— Сегодня у меня четверка по рисованию. Но Валентина Николаевна очень строгая учительница. Поэтому это нечестная четверка. – Лида прыгала вокруг стула, размахивая руками. В такие моменты старая кухонька становилась сценой Большого театра, пол покрывался лакированными деревянными досками, которые привыкли к стуку каблучков. Занавески весело трепетали на ветру, аплодировали. Даже стул становился особенным. На нем всегда сидела мама. Это был трон для главного зрителя. — Завтра я буду стараться в триста раз больше. А если я сегодня уже старалась в триста раз больше, то завтра в шестьсот, а потом — в тысячу. — Лида даже остановилась. Схема «ходить-думать-говорить» временами давала сбой.
— Лидочка, завтра тебе надо остаться дома. Помнишь, что доктор сказал? — Голос мамы уже несколько дней казался слишком добрым и слишком ласковым. Настолько ласково-добрым, что переходил в разряд «грустный». И мягкие пальцы держали за руку непривычно крепко.
— Он сказал никуда не ходить и пить кисло-сладко-горький сироп. Ты не знаешь, как эта гадость смешивается во рту. А в животе! Он противный. А ещё…
Лида умела замолкать в нужный момент. Как сейчас. Она остановилась, словно свернула не на ту улицу, и побежала обратно, стараясь избежать неловкой паузы.
– Прости, ма. Я больше никогда не буду жаловаться на такие глупости.
– Иди ко мне.
Лида опустила голову, налаживая связь с космосом задранными хвостиками, и нырнула в мамины объятия. Это была её вторая по счету любимая фраза после «Люблю тебя, как от тарелки с макаронами-буковками и до луны». Вместо тарелки с макаронами-буковками могло быть что угодно. Просто сейчас как раз такая тарелка заманчиво стояла перед носом и ждала семи вечера.
В маленький мир Лиды и ее мамы был закрыт доступ для всех. Жоре выдали частичный пропуск без входа на кухню. Он получал все секреты перед сном прямиком в плюшевое ухо. И какая разница, что Жора одноглазый. Он живой и всё понимает. Даже наоборот, теперь он видит вдвое больше: глаз-пуговица на верхней полке в маминой комнате может наблюдать сразу за всем домом. Интересно, видит ли он небо. А звёзды? А ту одну, самую красивую и яркую, на которую скоро отправится Лида?
Мама плакала, Лида знала. Каждый вечер, когда уходила заваривать чай после просмотра мультика, каждое утро, когда махала из окошка и подносила к губам горячую чашку черного горького кофе, каждую ночь, когда выключатель воровал свет. Когда маме было грустно, даже стены начинали плакать. Они уменьшались, скукоживались и тускнели. Наверное, поэтому мама всегда старалась казаться веселой.
Лида твердила, что выбрала лучшую звезду, ту самую, которая светит ночью в окно, словно маяк, указывающий путь домой. Потом замолкала и тащила игру или стопку книг. Но перед сном, когда небо превращалось в черную кляксу и перемешивалось с землёй, тайно рассматривала крохотные островки жизни, которые люди привыкли называть звёздами.
Как попасть туда, наверх? Прыгать высоко Лида не умела, только на 54 сантиметра. А вот Стеша из параллельного класса — на целых 67. Но до звезды миллиард миллионов тысяч сантиметров.
Про небесный трамвай Лида узнала случайно. Первым догадался Жора. Он решил, что, если на трамвае можно доехать в любую точку огромного города, можно и на небо. Только трамвай должен быть особенным. Лида его нарисовала: голубой, блестящий, с белыми пушистыми крылышками. Рисунок спрятала в блокнот, блокнот закрыла на замочек, чтобы никто не увидел.
Лиде не терпелось рассказать про свою догадку, хоть вислоухому коту, хоть мальчишке из соседнего подъезда. Но кот у неё был только в мечтах, а мальчишки не умеют хранить секреты. Лида чувствовала, как слова топтались на языке.
Еще Лида знала, что падающая звезда вовсе не падающая и не звезда. Звёзды вообще не падают. Это небесный трамвай возвращается на землю, оставляя за спиной золотистый хвост. Но никому нельзя знать, где находится его остановка, поэтому взрослые придумали историю про звезду. Это хорошая, красивая сказка, почти такая же хорошая, как сказки Андерсена в толстой книге с желтой обложкой.
Сегодня Лида весь день лежала, вскакивала, когда заглядывала мама, пыталась улыбнуться, но её встроенной батарейке не от чего было заряжаться. Мир в последнее время кишел только плохими новостями.
Лида старалась быть как можно счастливее, назло всем новостям, докторам и больницам. Если можно заразиться грустью, можно — и радостью. Лида очень хотела, чтобы мама перестала плакать, стены расправили плечи и серые глаза доктора за стеклами очков улыбнулись.
— Люблю тебя до луны.
— Мам, скажи: «До звезды». «Люблю тебя до звезды».
Мама не сказала. Она прижала Лиду к груди и долго-долго не отпускала.
***
Дорога исчезала в тумане, в рассыпанной по небу звездной пыли. Лида не сразу узнала, где она, но сразу поняла, что ей нравится. Нравятся поющая тишина, пушистое спокойствие и ручное, маленькое одиночество. Нравится заново чувствовать.
Здесь не было холода прошлой ночи, тяжелого одеяла и маминых слез. Здесь были маяки звезд, близкие и теплые, как фонари, которые ласкало черное море-небо. Гребни волн щекотали щеки. Лида жмурилась. Сердце смеялось неслышно. В ушах колокольчиком звенела тишина.
Остановку Лида увидела издалека. Она словно была нарисована невидимым художником по тем самым эскизам, надежно спрятанным в блокноте под замком. Остановка-звезда освещала путь небесному трамваю. Лида побежала к ней, оставляя под ногами золотистую крошку пыли.
На остановке стоял мужчина. Он не был ни грустным, ни веселым. Он разучился чувствовать. Забыл, как забывают пирог в духовке. Тогда пирог становился горьким и чёрным. Лида не хотела, чтобы сердце этого мужчины покрылось жесткой корочкой углей.
— Когда мне грустно, мама меня обнимает, — прошептала Лида.
— Что?
Его сердце еще билось: теплое, доброе и сильное. Оно не забыло.
— Мама меня обнимает, когда я грущу, — повторила Лида и подняла голову. У мужчины были грустные шоколадные глаза.
— Моей мамы давно нет.
— Представьте, что она есть. Стоит вот тут, рядом. Мне всегда нравилось представлять счастье.
— А сейчас?
— А сейчас я сама счастлива.
Двое грустных людей на одной остановке было бы слишком много.
Лида забралась на радужную скамейку и принялась болтать ногами. Здесь никто не сделает замечание. Шнурки-змейки ботинок заиграли друг с другом в догонялки.
Стремительно приближались к остановке две звездочки — глаза небесного трамвая. Перед ними расступались небесные волны, им светили небесные маяки. Лида ждала, и в груди скакало неугомонное счастливое сердце. Странная штука — счастье: такая большая, что не помещается внутри, горько-сладкая, но совсем не противная, немного радостная и немного грустная.
Лида посмотрела вниз. Там, должно быть, смотрела на небо мама. Как же хотела Лида передать ей немного этого грустно-радостного счастья.
Приближался небесный трамвай, голубой, блестящий, с белыми пушистыми крылышками.
Лида ждала и даже не предполагала, что звезда над её домом в этот вечер засияет ещё ярче.
