдыхай до поры.

Уснула девица, а ночью, когда хрустальный месяц заливал округу мертвенным светом, услышала она стук, негромкий, осторожный. Огляделась она по сторонам да увидела, что у её окошка филин сидит, глазами-блюдечками на неё смотрит. Знать, пора идти. Вышла девица из избы, а филин прямо перед ней летит, да медленно так, будто провожает, дорогу показывает. Идёт Даринка по лесу, вокруг тишина. Сначала ничего, темно, но не страшно, да и дедова изба не далеко. Но с каждым шагом лес смыкался вокруг девицы плотным кольцом. Длинные стволы вились сквозь сизый туман, уходя далеко в нависающую черноту, мох скрадывал шаги, где-то далеко аукались ночные птицы. Даринке начало казаться, что из-за деревьев кто-то смотрит за ней. Она крепилась, помнила — назад дороги нет и оборачиваться нельзя. Вдруг за деревом впереди мелькнул словно плотный кусочек тумана. Филин взмыл ввысь, скрываясь в ветвях деревьев. Даринка осталась одна. Блестящий туман мелькнул снова. Не почудилось. Сердце упало. Ещё миг, и в слабом лунном свете показалась полупрозрачная девичья фигура, облаченная в плотные клочки тумана, как в рубаху. Она порхнула от одного дерева к другому и серебристо рассмеялась. «Мавка…» — только и успела подумать Даринка. Как вдруг, лес ожил, оказалось, не было ни одного пустого места, всё жило первобытным волшебством. Мавки резвились и хохотали. Вдруг Даринке на голову опустился венок и рядом раздался манистовый смех. Ледяная рука, как клочек утреннего тумана, опустилась на её руку. Длинноволоса девица с огоромными очами и голубоватой кожей весело повлекла её за собой. Даринка побежала. Вокруг мелькали лица, венки, тонкие руки, смех искрами рассыпался по лесу. Страх ушёл, и вдруг разом всё смолкло.

Даринка стояла у самого ведьминого пруда. Полная луна дрожала на поверхности воды, а прямо за ней плыла чёрная тень. Мирослава….

Сердце ухнуло и упало. Очень тихо, высоко и протяжно запели мавки. Услышав их, Даринка немного успокоилась. Вдруг одна из них упала перед Даринкой и рванула на ней одежду. Девица стояла в белой длинной рубахе, простоволосая. Вдруг поднялся ветер, всё закружилось, раздался протяжный вой и руки Мирославы потянулись к девице. Неведомая сила поднялась в Даринке откуда-то из глубины, яркий свет вырвался из её глаз и груди. Казалось, Мирослава хотела бежать, но не могла, в её глазах был животный страх. Лес, пруд, небо, всё вдруг заговорило! «Любить… Отныне ты будешь только любить… Любить… »

Вода в пруду закипела, из глубины рванулся свет, мавки запели громко и весело и замелькали в безудержном танце. Свет был везде. Он заполнял лес, заполнял девиц, всё вокруг дышало любовью. Яркие лучи плясали вокруг пруда, пронзая воду насквозь, искры полыхали яркими огоньками, отлетая в разные стороны. Кругом загудел ветер, замыкая песни мавок в неразрывный круг. Слов было не разобрать, но чем громче становилось невиданное заклинание, тем холоднее, чище и сильнее были порывы ветра. А под конец, туманные девы сомкнули круг совсем рядом с ведьмами, и из середины хоровода прямо в небо ударил яркий, белоснежный свет, видимый за много тысяч вёрст.

Всё мгновенно стихло. Солнце стояло высоко над горизонтом. Место было знакомым, но с трудом узнаваемым. Две девицы без чувств были на берегу пруда, а рядом с ними суетился старик Цыбуля. Он поил их отваром и приговаривал какое-то заклинание.

Много годков минуло с тех пор, и случилось всё так, как сказывал знахарь. Вернулась Даринка к батюшке с матушкой, да рассказала всё, как было. Прознав обо всём, пустили по деревне добрую весть, да пришли всем миром к Мирославе прощения вымаливать. Добра её душа, простила она их, да вернуться не согласилась, осталась у Цыбули в помощницах. Обучили они всему внучку её, да стали жить-поживать в чаще леса. А девица много лет прожила, а перед смертью, силушку своей внучке передала, да наказала только добро творить. Любить. Только любить.