XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

За окном лил дождь, монотонно постукивая по грязному окну. Олег подражал ему, стуча пальцами по поверхности деревянного стола. Отстукивать весь ритм не получалось, но в такой обстановке ему легче всего было с головой уйти в свои мысли. Сейчас он думал о странных вещах, которые уже давно не выходили у него из головы. Он что, стареет? Обычно в шестнадцать лет полагается думать совсем в другом направлении. Или вовсе не думать. Тут кому как нравится.

Впрочем, размышления о бренности жизни тоже не разбавляли его скуку. А скука была страшная. Уже год его не радовало ничего из того, что должно было радовать подростка. Книги, которыми он раньше зачитывался до ночи, теперь пылились в самом дальнем шкафу. К ушам приросли старенькие потрепанные наушники, в которых без конца играли рок и заунывные песни на тему психологических проблем. А в маленькой тетрадке, на которую он однажды пролил чай по неосторожности, появлялись все новые и новые рисунки. Да, они были довольно странного содержания. Но ему чертовски нравилось их рисовать. Рисование — единственное увлечение, которое еще вызывало в нем какие-то эмоции. И парень ухватился за него, как за спасательную соломинку.

Олег поднялся с продавленной кровати и, ничего не выражающим взглядом, посмотрел в заляпанное окно. Все-таки, его нужно будет когда-то помыть. Может быть, он даже протрет его сегодня. Или завтра? А может, черт с ним, с этим окном? Честно говоря, парню было без разницы. Олега практически никогда не заботило его окружение.

— Олежа, подойди сюда…— послышался с кухни взволнованный женский голос.

Мама. Олег любил ее, хотя ей никогда не нравились его рисунки.

— Сейчас буду, мам. — не слишком тихо и не слишком громко ответил он, пытаясь найти загнанный под диван тапок.

Он вечно терял то один, то второй. По закону подлости, всегда терялся один из пары, а второй оставался на месте. И вот, хоть ты тресни, днем с огнем его не сыщешь! Парень бросил почти равнодушный взгляд на одиноко стоящий тапочек и прерывисто вздохнул. Сегодня пропал правый. Если он не окажется под диваном, то к маме придется идти босиком. А она это ой как не любит.

— Олег, ну ты где? Иди сюда, быстро! — кажется, она начинает заводиться.

Если он придет к ней без тапок, то это разозлит ее еще больше. А в гневе эта женщина была, словно Мегера.

— Где ты, черт возьми… — выругался парень, беспорядочно двигая рукой в узком пространстве.

К его величайшему сожалению, тапка под диваном не оказалось. Возможно, он отлетел к шкафу и каким-то чудом попал в проем между ним и другим, более маленьким шкафчиком, но и эта призрачная надежда вскоре разрушилась, как только Олег вгляделся в темноту. Если бы в доме это разрешалось, парень бы сплюнул. Очень уж ему этого хотелось.

— Олег, ты опять засел за этим бесполезным занятием и игнорируешь меня?

Он вздохнул. Похоже, придется идти на кухню в носках… В только что выстиранных носках. Это самый смертельный из всех смертельных номеров в истории, но другого выбора у Олега не было.

Поднявшись, он почти бегом бросился в сторону кухни, чтобы не нервировать родительницу еще больше и не засветить свое преступление раньше времени. По пути парень два раза чуть не поскользнулся, — видимо поэтому мама запрещала ходить по дому без тапок — но все же достиг своей цели. Мать стояла, сложив руки на груди и как-то отстраненно смотрела в сторону еще одного грязного окна. В их доме все окна были грязные.

— Мам, я пришел. — Олег встал за полуприкрытой дверью, чтобы мама не заметила его фактически босые ноги. — Ты что-то хотела?

— А, да. — она дернулась, вырываясь из омута собственных мыслей. — Олег, мне нужно будет уехать на пару дней.

— Уехать? — сердце парня мгновенно упало вниз. Если бы оно сейчас жалко валялось у его ног, он бы непременно со всей силы на него наступил. — А как же поход в новый книжный магазин, который недавно открылся в нашем ТЦ? Мам, ты же обещала сходить со мной…

— Олег, если я не поеду в эту командировку, то меня лишат премии. Ты понимаешь? — снова этот взгляд. Олег ненавидел этот ее взгляд, который предвещал бурю. — Когда я вернусь, мы обязательно сходим туда вместе.

«Ты всегда так говоришь» — пронеслось в его голове, но в слух Олег сказал другое. Он всегда говорит не то, что думает.

— Хорошо, мам, я буду ждать твоего возвращения.

— Молодец, а теперь иди в комнату. И займись чем-то полезным. Рисование не принесет тебе ничего в жизни. Ох, если бы не твой отец… Я бы давно выбросила эти твои краски и кисточки в окно. — мама отвернулась, бормоча что-то себе под нос. — Кажется, у тебя на носу контрольная по математике?

Олег не дослушал. Замечание про рисование снова полоснуло по заклеенной пластырем самовнушения душе, заставляя сознание снова отключиться. Было больно. Чертовски больно. Олег добрался до комнаты на автопилоте и безвольно рухнул на кровать. Ему как раз нужно было закончить новую картину, но рука не поднималась взять кисточку. Да и под «закончить» имелись ввиду не парочка последних штрихов. Эту многострадальную картину Олег перерисовывал шесть раз, и все шесть раз были, по его мнению, далеки от поставленной самим собой цели. Впрочем, и эта самая цель менялась от наброска к наброску. Сначала Олег хотел запечатлеть море. Невзрачное черное море, куда они всей семьей ездили прошлым летом отдыхать, и которое, по его скромному мнению, было не достаточно черным, чтобы так называться. Потом, через множество проб и ошибок, идеей для картины стал поход с матерью в книжный, где, по задумке, Олег должен был стоять у полки с фантастикой, а любящая мама с улыбкой помогала бы с выбором книги. Именно так выглядела мечта мальчишки, которая сегодня была отодвинута на неопределенный срок, а значит, с большой долей вероятности, с ней можно было попрощаться навсегда. Мама никогда не держит свое слово.

«А папе сейчас не до меня. У него свои заботы»

Хотелось просто закрыть глаза и больше не открывать. Веки слиплись в единую дугу, позволяя темноте забрать Олега в свои ладони и некрепко сжать, закрывая обессиленное тело в черном, казалось бы, пустом кулаке, пока впереди не начали появляться обрывки прошлых, потерявших все краски, рисунков.

— Олег…

И только голос доносился откуда-то сверху, почти ласково называя его имя.

— Олежа…

Он не хотел откликаться на этот голос, но его буквально вырвали из сна небольшой тряской за правое плечо и недовольным голосом, сверепеющим с каждой секундой.

— Олег, ты опять рисуешь? Что я тебе говорила? К математике готовься! А ты, что делаешь? — Олег почувствовал, что мама тихонько ткнула его в бок. — Сынок… ты не выспался? Небось опять допоздна книжки читал… Ну сколько раз я тебе говорила, прекрати спать на ходу! Опять под машину попадешь, и что мы будем делать?

Любовь. Такое простое слово было выведено на холсте, а вокруг него дуги, свисающие откуда-то сверху, больше похожие на корявые петли, а под ними — сгорбленная фигурка человека, вжавшегося в стену в углу.

Парень держал в руках карандаш со сломанным грифелем и серыми, от карандашной пыли, руками. Он не понимал, как очутился здесь, у до этого пустого холста.

— Мам, я не спал. Я искал вдохновение. — быстро нашелся Олег, переводя полный растерянности взгляд на маму. — Иногда проще представить в голове объект и тогда…

— Вижу я, как ты его представил. — мать ткнула пальцем в одну из достаточно кривых петлей. — Вот это вот, что такое? Новый вид в артхаусном искусстве?

— Да. — выдавил из себя парень, мельком взглянув на объект обсуждения. — Символизирует замкнутость души человека.

— Вот придет отец и посмотрит на твою «замкнутую душу». — не долго думая, мама взяла в руки картину и понесла к выходу из комнаты. Олег слегка дернулся, но тут же застыл, когда строгий взгляд маминых серых глаз зацепился за испачканные в карандаше ладони. — Руки помой. Нет у меня времени сейчас с тобой возиться. Мне еще вещи собирать.

Она ушла, а парень уставился на серые ладони. За заляпанным окном на сером небе светило серое солнце. Мамины глаза ведь точно были серыми? В растерянности Олег последовал за ней, но серый коридор будто стал длиннее. С каждым шагом становилось все сложнее переставлять ноги, словно они прирастали к полу, как к липкой жвачке, которую очень любил жевать отец. Парень готов был поклясться, что даже почувствовал запах ментола на долю секунды, но он так же быстро развеялся, как и появился, заставляя Олега мысленно гадать, а не начало ли сказываться на его мозге переутомление? Ведь все, что он видит и чувствует, выглядит так, будто он сходит с ума. Серый мир, серая жизнь. Серая фигура матери вдалеке, снующая туда-сюда в поисках таких же серых вещиц.

— Олег, можешь принести мне мою красную куртку? — окликнула парня мама, похоже услышав его шаги. — Она висит в шкафу.

Блузки, юбки, куртки, трусы, носки… В отчаянии перебирая груду тряпок, Олег наугад снял с вешалки неприметную темно-серую куртку и попытался отнести маме, но поскользнулся о пол, словно неумелый конькобежец на катке.

— Ты снова ходишь без тапок? — мама раздраженно посмотрела на сына сверху вниз, оценивающим взглядом проходясь по выбранной Олегом вещи. — Я же сказала, мне нужна красная. Эта куртка зеленая. Вот чем ты слушаешь, Олег? Ладно уж, сама за ней схожу. Столько лет ребенку, а все в облаках витает…

Парень с ужасом поднялся на ноги и в панике снова посмотрел на свои руки. Обычно это помогало ему успокоиться, но сейчас он только пришел в еще больший ужас. Не только ладони теперь были испачканы серой пылью, уже больше походившей на акриловую краску, нежели пыль от грифеля, но и локти начинали сереть, будто превращая Олега в обитателя этого серого мира. Но он не хотел мира, состоящего лишь из серых красок. Как художник, он был чуть ли не до трясучки напуган, ведь мама, похоже, все еще прекрасно различает цвета. Но, что такого случилось с ним, что он эту способность потерял?

— Олег, помоги мне собрать чемодан…

Он нагло проигнорировал эту просьбу, чуть ли не пулей проскакивая мимо матери, чтобы добежать обратно до своей комнаты. Но дверь, как на зло, будто бы за время его отсутствия очутилась еще дальше, чем была до этого. А он бежал. Бежал и бежал, пока вновь не поскользнулся и кубарем не влетел в самостоятельно распахнувшуюся дверь и закрывшуюся, как только Олег поднялся на ноги и с еще большим ужасом оглядел творящееся внутри мракобесие.

— Это шутка такая? Мама решила меня разыграть?

Собственный голос показался парню жалким писком, но он и не думал этого стыдиться, ведь сейчас ему не было дела до такой мелочи. Он прижался к стене и не заметил, как сам начал сползать вниз, безвольно смотря на свисающие с потолка идеально ровные петли. Запах ментола больно ударил в нос, а руки вокруг скрюченного серого тела будто приросли к голове, закрывая ее от жуткого серого мира.

— Олег… — рука не пойми откуда взявшейся мамы снова легла ему на плечо, но на этот раз нежно, с ярко выраженной любовью.

Парень сжался еще сильнее и зажмурил глаза.

— Олег, — послышался второй голос, но уже более низкий, мужской. — Вставай, пойдем маму до вокзала провожать.

— Дорогой, похоже, он не выспался сегодня. Весь день ходит сонный. Может, пусть поспит?

— Негоже мужчине не проводить родную мать до вокзала. — с напускной серьезностью резюмировал отец и легонько ткнул сына в бок. — Вставайте, товарищ, родина-мать зовет!

Олег разлепил глаза и тут же столкнулся с зелеными, хитро прищуренными глазами папы и холодным взглядом голубых глаз мамы. Сам он все так же лежал на кровати, свернувшись калачиком в три погибели. И похоже, пролежал он так до вечера, раз отец уже вернулся с работы.

— А картина? — только и смог спросить парень, непонимающе взглянув на нетронутый красками холст. — Мама, ты ее уже выбросила?

— Какая картина, Олег? — мама так же непонимающе посмотрела сначала на мольберт, а затем на сына и развела руками. — Которую ты на прошлой неделе рисовал?

— Да нет же, я сегодня рисовал во сне. Ты еще спросила, не артхаусное ли это искусство…

— Дорогой, может, он дома останется? Кажется, у него еще жар.

— Да нет у меня жара, мама! — закричал парень. В возникшей абсолютной тишине его голос звучал раскатисто и громко. Настолько громко, что Олег испугался сам себя и добавил уже чуть тише. — Мам, ты выкинула картину?

— Да не рисовал сегодня ты! Ты спал весь день, тебя не добудиться было. Я как проклятая вещи сегодня одна собирала… Хоть помог бы кто. И не повышай на меня голос! Не вырос еще, чтобы…

— Так ладно, все, хватит. — прервал гневную тираду отец. — Пусть дома остается и спит дальше. Приду — вызову доктора. — он приложил руку ко лбу сына и, недовольно цокнув, снова повернулся к своей жене. — Черт, у него и правда жар. Олег, оставайся в постели. По пути зайду в аптеку, куплю тебе жаропонижающего.

И с этими словами, оба родителя вышли, снова оставляя сына в полной тишине. Но тишине не серого мира, а настоящего, цветного. И это обстоятельство заставило Олега, впервые за долгий промежуток времени, улыбнуться. Тот мир был лишь кошмаром на почве бреда от температуры.

Облегченно вздохнув, парень приложил руку к лицу. С пальцев посыпались крупицы серой пыли.