Принято заявок
2688

XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Корнеева Александра Павловна
Страна: Россия
Город: Москва
Перевод с английского на русский
Категория от 14 до 17 лет
Сара Орн Джуэтт «Белая цапля»

I.

Не было ещё и восьми, когда одним июльским вечером леса наполнились тенями, несмотря на то что яркий закат ещё поблескивал среди стволов деревьев. Маленькая девочка вела домой свою медлительную, нерасторопную и задиристую корову, которая всё же была для неё ценным другом. Они уходили от лучей заходящего на западе солнца и углублялись в тёмную чащу, и не имело значения, могли они разглядеть тропу или нет, настолько спутники были к ней привычны.

Летом практически никогда нельзя было встретить старую корову в ожидании у заборчика, ограничивающего пастбище, напротив, она почитала за величайшее удовольствие прятаться в кустах тёмно-синих ягод; не помогал найти её и звонкий колокольчик, потому как корова совершила невероятное открытие: если стоять неподвижно, то колокольчик не будет звенеть. Поэтому Сильвии приходилось разыскивать корову, и найдя подзывать её криком «Каоова! Каоова!» пока не иссякало её по-детски короткое терпение, и так никогда и не дожидаясь ответного «мууу». Если бы бурёнка не давала так много хорошего молока, хозяева бы по-другому смотрели на её выходки. Кроме того, у Сильвии было много свободного времени и совершенно никаких дел. Иногда в хорошую погоду девочке служило утешением представлять, что корова не просто проказничает, а играет с ней в прятки, и так как играть Сильвии было больше не с кем, она с радостью принималась за прятки с бурёнкой. В этот раз погоня затянулась настолько, что наконец настороженный зверь сам выдал своё местоположение, издав необычный звук, и Сильвия только рассмеялась, когда нашла Госпожу Муулли на болоте и ласково подтолкнула её в сторону дома берёзовым прутиком. Старая корова не стремилась заходить вперёд и даже в кои-то веки повернула в нужную сторону, когда они покидали пастбище, и в хорошем темпе поковыляла вдоль дороги. Бурёнку уже пора было доить и потому она редко останавливалась, чтобы пощипать траву. Сильвия думала от том, что скажет бабушка на их задержку. Девочка уже давно вышла из дома, в половине шестого, но все знали, что и задача ей предстояла не из лёгких. Миссис Тилли слишком много летних вечеров сама гонялась за рогатой бестией, чтобы винить кого-либо за задержки и ожидая, была только благодарна, что теперь есть Сильвия, которая оказывает ей такую ценную помощь. Добрая женщина подозревала, что Сильвия иногда слоняется без дела по своей воле; никогда со времён сотворения мира не было такого ребёнка, просто так бродившего бы по улице! Все говорили, что перемена пойдёт на пользу девочке, восемь лет прожившей или пытавшаейся прожить в многолюдном промышленном городе, но самой Сильвии казалось, что до переезда на ферму она и не жила вовсе. Она часто с мечтательным сочувствием вспоминала несчастную засохшую соседскую герань.

«Боится народа,» — с улыбкой проговорила старая миссис Тилли, возвращаясь на ферму после того, как она выбрала из всех детей дочери в помощники Сильвию, что было довольно неожиданным. «“Боится народа”, говорили они! А раз так, чай не будет кручиниться». Когда они добрались до двери одинокого дома и остановились, чтобы открыть её, пришла кошка, громко замурчала и потерлась о ноги, обычная бездомная киска с брюшком, набитым малиновками, а Сильвия прошептала, что это прекрасное место и что, наверное, она никогда не захочет вернуться домой.

Спутники шли по тенистой лесной дороге, корова делала медленные шаги, а девочка семенила рядом. Бурёнка остановилась у ручья и долго пила воду, как если бы её пастбище и так не было наполовину болотом, а Сильвии оставалось только стоять и ждать, охлаждая свои босые ноги на мелководье, пока огромные сумеречные мотыльки, летавшие вокруг, невзначай мягко ударялись об неё. Сильвия продолжала идти по воде, вслед за уходящей коровой и слушала песни дроздов, заставлявшие её сердце биться быстрее от удовольствия. Впереди, в кронах деревьев, что-то шевелилось. На ветвях сидели маленькие птички и другие зверьки, которые, казалось, бодрствовали и жили своей обычной жизнью, сонным воркованием желая друг другу спокойной ночи. Сильвия и сама начинала чувствовать себя сонной. Впрочем, идти до дома оставалось недолго, а воздух был мягким и сладким. Девочка нечасто бывала в лесу в столь поздний час, и ей казалось, она часть серых теней и колышущихся листьев. Она думала о том, как много времени прошло с тех пор, как она впервые приехала на ферму всего год назад, и задавалась вопросом, осталось ли в шумном городе всё таким же, как до её отъезда; мысль об огромном краснолицем юнце, что преследовал и запугивал девочку, заставила Сильвию прибавить шагу и поскорее выйти из-под тени деревьев.

Вдруг, дитя леса, к своему ужасу, отчётливо услышало свист, раздавшийся где-то неподалёку. Не дружелюбный птичий свист, а настойчивый и несколько агрессивный мужской свист. Сильвия бросила корову на произвол судьбы и попыталась затаиться в зарослях кустарников, но было слишком поздно. Враг заметил её и проговорил очень весело и уверенно: «Здравствуй, девочка! Далеко ли до большой дороги?» А дрожащая Сильвия еле слышно ответила: «Довольно-таки».

Она не посмела посмотреть на высокого юношу, стоявшего с перекинутым через плечо ружьём, но всё-таки вышла из-за кустов и продолжила идти за коровой, а незнакомец последовал за ними.

«Я охотился за птицами, — мягко промолвил парень, — и заблудился, и нуждаюсь в друге. Не бойся,» — добавил он галантно. «Говори громче и ответь мне, каково твое имя, и могу ли я переночевать в вашем доме и рано утром уйти на охоту?»

Сильвия насторожилась ещё больше. Не сочтёт ли бабушка её виноватой? Но кто бы мог предвидеть такое развитие событий? Девочке не казалось случившееся её виной и потому, повесив голову, как цветок со сломанным стебельком, она с неимоверными усилиями после повторного вопроса незнакомца произнесла: «Сильви».

Миссис Тилли стояла на крыльце, когда показалась троица. Корова громко замычала, как бы желая объяснить происходящее.

«Да, уж лучше говори за себя, старая тиранша. И куда она забралась на этот раз, Сильви?». Но Сильвия оставалась безмолвна; она инстинктивно знала, что бабушка не поймёт всей тяжести её положения. Наверное, она приняла незнакомца за кого-то из фермеров, живших неподалёку.

Молодой человек поставил своё ружьё около двери и сбросил тяжёлую охотничью сумку; затем пожелал миссис Тилли доброго вечера, повторил историю своих странствований и попросил приют на ночь.

«Положите меня где угодно», — сказал он. «Я уйду рано утром, до того, как начнёт светать; и я действительно очень голоден. Во всяком случае, вы могли бы дать мне немного молока».

«Да ради бога,» — ответила хозяйка, чьё долго дремлющее гостеприимство было с легкостью разбужено. «Вы могли найти ночлег и получше, если бы прошли до главной дороги ещё с милю, но чем богаты, тем и рады. Я сейчас же пойду и подою корову, а вы чувствуйте себя как дома. Можете спать на соломе или перьях,» — любезно предложила она. «Я сама выращивала гусей. Ниже, как идти к болотам, как раз есть отличное место для выпаса. Сильви, ну-ка пошевеливайся и накрой джентльмену на стол». И Сильвия тут же послушалась. Она была рада чем-нибудь себя занять, да и сама девочка уже проголодалась.

Редко можно было встретить такое чистое и удобное жилище в дебрях Новой Англии. Молодой человек успел познать все ужасы местного примитивного домашнего хозяйства и унылую убогость того уровня общества, что не против соседства с курами. Это была одна из наиболее процветающих старых усадьб, но была она такой маленькой, что выглядела как хижина отшельника. Юноша с большой охотой вслушивался в чудные реплики старой леди, следил за бледным лицом Сильвии и её светящимися серыми глазами со всё большим энтузиазмом и утверждал, что это лучший ужин, что он ел за последний месяц; после чего новоиспеченные друзья сидели вместе на крыльце и наблюдали за восходящей луной.

Вскоре созреют ягоды, и Сильвия будет помогать их собирать. Госпожа Муулли была хорошей молочной коровой, хоть за ней и было чертовски сложно следить; хозяйка сплетничала, не позабыв упомянуть, что она схоронила четырёх детей, и что её сын, живущий в Калифорнии (и уже, возможно, умерший) и мать Сильвии — единственные дети, что у неё остались. «Дэн, мой мальчик, был отличным стрелком,» — с грустью рассказывала она. «Я никогда не нуждалась в куропатках или белках, когда он был в доме. Я думаю, он был прирождённым скитальцем, но писем никогда не писал. Ну, полно, я не виню его, и сама бы на мир посмотрела, кабы только могла».

«Сильвия вся в него,» — с чувством продолжила бабушка после минутной паузы. «Нет и фута земли, с которым она бы не была знакома, и даже дикий зверь принимает её за свою. И белки у ней ручные, с рук едят, и разные птицы. Прошлой зимой она притащила к нам сойку, и сама бы не доедала, чтобы побольше доставалось птицам, если бы я не следила. Кого угодно, только не ворон, говорю я ей, готова подкормить, хоть у Дэна и была одна такая, ручная, которая как будто имела человечий ум. Она ещё долго кружила тут, когда он ушёл. Дэн и его отец никогда не препирались между собой, но, когда Дэн сбежал, тот не смог встать с колен».

Гость не заметил скорби в рассказе, он был заинтересован кое-чем иным.

«Значит, Сильвия знает всё о птицах, да?» — воскликнул он и оглянулся на маленькую девочку, которая скромно сидела в лунном свете, становясь всё более и более сонной. «Я коллекционирую птиц. Я занимаюсь этим с тех пор, как был ещё юнцом. (Миссис Тилли улыбнулась) Последние пять лет охочусь за парой-тройкой редких птиц. Я собираюсь найти их, если только это вообще возможно».

«Вы запираете птиц в клетки?» — с сомнением в голосе спросила Миссис Тили.

«О нет, я делаю из них чучела, коих у меня уже десятки,» — сказал птицевед, — «и каждую из птиц я подстрелил или загнал в ловушку сам. В субботу в трёх милях отсюда я заметил белую цаплю и шёл за ней по следу. Их никогда не видели в этом районе. Да, маленькая белая цапля,» — сказав это, он повернулся к Сильвии, надеясь, что она знает редкую птицу.

Но Сильвия следила за тем, как по узкой тропинке скачет жаба.

«Увидев её, ты бы сразу поняла, что это она — белая цапля,» — с воодушевлением продолжал незнакомец. “Чудная высокая белая птица с мягкими перьями и длинными тонкими ногами. И, скорее всего, у неё свито гнездо из веток на вершине какого-то высокого дерева, чем-то напоминающее ястребиное”.

Сердце Сильвии бешено колотилось; она знала странную белую птицу, и даже однажды тихонько подкралась к тому месту на другом конце леса, где среди ярко-зелёной болотной травы стояла цапля. Это было открытое место, где солнечный свет казался необыкновенно жёлтым и тёплым, где росли высокие кивающие камыши, и где бабушка предупреждала Сильвию, можно утонуть в мягкой чёрной грязи и бесследно исчезнуть.

Недалеко оттуда были солёные болота, а за ними и море, перед которым благоговела и о котором мечтала Сильвия, но которое никогда не видела, несмотря на то что его глубокий голос можно было часто услышать сквозь шум леса по ночам во время шторма.

«Я ни о чём не мечтаю так сильно, как о том, чтобы найти гнездо этой цапли» — сказал прекрасный незнакомец. «Я готов заплатить десять долларов тому, кто покажет мне его,» — добавил он с отчаянием, — «и я готов потратить все выходные на охоту, если понадобится. Скорее всего она сейчас просто мигрирует или была загнана сюда хищной птицей».

Миссис Тилли завороженно слушала, а Сильвия всё ещё следила за жабой, не догадываясь, как она бы догадалась в спокойные времена, что животное, стеснённое необычными в столь поздний час зрителями, просто пыталось вернуться к себе в нору, которая находилась под порогом. И сколько бы ни думала в тот вечер Сильвия, она не могла и представить, как много желанных сокровищ можно купить на десять долларов, вскользь упомянутых незнакомцем.

На следующее утро молодой зверолов бродил по лесу, и Сильвия составляла ему компанию, уже не страшась дружелюбного юноши, который оказался очень добрым и отзывчивым. Он рассказал ей много нового о птицах и о том, где они живут и чем занимаются. И он подарил ей складной нож, который был для Сильвии настолько же дорог, как для застрявшего на необитаемом острове человека. За весь день он ни разу не причинил ей беспокойства и не напугал, кроме того случая, когда юноша пристрелил ни о чём не подозревающую певчую птицу, сидевшую на ветке. Сильвии бы понравился охотник гораздо больше, будь он без ружья; она никак не могла понять, зачем он убивает птиц, которых, казалось, так любил. День кончался, а Сильвия смотрела на молодого человека c полным любви восхищением. Она никогда не видела никого столь обворожительного и очаровательного; сердце девушки, спавшее в ребёнке, было незаметно для Сильвии взбудоражено при мысли о любви. Какое-то предчувствие этой великой силы волновало этих молодых путников, ступавших по величественному лесу мягкими шагами с безмолвной осторожностью. Они остановились, чтобы послушать пение птиц, после чего продолжили путь, пробираясь сквозь ветви и шёпотом переговариваясь друг с другом; молодой человек шёл впереди, а очарованная Сильвия позади, на расстоянии нескольких шагов; её серые глаза потемнели от радостного возбуждения.

Она загрустила, потому что желанная белая цапля была неуловима, но Сильвия не вела гостя, а лишь следовала за ним и никогда не начинала разговор первой. Звук собственного непрошеного голоса пугал девочку, ей и без того было тяжело отвечать “да” или “нет”, даже когда в этом была необходимость. В конце концов, начало смеркаться, и путники вместе повели корову домой, и Сильвия счастливо заулыбалась, когда они добрались до того места, где не далее, как прошлой ночью, она услышала свист и ужасно испугалась.

II.

В полумиле от дома, на дальней стороне леса, на возвышенности стояла величественная сосна, последняя из своего поколения. Неизвестно, оставили ли её в качестве межевого знака или по какой другой причине; дровосеки, которые повалили её братьев, давно умерли, и снова вырос целый лес из выносливых сосен, дубов и клёнов. Но статная голова старой сосны возвышалась над ними и служила ориентиром для моря и берега на многие мили оттуда. Сильвия хорошо знала её. Ей всегда казалось, что любой, кто заберётся на самую вершину, сможет увидеть оттуда океан; девочка часто проводила рукой по могучему шершавому стволу и с тоской смотрела на черные ветви, всегда колышущиеся от ветра, независимо от того, насколько тёплый или неподвижный воздух был внизу. Сейчас она с нетерпением думала об этой сосне и задавалась вопросом, сможет ли человек, забравшийся на неё на рассвете, увидеть всё вокруг и тогда легко обнаружить, откуда летит белая цапля, и отметить место, где скрывает она своё гнездо?

Какой дух приключений, какая дикая мечта! Какой триумф, восхищение и слава ждут её утром, когда она раскроет секрет цапли! Это было слишком реально, слишком восхитительно для детского сердца.

Всю ночь дверь маленького домика оставалась открытой, и расположившись на ступенях, пели козодои. Молодой зверолов и старая хозяйка крепко спали, но великолепный план Сильвии не давал девочке заснуть. И речи не могло идти о сне. Короткая летняя ночь казалась длиной, словно это были зимние сумерки, и с последним криком козодоя, боясь, что утро наступит слишком скоро, она тайком выбралась из дома и пошла по тропе сквозь лес, устремилась к открытой местности, что лежала впереди, прислушиваясь к успокаивающему и дружественному вялому щебету полуспящей птицы, чей насест она задела мимоходом. Увы и ах, эта огромная волна человеческого интереса, захлестнувшая душу девочки впервые за её унылую жизнь, смыла, то чувство удовлетворения, которое она испытывала, находясь наедине с природой и безмолвной жизнью леса.

В лучах меркнущего света луны ещё спало огромное дерево, а маленькая и наивная, преисполненная храбрости Сильвия начала восхождение на его вершину; покалывая, нетерпеливо бежала по венам кровь; босыми ногами и пальцами рук она цеплялась и держалась, как птица держится когтями, за чудовищную лестницу, ведущую ввысь, ввысь к небесам. Сначала ей нужно было вскарабкаться на белый дуб, росший неподалёку, она чуть не потерялась в тёмных ветвях и зелёных листьях, мокрых и тяжелых от утренней росы; птица выпорхнула из гнезда, белка забегала туда-сюда, грубо браня безобидного незваного гостя. Сильвия легко нашла дорогу. Она часто залезала туда и знала, что выше одна из последних ветвей дуба склонялась к стволу сосны, где нижние сучья были расположены близко друг к другу. Там она совершила опасный переход от одного дерева к другому, откуда начиналось великое приключение.

Наконец, она прошла по раскачивающейся ветви дуба и сделала дерзкий шаг навстречу сосне. Это было гораздо сложнее, чем она себе представляла, ей нужно было далеко тянуться и быстро хвататься, острые сухие ветки ловили и придерживали её и царапали как когтистые птичьи лапы, испачканные в смоле маленькие тоненькие пальцы стали жёсткими и неуклюжими, пока она круг за кругом вокруг ствола забиралась всё выше и выше. Воробьи и малиновки в лесу, оставшемся внизу, с рассветом начали просыпаться и чирикать, казалось, что внизу светлее, чем здесь, на высокой сосне, и девочка понимала, пора было поторопиться, если она хочет осуществить задуманное.

Казалось, чем выше она забиралась, тем сильнее удлинялось дерево. Оно было огромной грот-мачтой плывущего корабля-Земли. Должно быть, сосна была поражена тем утром до глубины своей тяжёлой сердцевины, когда почувствовала решительную искру человеческого духа, карабкающуюся с ветки на ветку. Кто знает, как тяжело было держаться самым маленьким веточкам, чтобы помочь лёгкому, слабому существу на её пути! Старая сосна полюбила свою новую иждивенку. Больше, чем ястребов, больше, чем летучих мышей, больше мотыльков и сладкоголосых дроздов любила она смелое, бьющееся сердце одинокого сероглазого ребёнка. Сосна стояла ровно и сопротивлялась ветру июньским утром, а на востоке разгоралась утренняя заря.

Лицо Сильвии, если бы кто-то смотрел снизу, было похоже на бледную звезду; миновав последнюю колючую лапу, она остановилась, дрожащая и уставшая, но ликующая, высоко на верхушке дерева. Да, там было море и восходящее солнце наполняло его золотыми искрами, и навстречу славному востоку летели два ястреба, со слегка подрагивающими перьями на их крыльях. Как далеко вниз смотрели они, если далеко в голубом небе эти птицы казались двумя темными пятнами. Их серые перья были мягкими, словно мотыльки; они летели близко к дереву, и Сильвии казалось, она тоже может вместе с ними летать среди облаков. На западе леса и фермерские угодья простирались на много миль вперёд, тут и там виднелись церкви с колокольнями, белые деревушки, по-настоящему огромный и потрясающий мир.

Птицы пели всё громче и громче. Взошло ослепительно яркое солнце. Сильвия видела белые паруса корабликов в море, и облака — пурпурные, цвета розы и жёлтые — начали рассеиваться. Она увидела гнездо белой цапли в море зелёных ветвей, и неужели этот чудесный вид и эта живая картина были единственной наградой за восхождение на такую головокружительную высоту? А теперь, Сильвия, посмотри вниз ещё раз; туда, где среди светящихся берёз и тёмных тсуг, виднеются зелёные болота; туда, где ты уже однажды видела белую цаплю и где увидишь её снова. Смотри! Смотри! Белое пятнышко, плывущим пёрышком, поднимается с мёртвой тсуги, и увеличивается в размерах, взмывает ввысь и подлетает ближе, проносится мимо примечательной сосны с размеренными взмахами крыльев, вытянув тонкую шею с хохлатой головой. И стой! Стой! Не шевели ногой, не шевели пальцем, девочка, не выпускай стрелы света и сознания из своих нетерпеливых глаз, ведь цапля села на ветку недалеко от тебя, и криком зовёт свою подругу к гнезду и расправляет свои перья навстречу новому дню!

Ребёнок тяжело вздыхает через минуту, когда компания кричащих птиц-кошек тоже прилетает на дерево, и раздражённая их порханием и беззаконием угрюмая цапля улетает. Теперь Сильвия знает её секрет, дикая, лёгкая, стройная птица парит и планирует и стрелой летит к себе домой в гущу зелёных зарослей. Затем Сильвия, полностью удовлетворённая, начинает опасный спуск, не смея смотреть вниз, под ветку, на которой она стоит, иногда готовая заплакать, потому как пальцы её болят, а изувеченные ноги поскальзываются. Снова и снова она спрашивала себя, что скажет ей незнакомец, и о чём он подумает, когда она поведает ему, как добраться прямо до гнезда цапли.

“Сильви, Сильви!” — звала старушка вновь и вновь, но никто не отвечал ей, маленькая кровать была пуста, а Сильвия исчезла.

Гость проснулся и, вспомнив об удовольствиях, что ожидали его днём, поспешил одеться, дабы день поскорее начался. Судя по тому, как раз или два застенчивая девочка взглянула на него вчера, она хотя бы однажды видела белую цаплю, осталось только убедить её рассказать об этом. Вот она, бледнее чем когда-либо; старое поношенное платье, что было надето на неё, изодрано в клочья, и вся она покрыта сосновой смолой. Бабушка и зверолов оба стояли у двери и допрашивали девочку, и наступил блистательный момент, чтобы рассказать о мёртвой тсуге, что стояла среди зелёных болот.

Но Сильвия ничего не говорит несмотря на то, что бабушка раздражённо укоряет её, а добрые, привлекательные глаза молодого человека смотрят прямо в её глаза. Он может сделать их богатыми, он обещал, а они с бабушкой бедны. Она хочет его осчастливить, и для этого только нужно рассказать ему историю, что он так хочет услышать.

Нет, она должна молчать! Что же запрещает ей говорить и лишает дара речи? Девять лет она росла и теперь, когда большой мир протягивает ей руку, должна ли она оттолкнуть её от себя ради птицы? Перешёптывание зелёных сосновых ветвей звучало в её ушах, она вспоминала, как летела белая цапля сквозь золотистый воздух, и как они вместе смотрели на утреннее море, и девочка не может говорить; Сильвия не может выдать секрет цапли, не может лишить её жизни.

Милая сердцу преданность, что испытала острую боль, когда разочарованный гость покинул их позже тем днём, что могла служить ему и следовать за ним и любить, как любит собака хозяина! Многими ночами, когда Сильвия возвращалась домой вместе с мешкающей коровой, она слышала эхо свистка, призрак которого поселился на дороге с пастбища. Она позабыла горечь от резкого выстрела и жалкого вида дроздов и воробьёв, беззвучно падавших на землю, со смолкнувшими песнями, с их чудесными перьями перепачканными и мокрыми от крови. Были ли птицы лучшими друзьями, чем охотник мог бы стать — кто знает? Какие бы сокровища она ни потеряла, леса, лето, помните! Несите свои дары и милости и расскажите свои секреты этому одинокому деревенскому ребёнку!

Sarah Orne Jewett "A White Heron"

I.

The woods were already filled with shadows one June evening, just before eight o’clock, though a bright sunset still glimmered faintly among the trunks of the trees. A little girl was driving home her cow, a plodding, dilatory, provoking creature in her behavior, but a valued companion for all that. They were going away from the western light, and striking deep into the dark woods, but their feet were familiar with the path, and it was no matter whether their eyes could see it or not.

There was hardly a night the summer through when the old cow could be found waiting at the pasture bars; on the contrary, it was her greatest pleasure to hide herself away among the high huckleberry bushes, and though she wore a loud bell she had made the discovery that if one stood perfectly still it would not ring. So Sylvia had to hunt for her until she found her, and call Co’ ! Co’ ! with never an answering Moo, until her childish patience was quite spent. If the creature had not given good milk and plenty of it, the case would have seemed very different to her owners. Besides, Sylvia had all the time there was, and very little use to make of it. Sometimes in pleasant weather it was a consolation to look upon the cow’s pranks as an intelligent attempt to play hide and seek, and as the child had no playmates she lent herself to this amusement with a good deal of zest. Though this chase had been so long that the wary animal herself had given an unusual signal of her whereabouts, Sylvia had only laughed when she came upon Mistress Moolly at the swamp-side, and urged her affectionately homeward with a twig of birch leaves. The old cow was not inclined to wander farther, she even turned in the right direction for once as they left the pasture, and stepped along the road at a good pace. She was quite ready to be milked now, and seldom stopped to browse. Sylvia wondered what her grandmother would say because they were so late. It was a great while since she had left home at half past five o’clock, but everybody knew the difficulty of making this errand a short one. Mrs. Tilley had chased the hornéd torment too many summer evenings herself to blame anyone else for lingering, and was only thankful as she waited that she had Sylvia, nowadays, to give such valuable assistance. The good woman suspected that Sylvia loitered occasionally on her own account; there never was such a child for straying about out-of-doors since the world was made! Everybody said that it was a good change for a little maid who had tried to grow for eight years in a crowded manufacturing town, but, as for Sylvia herself, it seemed as if she never had been alive at all before she came to live at the farm. She thought often with wistful compassion of a wretched dry geranium that belonged to a town neighbor.

«‘Afraid of folks,'» old Mrs. Tilley said to herself, with a smile, after she had made the unlikely choice of Sylvia from her daughter’s houseful of children, and was returning to the farm. «‘Afraid of folks,’ they said! I guess she won’t be troubled no great with ’em up to the old place!» When they reached the door of the lonely house and stopped to unlock it, and the cat came to purr loudly, and rub against them, a deserted pussy, indeed, but fat with young robins, Sylvia whispered that this was a beautiful place to live in, and she never should wish to go home.

The companions followed the shady wood-road, the cow taking slow steps, and the child very fast ones. The cow stopped long at the brook to drink, as if the pasture were not half a swamp, and Sylvia stood still and waited, letting her bare feet cool themselves in the shoal water, while the great twilight moths struck softly against her. She waded on through the brook as the cow moved away, and listened to the thrushes with a heart that beat fast with pleasure. There was a stirring in the great boughs overhead. They were full of little birds and beasts that seemed to be wide-awake, and going about their world, or else saying good-night to each other in sleepy twitters. Sylvia herself felt sleepy as she walked along. However, it was not much farther to the house, and the air was soft and sweet. She was not often in the woods so late as this, and it made her feel as if she were a part of the gray shadows and the moving leaves. She was just thinking how long it seemed since she first came to the farm a year ago, and wondering if everything went on in the noisy town just the same as when she was there; the thought of the great red-faced boy who used to chase and frighten her made her hurry along the path to escape from the shadow of the trees.

Suddenly this little woods-girl is horror-stricken to hear a clear whistle not very far away. Not a bird’s whistle, which would have a sort of friendliness, but a boy’s whistle, determined, and somewhat aggressive. Sylvia left the cow to whatever sad fate might await her, and stepped discreetly aside into the bushes, but she was just too late. The enemy had discovered her, and called out in a very cheerful and persuasive tone, «Halloa, little girl, how far is it to the road?» and trembling Sylvia answered almost inaudibly, «A good ways.»

She did not dare to look boldly at the tall young man, who carried a gun over his shoulder, but she came out of her bush and again followed the cow, while he walked alongside.

«I have been hunting for some birds,» the stranger said kindly, «and I have lost my way, and need a friend very much. Don’t be afraid,» he added gallantly. «Speak up and tell me what your name is, and whether you think I can spend the night at your house, and go out gunning early in the morning.»

Sylvia was more alarmed than before. Would not her grandmother consider her much to blame? But who could have foreseen such an accident as this? It did not appear to be her fault, and she hung her head as if the stem of it were broken, but managed to answer «Sylvy,» with much effort when her companion again asked her name.

Mrs. Tilley was standing in the doorway when the trio came into view. The cow gave a loud moo by way of explanation.

«Yes, you’d better speak up for yourself, you old trial! Where’d she tucked herself away this time, Sylvy?» But Sylvia kept an awed silence; she knew by instinct that her grandmother did not comprehend the gravity of the situation. She must be mistaking the stranger for one of the farmer-lads of the region.

The young man stood his gun beside the door, and dropped a heavy game-bag beside it; then he bade Mrs. Tilley good-evening, and repeated his wayfarer’s story, and asked if he could have a night’s lodging.

«Put me anywhere you like,» he said. «I must be off early in the morning, before day; but I am very hungry, indeed. You can give me some milk at any rate, that’s plain.»

«Dear sakes, yes,» responded the hostess, whose long slumbering hospitality seemed to be easily awakened. «You might fare better if you went out on the main road a mile or so, but you’re welcome to what we’ve got. I’ll milk right off, and you make yourself at home. You can sleep on husks or feathers,» she proffered graciously. «I raised them all myself. There’s good pasturing for geese just below here towards the ma’sh. Now step round and set a plate for the gentleman, Sylvy!» And Sylvia promptly stepped. She was glad to have something to do, and she was hungry herself.

It was a surprise to find so clean and comfortable a little dwelling in this New England wilderness. The young man had known the horrors of its most primitive housekeeping, and the dreary squalor of that level of society which does not rebel at the companionship of hens. This was the best thrift of an old-fashioned farmstead, though on such a small scale that it seemed like a hermitage. He listened eagerly to the old woman’s quaint talk, he watched Sylvia’s pale face and shining gray eyes with ever growing enthusiasm, and insisted that this was the best supper he had eaten for a month; then, afterward, the new-made friends sat down in the doorway together while the moon came up.

Soon it would be berry-time, and Sylvia was a great help at picking. The cow was a good milker, though a plaguy thing to keep track of, the hostess gossiped frankly, adding presently that she had buried four children, so that Sylvia’s mother, and a son (who might be dead) in California were all the children she had left. «Dan, my boy, was a great hand to go gunning,» she explained sadly. «I never wanted for pa’tridges or gray squer’ls while he was to home. He’s been a great wand’rer, I expect, and he’s no hand to write letters. There, I don’t blame him, I’d ha’ seen the world myself if it had been so I could.[«]

«Sylvia takes after him,» the grandmother continued affectionately, after a minute’s pause. «There ain’t a foot o’ ground she don’t know her way over, and the wild creatur’s counts her one o’ themselves. Squer’ls she’ll tame to come an’ feed right out o’ her hands, and all sorts o’ birds. Last winter she got the jay-birds to bangeing here, and I believe she’d ‘a’ scanted herself of her own meals to have plenty to throw out amongst ’em, if I hadn’t kep’ watch. Anything but crows, I tell her, I’m willin’ to help support — though Dan he had a tamed one o’ them that did seem to have reason same as folks. It was round here a good spell after he went away. Dan an’ his father they didn’t hitch, — but he never held up his head ag’in after Dan had dared him an’ gone off.»

The guest did not notice this hint of family sorrows in his eager interest in something else.

«So Sylvy knows all about birds, does she?» he exclaimed, as he looked round at the little girl who sat, very demure but increasingly sleepy, in the moonlight. «I am making a collection of birds myself. I have been at it ever since I was a boy.» (Mrs. Tilley smiled.) «There are two or three very rare ones I have been hunting for these five years. I mean to get them on my own ground if they can be found.[«]

«Do you cage ’em up?» asked Mrs. Tilley doubtfully, in response to this enthusiastic announcement.

«Oh, no, they’re stuffed and preserved, dozens and dozens of them,» said the ornithologist, «and I have shot or snared every one myself. I caught a glimpse of a white heron three miles from here on Saturday, and I have followed it in this direction. They have never been found in thisdistrict at all. The little white heron, it is,» and he turned again to look at Sylvia with the hope of discovering that the rare bird was one of her acquaintances.

But Sylvia was watching a hop-toad in the narrow footpath.

«You would know the heron if you saw it,» the stranger continued eagerly. «A queer tall white bird with soft feathers and long thin legs. And it would have a nest perhaps in the top of a high tree, made of sticks, something like a hawk’s nest.»

Sylvia’s heart gave a wild beat; she knew that strange white bird, and had once stolen softly near where it stood in some bright green swamp grass, away over at the other side of the woods. There was an open place where the sunshine always seemed strangely yellow and hot, where tall, nodding rushes grew, and her grandmother had warned her that she might sink in the soft black mud underneath and never be heard of more. Not far beyond were the salt marshes and beyond those was the sea, the sea which Sylvia wondered and dreamed about, but never had looked upon, though its great voice could often be heard above the noise of the woods on stormy nights.

«I can’t think of anything I should like so much as to find that heron’s nest,» the handsome stranger was saying. «I would give ten dollars to anybody who could show it to me,» he added desperately, «and I mean to spend my whole vacation hunting for it if need be. Perhaps it was only migrating, or had been chased out of its own region by some bird of prey.»

Mrs. Tilley gave amazed attention to all this, but Sylvia still watched the toad, not divining, as she might have done at some calmer time, that the creature wished to get to its hole under the doorstep, and was much hindered by the unusual spectators at that hour of the evening. No amount of thought, that night, could decide how many wished-for treasures the ten dollars, so lightly spoken of, would buy.

The next day the young sportsman hovered about the woods, and Sylvia kept him company, having lost her first fear of the friendly lad, who proved to be most kind and sympathetic. He told her many things about the birds and what they knew and where they lived and what they did with themselves. And he gave her a jack-knife, which she thought as great a treasure as if she were a desert-islander. All day long he did not once make her troubled or afraid except when he brought down some unsuspecting singing creature from its bough. Sylvia would have liked him vastly better without his gun; she could not understand why he killed the very birds he seemed to like so much. But as the day waned, Sylvia still watched the young man with loving admiration. She had never seen anybody so charming and delightful; the woman’s heart, asleep in the child, was vaguely thrilled by a dream of love. Some premonition of that great power stirred and swayed these young foresters who traversed the solemn woodlands with soft-footed silent care. They stopped to listen to a bird’s song; they pressed forward again eagerly, parting the branches, — speaking to each other rarely and in whispers; the young man going first and Sylvia following, fascinated, a few steps behind, with her gray eyes dark with excitement.

She grieved because the longed-for white heron was elusive, but she did not lead the guest, she only followed, and there was no such thing as speaking first. The sound of her own unquestioned voice would have terrified her, — it was hard enough to answer yes or no when there was need of that. At last evening began to fall, and they drove the cow home together, and Sylvia smiled with pleasure when they came to the place where she heard the whistle and was afraid only the night before.

II.

Half a mile from home, at the farther edge of the woods, where the land was highest, a great pine-tree stood, the last of its generation. Whether it was left for a boundary mark, or for what reason, no one could say; the woodchoppers who had felled its mates were dead and gone long ago, and a whole forest of sturdy trees, pines and oaks and maples, had grown again. But the stately head of this old pine towered above them all and made a landmark for sea and shore miles and miles away. Sylvia knew it well. She had always believed that whoever climbed to the top of it could see the ocean; and the little girl had often laid her hand on the great rough trunk and looked up wistfully at those dark boughs that the wind always stirred, no matter how hot and still the air might be below. Now she thought of the tree with a new excitement, for why, if one climbed it at break of day, could not one see all the world, and easily discover whence the white heron flew, and mark the place, and find the hidden nest?

What a spirit of adventure, what wild ambition! What fancied triumph and delight and glory for the later morning when she could make known the secret! It was almost too real and too great for the childish heart to bear.

All night the door of the little house stood open, and the whippoorwills came and sang upon the very step. The young sportsman and his old hostess were sound asleep, but Sylvia’s great design kept her broad awake and watching. She forgot to think of sleep. The short summer night seemed as long as the winter darkness, and at last when the whippoorwills ceased, and she was afraid the morning would after all come too soon, she stole out of the house and followed the pasture path through the woods, hastening toward the open ground beyond, listening with a sense of comfort and companionship to the drowsy twitter of a half-awakened bird, whose perch she had jarred in passing. Alas, if the great wave of human interest which flooded for the first time this dull little life should sweep away the satisfactions of an existence heart to heart with nature and the dumb life of the forest!

There was the huge tree asleep yet in the paling moonlight, and small and hopeful Sylvia began with utmost bravery to mount to the top of it, with tingling, eager blood coursing the channels of her whole frame, with her bare feet and fingers, that pinched and held like bird’s claws to the monstrous ladder reaching up, up, almost to the sky itself. First she must mount the white oak tree that grew alongside, where she was almost lost among the dark branches and the green leaves heavy and wet with dew; a bird fluttered off its nest, and a red squirrel ran to and fro and scolded pettishly at the harmless housebreaker. Sylvia felt her way easily. She had often climbed there, and knew that higher still one of the oak’s upper branches chafed against the pine trunk, just where its lower boughs were set close together. There, when she made the dangerous pass from one tree to the other, the great enterprise would really begin.

She crept out along the swaying oak limb at last, and took the daring step across into the old pine-tree. The way was harder than she thought; she must reach far and hold fast, the sharp dry twigs caught and held her and scratched her like angry talons, the pitch made her thin little fingers clumsy and stiff as she went round and round the tree’s great stem, higher and higher upward. The sparrows and robins in the woods below were beginning to wake and twitter to the dawn, yet it seemed much lighter there aloft in the pine-tree, and the child knew that she must hurry if her project were to be of any use.

The tree seemed to lengthen itself out as she went up, and to reach farther and farther upward. It was like a great main-mast to the voyaging earth; it must truly have been amazed that morning through all its ponderous frame as it felt this determined spark of human spirit creeping and climbing its way from higher branch to branch. Who knows how steadily the least twigs held themselves to advantage this light, weak creature on her way! The old pine must have loved his new dependent. More than all the hawks, and bats, and moths, and even the sweet-voiced thrushes, was the brave, beating heart of the solitary gray-eyed child. And the tree stood still and held away the winds that June morning while the dawn grew bright in the east.

Sylvia’s face was like a pale star, if one had seen it from the ground, when the last thorny bough was past, and she stood trembling and tired but wholly triumphant, high in the tree-top. Yes, there was the sea with the dawning sun making a golden dazzle over it, and toward that glorious east flew two hawks with slow-moving pinions. How low they looked in the air from that height when before one had only seen them far up, and dark against the blue sky. Their gray feathers were as soft as moths; they seemed only a little way from the tree, and Sylvia felt as if she too could go flying away among the clouds. Westward, the woodlands and farms reached miles and miles into the distance; here and there were church steeples, and white villages; truly it was a vast and awesome world.

The birds sang louder and louder. At last the sun came up bewilderingly bright. Sylvia could see the white sails of ships out at sea, and the clouds that were purple and rose-colored and yellow at first began to fade away. Where was the white heron’s nest in the sea of green branches, and was this wonderful sight and pageant of the world the only reward for having climbed to such a giddy height? Now look down again, Sylvia, where the green marsh is set among the shining birches and dark hemlocks; there where you saw the white heron once you will see him again; look, look! a white spot of him like a single floating feather comes up from the dead hemlock and grows larger, and rises, and comes close at last, and goes by the landmark pine with steady sweep of wing and outstretched slender neck and crested head. And wait! wait! do not move a foot or a finger, little girl, do not send an arrow of light and consciousness from your two eager eyes, for the heron has perched on a pine bough not far beyond yours, and cries back to his mate on the nest, and plumes his feathers for the new day!

The child gives a long sigh a minute later when a company of shouting cat-birds comes also to the tree, and vexed by their fluttering and lawlessness the solemn heron goes away. She knows his secret now, the wild, light, slender bird that floats and wavers, and goes back like an arrow presently to his home in the green world beneath. Then Sylvia, well satisfied, makes her perilous way down again, not daring to look far below the branch she stands on, ready to cry sometimes because her fingers ache and her lamed feet slip. Wondering over and over again what the stranger would say to her, and what he would think when she told him how to find his way straight to the heron’s nest.

«Sylvy, Sylvy!» called the busy old grandmother again and again, but nobody answered, and the small husk bed was empty, and Sylvia had disappeared.

The guest waked from a dream, and remembering his day’s pleasure hurried to dress himself that it might sooner begin. He was sure from the way the shy little girl looked once or twice yesterday that she had at least seen the white heron, and now she must really be persuaded to tell. Here she comes now, paler than ever, and her worn old frock is torn and tattered, and smeared with pine pitch. The grandmother and the sportsman stand in the door together and question her, and the splendid moment has come to speak of the dead hemlock-tree by the green marsh.

But Sylvia does not speak after all, though the old grandmother fretfully rebukes her, and the young man’s kind, appealing eyes are looking straight in her own. He can make them rich with money; he has promised it, and they are poor now. He is so well worth making happy, and he waits to hear the story she can tell.

No, she must keep silence! What is it that suddenly forbids her and makes her dumb? Has she been nine years growing, and now, when the great world for the first time puts out a hand to her, must she thrust it aside for a bird’s sake? The murmur of the pine’s green branches is in her ears, she remembers how the white heron came flying through the golden air and how they watched the sea and the morning together, and Sylvia cannot speak; she cannot tell the heron’s secret and give its life away.

Dear loyalty, that suffered a sharp pang as the guest went away disappointed later in the day, that could have served and followed him and loved him as a dog loves! Many a night Sylvia heard the echo of his whistle haunting the pasture path as she came home with the loitering cow. She forgot even her sorrow at the sharp report of his gun and the piteous sight of thrushes and sparrows dropping silent to the ground, their songs hushed and their pretty feathers stained and wet with blood. Were the birds better friends than their hunter might have been, — who can tell? Whatever treasures were lost to her, woodlands and summer-time, remember! Bring your gifts and graces and tell your secrets to this lonely country child!