Было ему пятьдесят лет от роду. Был женат — на Марье Валерьяновне. Развелись спустя двадцать пять лет брака. Разошлись на хорошей ноте. Проблема, как обычно, была и ни в нём, и ни в ней, просто ценности оказались несовместимы. Она сажала петуньи, а он посвящал себя исключительно выращиванию картошки. Очевидно, что сосуществовать они никак не могли.
В браке родилось два ребёнка. Развод просвистел мимо них — на тот момент оба уже уехали покорять Москву. Дочь, неприлично рыжеволосая Саня, тогда только поступила на первый курс дизайнерского факультета и умчала навстречу концептуальным мини-платьям и шароварам. На связь она выходила часто, и каждый раз на её голове красовалось новое творение Люськи — её соседки по комнате, мечтавшей о собственном парикмахерском салоне. После четырёхцветного окрашивания отец, ещё не оправившийся от выбритых висков, слёзно молил её больше не включать на созвонах камеру, если уж она не может перестать издеваться над волосами.
Вениамин, старший брат Сани, подобной ерундой не занимался. Мужчиной он был серьёзным, а потому стригла его не общага, а армия. Он утверждал, что университет «не пришёлся ему по душе» — ну а раз такое дело, кто может судить человека за тройки, отчисление и год в пехотном полку? После службы Вениамин, по его собственным словам, возмужал и рвался в реальную жизнь вместо пропитанных ложью аудиторий. Реальная жизнь встретила его ночными подработками на складах, чего удивительным образом не хватало на все нужды здорового двадцатитрёхлетнего парня, а потому родители продолжали его спонсировать. Будучи человеком вежливым, он, однако, никогда не просил деньги у матери или отца два раза подряд, строго чередуя свои запросы. Семья существовала в полной гармонии.
А ещё он – не Вениамин, его отец – был клоуном. Нет, это не оскорбление, выдуманное городскими мальчишками – это профессия. Призвание, можно сказать. Всю свою жизнь он провёл в местном цирке, жонглируя пятью мячиками, надувая шарики в виде собаки и скача по арене за напарником Витьком. Витёк был, что называется, грустным клоуном – белая рубашка, белые брюки, густо намалёванные слёзы, всё как полагается. Этот образ Витьку давался прекрасно: может, дело было в природном таланте, а возможно, шарма ему придавала слегка дрожащая форма слёз – спец.эффект от гримёрши тёти Клавы, руки которой всегда тряслись благородной дрожью после очередной «ночи для расслабления нервов», как она любила их называть.
Ну а «рыжий клоун», наш Сергей Александрович, краситься предпочитал сам. Сам густо белил лицо, сам присыпал его пудрой, сам обмазывал глаза голубым, а рот – красным. Сам натягивал рыжий парик, который щедро одаривал его запахами пыли и сожаления о забытой стирке, сам зажмуривался и чихал, привыкая к тугой резинке на голове. Сам влезал в костюм, который непостижимым наукой образом с каждым годом всё уменьшался, особенно – в районе талии. Сам проверял, не разошлись ли швы между неестественно тусклой красной и подозрительно яркой жёлтой половинами. Сам сдавливав шею синим галстуком-бабочкой. Сам водружал красный поролоновый шарик на нос. Сам глядел на себя в зеркало, улыбался, вздрагивал от расползавшегося вместе с губами красного пятна грима. Сам выходил на сцену, молясь, чтобы Витёк был уже там. Всё сам – ну а постепенно необходимость краситься перед каждым выступлением и вовсе отпала.
В июле цирк вернулся с трёхмесячных гастролей. Автобус замер прямо у въезда в город, напротив ароматной шаурмы на подносах.
— Иваныч, ты чего? – Шеф приподнялся со своего места и заглянул в водительскую кабину. Шеф был, как он сам любил говорить «директором этого дурдома», а настоящего его имени никто не помнил. Однажды Маруся, отважная укротительница пуделей, поспорила с тётей Клавой на пятьсот рублей, что за сутки добудет полные фамилию-имя-отчество многоуважаемого Шефа. На следующий вечер Марусины пятьсот рублей бесславно канули в лету.
— Это не я чего, это мы того, — отозвался Иваныч.
— Чего того?
— Приехали мы все, вот чего, — с тяжёлым вздохом Иваныч открыл дверь кабины. – Я свою Львицу знаю, она дама своенравная. Устала, дальше не пойдёт.
Львицей Иваныч называл гастрольный автобус, в котором труппа исколесила страну вдоль и поперёк. У них отношения были особые, основанные на крайне тонких материях: Львица соглашалась ехать только при удачной комбинации астрологической, политической и климатической ситуаций, а задача Иваныча заключалась в попытках подгадать график перемещений так, чтобы артисты успевали хотя бы на половину назначенных концертов. По ночам Сергей Александрович слышал, как Иваныч беседует с Львицей, прислонившись к её видавшему виды боку.
— Вот понимаешь, жизнь она ведь штука сложная… Вот ты думаешь, что она такова, а какова она на самом деле? Этого тебе никто не скажет, а если и скажут – то соврут, не знает этого никто. Ну может только Толик, мой друган со двора, знал. Нам когда по девять лет было, он уже школу бросил и жвачки арбузные воровал. Вот он может что-то и знал, а остальные – ни-чер-та. Так что ты им не верь. И, родная моя, давай поедем с тобой завтра всё-таки? Мы же хотим ту премию от Шефа, да?
Но подолгу Сергей Александрович не слушал. Нехорошо, всё-таки, чужие разговоры по душам подслушивать.
Наблюдая, как его коллеги уставшей толпой вываливаются из автобуса, подхватывают чемоданы и направляются за шаурмой, Сергей Александрович вдруг ощутил непреодолимую тягу оказаться как можно дальше от этого места. Он представил, как они будут сейчас тесниться за маленькими пластиковыми столиками, как Витёк будет будет громко чавкать, как Маруся будет делить шаурму со своими пуделями (один укус ей, три – ненасытным пастям), как тётя Клава моментально заведёт громкий спор с кассиром, как Шеф на пару с Иванычем будут рубиться в карты – и откуда только они всегда их берут? Про канатаходца Максимку, гимнасток Аню и Яну, трёх безымянных силачей и одного крайне зазнавшегося фокусника по имени Жерард – Жорик, по-простому – думать даже не хотелось. Прежде чем кто-то успел спохватиться, Сергей Александрович схватил свой чемоданчик и направился в прямо противоположную сторону, надеясь поймать маршрутку до дома.
Часть города была незнакомая. Слева простирались поля подсолнухов, справа – стояли в ряд аккуратные пятиэтажки. Сергей Александрович подумал, что жизнь на окраине города должна быть крайне умиротворяющей: вроде и наслаждаешься всеми благами цивилизации, а вроде вот они, поля, прямо перед тобой, и всегда можно убежать далеко-далеко. Но спросить, так ли оно на самом деле, было не у кого: жарило полуденное солнце, и людей на улице не было. Автобусной остановки тоже не наблюдалось.
— Дядя клоун, купи блокнотик! – раздался вдруг снизу звонкий голос. Сергей Александрович вздрогнул и опустил взгляд. На него большими глазёнками смотрела девчонка лет семи в огромной футболке, очевидно ношеной не одним поколением старших братьев. – Кушать очень хочется.
И чёрт знает, что его дёрнуло: то ли эти огромные голубые глаза, то ли рваная футболка, то ли урчание в собственном животе сделали своё дело. Сергей Александрович посмотрел на «блокнотик» — обычную тетрадь сорока восьми листов на пружинке, розовый лотос на голубой обложке – и не стал даже думать, откуда эта кроха взяла её и не обнаружит ли местный канцелярский магазин пропажу вечером. Какая, в конце концов, разница?
— Сколько стоит?
Спустя час Сергей Александрович был уже дома. Он выкинул кучу одежды в стиральную машинку, одним залпом выпил бутылку воды, три месяца дожидавшуюся его в холодильнике и аккуратно положил купленную тетрадь на кухонный стол. Открыл её. Посмотрел на пустой лист. Принёс из спальни ручку. Сел за стол. Посмотрел на пустой лист ещё раз. Перед глазами побежали ряды дат – на точно таком же тетрадном листке Шеф выписывал им расписание гастролей. Пятнадцатое апреля и девятичасовая тряска в автобусе; второе мая и запах сгоревшего попкорна из соседнего номера; седьмое мая и спёртый воздух в крохотном пространстве местного цирка; шестнадцатое июня и посиделки до вечера, с которых хотелось только поскорее уползти… Даты срочно нужно было перечеркнуть, заменить чем-то другим. Сергей глубоко вдохнул, закрыл глаза и прислушался к миру вокруг. В тишине полуденного зноя было отчётливо слышно, как в окно бьётся шершень.
«Жил-был шершень», — написал Сергей Александрович. Потом подумал, что получается как-то совсем скучно. Ну что такого в шершне? Они только и делают, что жужжат и бьются в стёкла. Зачеркнул «шершень», написал «Шершень». Страница моментально оживилась и довольно зашуршала. Сергей Александрович удовлетворённо хмыкнул. Дело оставалось за малым: придумать, чем же бедный мальчик заслужил такую кличку.
К вечеру раскалённый воздух поглотил последние лучи солнца и тихонько зудел, подгоняя тучи. Они охотно отзывались, торопясь затянуть небо целиком и растекаясь по нему серыми массами. Если прислушаться, можно было услышать бульканье – это напитавшие тучи капли дождя всё рвались на свободу. Шальной ветерок проскочил в приоткрытую форточку и подхватил листы лежащей на столе тетради. Сергей Александрович вздрогнул. Посмотрел на настенные часы. Циферблат с готовностью продемонстрировал девять вечера.
— Чёрт, — Сергей Александрович в изумлении уставился на тетрадь. Оттуда на него смотрели ровные строчки, написанные его почерком – в этом сомнения не было. Сквозь них ему неловко улыбался побритый налысо Шершень – тринадцатилетний мальчишка с фингалом под правым глазом. Шершень задумчиво смотрел вдаль, пытаясь понять, за что же его избили на этот раз. Сергей вздохнул. Он-то прекрасно всё про Шершня знал. Но как ему объяснить?
Встал. Потянулся. Прошёлся по первому этажу. Уткнулся в холодильник. Открыл. Вполне ожидаемо, встретила его там только морковка трёхмесячной давности. Взвесил все «за» и «против». Хотя желудок сводило от голода, на поедание морковки он идти не был готов.
Идею дойти до магазина он отбросил сразу. Слишком не хотел он отходить от тетради. Она так и лежала на столе, маня его этими ровными строчками. Сергей Александрович чувствовал, что случайно приоткрыл абсолютно новый для себя мир, что в этих строчках таится что-то невероятно ценное – и это он, он своими руками заложил туда это сокровище! Он, который всю жизнь только и делал, что скакал по арене с воздушными шариками, смог что-то создать! Душа его зудела, и, конечно же, и мысли не могло быть о том, чтобы уйти.
Но есть, зараза, хотелось. Сергей Александрович беспомощно окинул комнату взглядом и обнаружил лежащий на столе телефон. Идея пришла моментально.
«Марьяш, в прошлый раз я к чаю накрывал – давай теперь ты».
Развод с Марьей Валерьяновной не помешал их традиции – чаепитиям с миндальными пирожными. Последние пять лет они жили через дорогу: Марья Валерьяновна съехалась с сестрой из дома напротив, а Сергей Александрович остался в их старом жилище. Однако регулярно они встречались на чьей-то кухне и, как в старые добрые, ставили чайник, накрывали на стол и говорили, говорили, говорили.
Ответ пришёл моментально.
«Жди, старый чёрт».
В ожидании Марьи Валерьяновны он измерил шагами весь первый этаж и даже поднялся на второй, но спустился с трудом – больные колени дали о себе знать. Натянул домашние брюки и старую футболку. Дошёл до ванной, умылся. Поднял голову — из зеркала напротив всё ещё скалилось до ужаса знакомое отражение: выцветший рыжий парик, двухцветный костюм, густая побелка, нелепо торчащий нос и синяя бабочка.
«Всё-таки есть в этом что-то успокаивающее, — попытался убедить себя Сергей. – Стабильность, будь она проклята».
В дверь позвонили. Сергей закрыл кран и пошёл открывать.
Разговор вращался вокруг гастролей. Сергей Александрович, будучи человеком очень талантливым и многозадачным, умудрялся одновременно набивать рот пирожными и вещать про бесконечные репетиции, прилетавший из зрительного зала попкорн и взбесившихся Маруськиных пуделей. Марья Валерьяновна слушала, не перебивая, но периодически хмыкала и кивала: она где-то прочитала книжку про активное слушание и пыталась применить полученные навыки в реальной жизни.
— Ну и Витёк забыл, видимо, что он должен быть грустным клоуном и стоял как идиот, улыбался во весь рот. Мужику под сорок, а он всё кошечкам умиляется, тьфу, — закончил Сергей очередной рассказ.
— Здорово, — медленно проговорила Марья Валерьяновна, выдержав пятисекундную паузу.
Повисла тишина. Пирожные закончились, чай – тоже. Сергей Александрович вдруг очень отчётливо осознал, что за последний час не давал гостье и слова вставить.
— А ты тут как?
— Да потихоньку, — Марья Валерьяновна пожала плечами. – Вот Барсик недавно с ума сошёл. Влюбился, представляешь?
За этим последовал короткий рассказ про Барсика и его новую пассию, белоснежную Каролину. С точки зрения Сергея, кошке по имени Каролина в принципе к котам с нормальными именами вроде Барсика должно быть запрещено приближаться, но историю он терпеливо выслушал. Закончилась она, однако, трагично: вертихвостка Каролина ушла от Барсика к соседскому Шпротику. Кто додумался назвать кота Шпротиком, Сергей Александрович решил даже не размышлять.
— Правильно, лучше Барсику одному быть, — кивнул Сергей. – Нечего ему по всяким Каролинам бегать.
Помолчали снова, и это было опасно – Сергей, уже было ушедший мыслями в любовные дела местных кошачьих, вновь остро ощутил присутствие в квартире исписанной тетради. Она казалась инородным предметом, и даже сквозь стенку Сергей ощущал, как иссохшие тюбики из-под грима, дырявые мячики для жонглирования и фотографии известных клоунов на стенах неодобрительно на неё косятся. Сергей Александрович представил, как его бедный Шершень отбивается не только от агрессивных одноклассников, но и от летящих в него поролоновых носов, синих бабочек и попкорна. Стало как-то не по себе.
— Земля вызывает цирк, — Марья Валерьяновна пощёлкала пальцами у него перед носом. – Ты что завис?
— Марьяш, — Сергей вернулся в реальность. – Я тут кое-что попробовал…
Пока Марья Валерьяновна знакомилась с Шершнем, Сергей Александрович нервно наворачивал круги по кухне. Он выкинул коробки из-под пирожных, вымыл чайник, попробовал пожонглировать тремя ложками – ничего, кроме громкого звона от удара металла о кафельный пол он не добился.
— Ну что? – не выдержал он наконец.
Марья Валерьяновна пожала плечами и отложила тетрадь.
— Знаешь, прям чувствуется в этом твоя душа.
— Да? – обрадованно подскочил Сергей Александрович.
— Ну да. Там на пятой странице девушка с рыжими кудрявыми волосами появляется. А кто у нас тут ещё рыженький и кудрявенький? – она шутливо потянула за рыжую прядь его парика. – Ну да ладно, пойду я спать. А ты смотри, там в тетради ещё место осталось – может, новые шутки какие-нибудь для выступлений запишешь?
В ту ночь Сергею Александровичу снились треклятая рыжая девушка, миндальные пирожные и Шершень – выглядевший почему-то как шершень – который выступал на сцене в дурацком костюме Витька и кидался в толпу надувными собаками. Толпа отбивалась от собак бумажными самолётиками, и Сергей Александрович в ужасе узнал в них исписанные листы из своей тетради.
На утро голова отзывалась тупой болью при каждом неосторожном движении: ночные похождения Шершня не прошли даром. Сергей доплёлся до раковины и лениво провёл рукой по лицу, размазывая ледяные капли. Вода не проникала сквозь густой слой побелки, скапливаясь вместо этого на красном кончике носа и по-дурацки капая обратно в раковину. К расчёске он не стал даже прикасаться: она и так угрюмо топорщилась клочьями пластиковых кудрей, одержавших уверенную победу в предыдущей схватке. Сергей Александрович покачал головой. Ему пора было в цирк.
Первой, кого Сергей увидел при входе, оказалась Маруся. «Плохая примета», — подумалось ему.
— Ой, Вань, гляди какие клоуны! – пропела она и тут же рассмеялась, отчего её тёмные кудряшки запрыгали по могучим плечам.
Сергей Александрович вздохнул. В первые пару лет работы такое приветствие казалось забавным: сейчас же песенка вызывала только желание заткнуть уши и спрятаться в дальний угол – даром, что цирк круглый.
— И тебе привет, как там твои далматинцы?
Ещё одна годами отработанная строчка. Сначала Сергей правда никак не мог выучить породу Марусиных любимцев, а потом приветствие вошло в привычку, как и многое другое: наблюдать, как Марусино квадратное лицо вытягивается в возмущении, как щёки постепенно наливаются кровью и как она начинает распинаться про разницу между пуделями и далматинцами – громко и с чувством. Однако тут Сергей отчётливо осознал, что его перегретый ночными кошмарами мозг просто не выдержит ещё и гневной тирады о пуделях.
— Нет, спасибо, я ещё Шпротика с Каролиной не переварил, — пробормотал он и проскочил мимо Маруси, не оглядываясь.
В гримёрке, к его огромному счастью, царила тишина, нарушаемая лишь посапыванием тёти Клавы, которая сладко спала в углу комнаты, подложив под себя спальный мешок. Картина была совершенно привычной: тётя Клава имела свойство уходить из цирка позже всех, а возвращаться – ещё до Шефа, который прохлаждался в цирке с шести утра. По крайней мере, именно такой версии дружно придерживался весь коллектив по негласному соглашению. Разбираться в жилищной ситуации тёти Клавы и её легальном статусе не хотелось никому.
В это утро, однако, в Сергее проснулось доселе невиданное чувство справедливости, и он решительно шагнул ему навстречу – оказалось, что располагалось оно в том же направлении, что и лежбище гримёрши.
— Тёть Клав, доброе утро!
Не возымев никакого эффекта, приветствие растворилось в спёртом воздухе гримёрки. Сергей Александрович повторил, на этот раз – громче:
— Тёть Клав, а когда вы последний раз у себя дома были?
Тётя Клава перевернулась на другой бок, продемонстрировав Сергею бритый затылок. Неуверенно потоптавшись, он вышел из гримёрки и направился в сторону арены. Репетиция должна была начаться через десять минут.
Шеф орал, Витёк безбожно забывал все реплики, Маруся сюсюкалась со своими пуделями, Иваныч храпел на первом ряду зрительного зала, Жорик случайно распилил Яну вместо Ани, а силачи дружно ловили Максимку после каждого его падения с каната. Всё шло своим чередом. Всё шло хорошо. Сергею Александровичу хотелось выть.
В попытках сдержаться он вновь и вновь возвращался мыслями к Шершню. Вот шёл его седьмой год в школе, вот позади было бессчётное количество побоев и три попытки дать сдачи – все неудачные. Сергей знал, что в четвёртый раз Шершень обязательно одержит победу – вот только как он сможет сделать это без Сергея? Нужно было попасть домой, нужно было дописать историю, нужно, нужно, нужно…
— Сергей Саныч, ваш выход! – прорезался сквозь стремительный поток сознания голос Шефа.
На деревянных ногах Сергей вышел на сцену. Растянул губы в кривой улыбке и поправил парик. Растерянно достал из кармана сдутый шарик.
— Здравствуйте, детки! – тонким голоском проговорил он и расплакался.
Шеф объявил перерыв и, по-дружески вцепившись Сергею в плечо, утащил его за кулисы. Пока Сергей поудобнее устраивался на полу, из-за красного бархата показался сонный Иваныч.
— А чего это вы тут?
— Садись, — махнул рукой Шеф. – Будем клоуна нашего откачивать.
— Смешить, получается, надо? Клоуна-то? – во весь рот заухмылялся Иваныч и загоготал от собственной гениальности. Шеф присоединился к нему.
Сергей Александрович сидел на полу и думал. Вспоминал времена, когда считал этих людей самыми родными на свете, когда они могли привести его в чувство одним своим присутствием, когда день в цирке пролетал незаметно, а уходить домой не хотелось. Закралась шальная мысль: а вдруг и в этот раз сработает? Вдруг Иваныч с Шефом правда поймут?
Он дрожащей рукой протянул им голубую тетрадку с лотосом, к собственному удивлению обнаружив её в глубоком кармане красной половины костюма. Шеф забрал её и недоумённо покрутил перед носом.
— У тебя ж дочка вроде уже в университете? Зачем тебе школьная тетрадка?
Сергей помотал головой. Иваныч злобно зыркнул на Шефа и отобрал у него тетрадь. Открыл, пробежался глазами по строчкам, нахмурился.
— Эт чего?
— Я… вчера писал, — еле слышно выдавил Сергей. Иваныч нахмурился в непонимании.
— Как-то не похоже, ну, знаешь… На то, что ты обычно там пишешь. Шуточки там всякие для тебя и Витька… Ну, ты понял…
Шеф оживился.
— О, Серёг, ты за новый материал взялся? Заранее даже, молодец!
Сергей Александрович помотал головой и предпринял последнюю попытку объясниться.
— Это так, просто, история… Повесть…
Иваныч и Шеф дружно заморгали. Невидимые шестерёнки вяло крутились у них в головах в попытках обработать информацию.
— А зачем? Ты ж клоун, не писатель там какой-то, — выдал наконец Иваныч, почесав за ухом.
И Сергей понял, что никакие объяснения не помогут.
Он отпросился с репетиции, добежал до дома и раскрыл тетрадку. Схватил ручку со стола, но пальцы его не слушались – мешали тугие резинки на рукавах красно-жёлтого костюма. Сергей через силу скрючил пальцы и отчаянно пытался выдавить из себя сцену побега Шершня, но сосредоточиться не получалось: красный нос закрывал обзор снизу, а чёлка парика – сверху. Буквы скакали каракулями по странице, отказываясь укладываться в ровные строчки. Вот Шершень уже занёс кулак для ответного удара, вот громила на два года старше пригнулся, и… Бабочка сдавила горло, перекрывая доступ кислороду. Побелка намертво впилась в кожу лица, и Сергей с глухим стоном отвернулся от тетради. Хватка немного ослабла, но сдаваться Сергей не планировал: переведя дух, он ухватился за край парика и решительно рванул его вниз. Боль рассекла череп пополам, посылая оглушающий звон по всему телу, но Сергей продолжал упорно тянуть вниз: парик, грим, нос, бабочка, костюм…
На несколько секунд – а может, часов? – он потерял сознание, а когда открыл глаза, всё было кончено. Куча старого хлама валялась перед ним на полу, и невозможно было понять, где кончается парик и начинается бабочка: ну а как отличить одну выцветшую и погрызенную молью тряпку от другой? Пошатываясь, Сергей встал и направился к столу.
Шершню пора было вылететь на свободу.
