XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

I

Не поднимайте чужих книг

Прогуливаясь по улице апрельским вечером, в те дни, когда снег уже давно растаял, а почки на деревьях еще и не думали распускаться, вы, наверняка, замечали, как солнце будто прячется от людских глаз, а облака покрывают всё небо так, что непонятно, прошел ли уже час заката или нет. Последняя кошка спрыгнула с полной заплаток теплотрассы и пустилась прочь. Стены домов сливались с пасмурным небосводом. И хотя было не так уж и холодно, почему-то люди спешили поскорее скрыться за дверями теплого и обшарпанного подъезда. Оттуда им почему-то тоже хотелось сбежать, и зайти в квартиру… а там — не вымытая с завтрака посуда, вещи на балконе просохли, кошка не кормлена… времени нет подумать о том, что здесь не так, потому что и выглядело всё, будто «так» и должно быть.

За окном одного из этих многоэтажных домов вы могли бы увидеть молодого человека, наблюдавшего за всем происходящим во «внешнем» мире и вовсе не желавшего сегодня соприкасаться с ним. И хотя казалось, что он стоит у окна, потому что пытается найти что-то взглядом, он смотрел в одну точку, словно давно думая о чем-то своем.

— Ха-ха, ну что это за самоиздевательство? Сколько можно здесь сидеть? Я так никогда отсюда не выберусь, — он посмотрел на часы и заметил, что было почти четыре часа пополудни. — Ужас, с ума сойти. Очередной день без единого полезного дела. Как я себя за это ненавижу.

Действительно, проснувшись в 9 часов и пролежав в постели до одиннадцати, перебиваясь с переписок в телефоне на не менее отнимающий время «Тикток», он даже и не думал, что сегодняшний день пройдет точно так же, как и пять предыдущих — именно столько наш «герой» провел дома с того момента, как в последний раз он выбирался на улицу, но и то лишь с тем, чтобы выбросить пакет с мусором, стоявший дома уж не дай бог припомнить сколько дней.

Следует ли продолжать рассказ о дне молодого человека, который непонятно во сколько его начинает? Встал он с кровати лишь в половину двенадцатого, да и то благодаря увиденному в своем «Тиктоке» видео с текстом: «Это твой знак».

— Что за знак-то? Напишут, блин, всякий бред. Опять эти девочки балуются, — подумал он. — А я сижу и смотрю… — будто другой голос отозвался внутри него.

Вряд ли этот знак был воспринят молодым человеком правильно, да и был ли он вообще? «Это слова, лишь условность. Ничего они не значат», — думал он, ходя по комнате в поисках вещи, на которой заострится его внимание, или хотя бы обрывка мысли, за который можно было бы зацепиться и подумать.

Еще четыре часа прошли почти незаметно, хотя герой, по его собственному заявлению, ничего стоящего не сделал: за это время он пытался по очереди читать две книги, лежавшие у его кровати, но ни в одной из них сегодня не происходило событий, которые могли вызывать его интерес.

Он оживлялся, казалось, в двух случаях: когда читал диалоги любящих друг друга персонажей, и когда кто-то погибал. Последнее заставляло его испытывать не восхищение, а сострадание. Но стоило этим случаям совместиться, как в его голове моментально звучала мысль: «Больно и печально, но всё же прекрасно».

Можно предположить, что он болен или находится в длительном отпуске. Тем не менее, всё было совсем не так, и ни о каких очередных десятидневных «каникулах имени Путина» не шло и речи. Здесь у читателя, наверняка, возникнет еще один, вполне справедливый, вопрос: 
а чем же он тогда занимается?

Раскольников (так уж получилось, что имя и фамилия героя совпадали с именем и фамилией другого, более известного литературного героя) жил в квартире не то что бы один, а, скорее, с матерью. Но она уехала надолго, может даже и навсегда. Она уехала зарабатывать своему сыну на поступление в другой город — ну, мало ли, «вдруг на бюджет не получится». Впрочем, день её отъезда — «день, когда всё изменилось», потому как с того дня школу он почти забросил, выдумав гениальную отговорку: «К ЕГЭ можно и дома подготовиться, зачем два месяца заниматься непонятно чем, если можно дома учиться и удобнее». Отговорка гениальная — прямо как собака в Выборге.

Как же приятно ходить мимо средневековых выборгских развалин. Там и атмосфера-то совсем другая, не тот, что здесь, в Кудрове, где и обитал Раскольников. По заверениям некоторых независимых СМИ, здесь периодически слышны выстрелы. И хотя кто-то утверждает, что это не поддающиеся объяснению взрывы книгопечатных станков с завода КУРИЦ (Кудровский Районный Издательский Центр), на самом-то деле, это стреляли возле станции «Улица Дыбенко». Просто в воздух стреляли, конечно. Ни в кого не попали, и не хотели даже попадать. Особенно в тюрьму. Там плохо сейчас, хоть и бесплатно.

Что нужно сказать о Кудрове? Это город «муравейников», оказавшись в одном из которых вы, наверняка, захотите поскорее убежать. Ибо находиться здесь — сущий кошмар для тех, кто привык к классическим пятиэтажкам. Чего только стоит дом по улице Областной, в котором количество квартир (Раскольников называл их в шутку «кельями») доходило до двух тысяч, а само строение напоминало крепость переменной этажности. Петербуржцы если и слышали про этот район, то явно не хотели здесь оказаться. Раскольников же, увидевший видеоролик под названием «Кудрово — самый ужасный город России?» всё в том же «Тиктоке», едва удержался, чтобы не написать комментарий: «Можно подумать, в центре с его узкими улицами и разваливающимися домами, стоящими вплотную друг к другу, лучше живется». И написал бы: благо, ограничение по символам вовремя его остановило.

— Да, здесь классно, — по интонации было заметно, что это не первая попытка принять свое место жительства. — Так, как и в центре вплотную друг к другу стоят дома, а вот и повыше зато.

Речь становилась бессвязной. Разговаривавший сам с собой (будто под влиянием каких опасных веществ, но на самом деле — затхлого воздуха в келье) Раскольников указал пальцем на серые панельные дома с широкими окнами и узкими балконами возле вестибюля «Улицы Дыбенко». «Это же такой вайб*! Вот сразу понятно — Россия. Холодно, пугающе и страшно, но только снаружи. Это только в первый раз хочется убежать, а потом привыкаешь: даже нравится».

Очередные полчаса прошли точно так же, всё у того же окна. Наконец, он не выдержал и сказал:

— Надо на выход. Засиделся я тут. Хоть подышем, — из-за мучительного одиночества Раскольников периодически говорил о себе во множественном числе, хотя на самом деле был один, что и так понятно.

И Раскольников надел летнее пальто, и открыл дверь, и закрыл её на ключ. «Чтобы не заходили всякие, а то вдруг что. Лучше двери вообще открытыми не оставлять». Подобные очевидные вещи произносились им без какой-либо специальной цели, но почему-то часто именно тогда, когда он приступал к выполнению приятных, но нечастых ритуалов. Например, такого вечернего выхода на улицу.

Променад от двери в квартиру до лифта несколько затянулся из-за внезапного звонка матери.

«Родя, вот есть один конкурс литературный, может, ты поучаствуешь? А то ты уже вообще ни в чем не участвуешь. Только об экзаменах и думаешь целыми днями».

Хотя на самом деле Раскольников не так уж много думал об экзаменах. Он, кажется, начал испытывать безразличие ко всему происходящему вокруг.

«Мама, ну какой конкурс. У нас же даже денег на бумагу нет. Слушай, а может, я лучше сочинение напишу по «Мастеру и Маргарите»?»

«Ну, как обычно. Ладно, пока, я работаю».

После этого короткого разговора Раскольников решил, что нужно всё же прикладывать чуть больше усилий по подготовке к экзаменам, и, наконец, написать задержанное уже на два дня сочинение по роману-эпопее Толстого.

Прогулка на улице всё же состоялась. Нашему герою пришлось проделать немалый путь, прежде чем он оказался возле в парке у той самой станции, которую можно было наблюдать из окна «кельи». Шел он почти десять минут, но ноги совсем не устали — не использовал он их еще сегодня по назначению. Вскоре дом скрылся за верхушками деревьев, в парке медленно загорались старые фонари, и ни единой живой (впрочем, хочется верить, что и мертвой) души по близости не наблюдалось.

В голове Раскольникова появлялись абсолютно странные, не особо связанные друг с другом мысли:

— Да, ну и парк! Какое… какое дерево, что там… шишка лежит, на полу. На каменной дорожке, и бел..ка вон скачет… не белая, а бел..ка, что ж такое-то. А так бывает? Почему слово-то такое: белка? Я слишком много-го не знаю.

Вдруг его взгляд упал на брошенную кем-то в желтую траву книгу.

— Это еще какие книги… Откуда. Поднять надо, посмотрим. Почему на траве, на земле. Нет, земля еще. Булгаков. Ну так и знал, опять Булгаков. Что за странные намеки вселенной? Вот еще глупости, что выдумал… Нет ничего такого и быть не может. Просто случайно лежало. А там-то… всё неслучайно. Ладно, там — это в книге, а я здесь. Булгаков, Мастер и Маргарита, Белая Гвардия. Причем здесь это. Нет. Здесь одно что-то из двух. Хотя и понятно. Надо писать срочно.

Он решил прервать прогулку и отправиться обратно домой с одной целью: как можно быстрее вернуться к подготовке к ЕГЭ. Пройдя несколько метров, развернулся, подошел к валявшемуся сборнику булгаковских романов, взял книгу в левую руку и прижал к ноге, будто опасаясь, что она куда-то пропадет. Вдруг встрепенулся и снова развернулся в сторону места, где нашлась книга. Неподалеку от сухой, еще только начинавшей отходить от зимних морозов травы, стояла лавочка. Раскольников устремил свой взгляд на нее…

— Ну как же я сейчас пойду и домой вернусь, если только что вышел оттуда? — одумался он. — Надо писать прямо здесь, — и уселся на скамью.

Каким же образом собирался выполнять свое домашнее задание молодой человек, утверждавший, что у него нет бумаги? Об этом теперь он вовсе не волновался и, открыв в телефоне «Заметки», приступил к формулированию вступления.

— «Мастер и Маргарита — «роман в романе» Булгакова. Основная композиционная особенность этого произведения в том, что на его страницах раскрывается сразу несколько историй. Одна комическая, а вторая — с библейским сюжетом…»

— Это нам еще пригодится.

Примерно в то же время он услышал чей-то голос, будто бывший позади его, но как бы и над ним.

— Вы, молодой человек, в руках книгу держите, а всё в телефон смотрите. Затягивают социальные сети?

Владелицей голоса оказалась бабка-ворчунья, встречавшаяся Раскольникову на протяжении прошлого лета возле магазина хозтоваров и торговавшая там майками с не имевшими особого смысла надписями то ли на китайском, то ли на японском.

— Ничего я не в сетях… Я вот, сочинение пишу.

— Зрение испортите себе.

— А в книге я его не испорчу? Буквы-то, вон…

Раскольников приоткрыл книгу, чтобы сравнить размер шрифта в романе Булгакова с размером букв на экране смартфона.

Но внутри книги не оказалось ни одной буквы. Страницы были пронумерованы, но ни текста, ни даже следа его существования там не было.

Пожилая женщина усмехнулась и изобразила своим лицом отсутствие удивления и еще какую-то эмоцию — будто радость от того, что её проделка наконец-то была обнаружена.

— Вы че с книгой сделали? — бешено спросил Раскольников. В его голосе слышалась неосознанная им самим ярость, и почему-то он был уверен, что исчезновение булгаковских романов — дело рук этой страной женщины.

— Прочитала. И оставила вам. Здесь вот, за лавкой. Мы с Марусей…

— Мне-то оставили? — перебил молодой человек.

— Кому же еще? Пишите.

Раскольникову вовсе не была понятна суть последнего слова. Загадочная бабушка, в свою очередь, была откровенно разочарована тем, что он не пожелал услышать продолжение рассказа о некой Марусе, и именно поэтому она поспешила покинуть эту лавочку.

Женщина не побежала, но пошла очень быстрым шагом. Раскольников, непонятно почему, не смог и не успел ничего у нее спросить, а на её пакете, из которого торчали невесть откуда взявшиеся в апреле гортензии, будто приклеенные к длинным стоячим палкам, заменявшим им стебельки, прослеживалась надпись «КУРИЦ».

— Ну, этот КУРИЦ вообще уже обнаглел. Видать, мало у них желающих публиковаться. Оно и понятно, такие издатели строгие. А еще говорят, что у них полно произведений в планах к выпуску.

Раскольников и сам неоднократно отправлял в КУРИЦ свои прозаические произведения, но позже и сам понял, что они были не больше, чем детским баловством.

— Продолжим с сочинением.

Молодой человек сидел в полумраке, освещенный ярким экраном телефона и тусклым желто-оранжевым фонарем. Вдруг он вспомнил, что в сочинении непременно следует обращаться к тексту произведения. И так как книга оказалась безмолвной, он решил обратиться к «всемирной помойке» — именно так, будто препод-скептик, он называл место, где проводил добрую часть своего свободного времени.

«Булгаков мастер и маргарита цитаты егэ» — быстро вписал он в поисковик. Однако результаты его не впечатлили: появлялись лишь «Мастер сантехники», «Салон маникюра Маргарита», «Изменения в формате ЕГЭ 2022».

— Бред, сущий бред. Где цитаты-то? — недоуменно произнес он про себя. Даже попробовав поискать просто «Мастер и Маргарита», текст произведения он не обнаружил. Будто в припадке, он включал то одну, то другую функцию поисковика, пока не остановился на «Поиске по новостям» и не заметил заголовок: «В России массово исчезают произведения Булгакова: комментарий экспертов из КУРИЦ».

— Как, как! Такого не может быть. Эта бабка мало того что книгу испортила… так еще и вирусов на телефон мне загрузила беспроводным способом. Видать, пока отвернулся, чтоб размер букв ей показать…

Раскольников встал, пошатнулся и поспешил покинуть парк, где, как ему казалось, происходили странные события. Станционные часы, висевшие чуть выше входа в вестибюль и таблички «Дыбенко, 7Д», показывали 19:40. По необъяснимым причинам, часы на телефоне Раскольникова показывали на 12 минут меньше, 19:28.

Переходя через широкий проспект, молодой человек, от греха подальше, раз 10 посмотрел то в одну сторону, то в другую, чтобы убедиться в отсутствии трамвая.

— Ну, мало ли что. Ну и денек.

Успешно закончив переход, он выдохнул с облегчением и зашел в ближайший «Читай-город», чтобы проверить, в самом ли деле всего Булгакова скрыли из взора читателей и исследователей. Раскольникову были свойственны необдуманные и внезапные, импульсивные поступки, происходившие чаще всего с целью в чем-то убедиться или что-то проверить, увидев своими глазами.

Быстро проследовав к стеллажам, отмеченным зеленой наклейкой «Русская классика. Проза», он попытался отыскать хоть одну книгу авторства Михаила Афанасьевича среди десятков Пушкиных, Достоевских, Толстых и Тургеневых разного цвета и толщины.

— Нет, правда нет, — улыбнулся он. — Исчезли.

Непонятно, почему, но в его голове пронеслась мысль: «Сочинение можно не сдавать». Именно этот клочок несвязных рассуждений и стал решающим в кратковременной дилемме: подходить к продавцу с вопросом о книгах Булгакова или нет.

Радостный молодой человек быстрым шагом отправился домой, уже предполагая, какой завтра будет ажиотаж в школе. Не по поводу его появления после долгого отсутствия, конечно — причиной всему станет внезапная невосполнимая утрата всего того, что и так долгие годы находилось за семью печатями.

Как ребенок, он и дома повторил вслух: «Можно не сдавать, можно спать». Даже не обратив внимание на то, который час, Раскольников решил поскорее пойти спать, так как в сон его клонило и очень сильно. Почему, он и сам не мог понять. Особенно, учитывая насыщенность сегодняшнего вечера.

II

Сон

Быстро почивший герой нашего рассказа даже не представлял, какую встречу приготовило ему подсознание. Оказался он в коридоре своей школы, почему-то ранним утром. Солнце только всходило, на небе не было ни единого облака. Длинную узкую рекреацию освещал уличный фонарь, стоявший во дворе учебного сооружения.

Силуэт мужчины показался в конце рекреации. Он помахал школьнику рукой, затем подозвал к себе тихим голосом. Раскольников дернул коленом, и тут что-то подхватило его и направило к неизвестному. Безусловно, это мог быть охранник, такой же ночной посетитель, да кто угодно… Булгаков. Булгаков, точно Булгаков.

Как Раскольникову было непривычно лицезреть считавшегося умершим еще до его рождения писателя. Он и фотографию видел его всего два раза… Но сейчас точно был уверен — это он. Сколько же ему сегодня лет, явившемуся непонятно зачем в школу на окраине Петербурга? Ведь не здесь он должен быть, по крайней мере, в Москве. Стоит отметить, что писатель казался уже слепым. Его глаза были закрыты, но в руке он не держал трость, рядом с ним не было никого для сопровождения, и не было никаких намеков на то, что они с Раскольниковым здесь не одни. Как же он тогда понял, что в конце коридора кто-то стоит?

Смотрел на Булгакова Раскольников с минуту. Смотрел ли Булгаков, он не знал. Первым неловкое молчание прервал автор.

— Вы пишите, пишите. Почему же не начали вечерком?

— Что писать, простите?

— Что вам сказали на улице. Мастера и Маргариту.

Раскольников задал странный вопрос. Казалось бы, здесь следует спросить немного о другом, он же отвечал так, будто вовсе не удивился появлению давно мертвого писателя перед ним.

— А «Белую гвардию» не надо?

— Не надо. Зинаида Георгиевна с Машей её отложили в издательстве. Сами перепишут.

— Извините, а известно ли вам…

— Известно.

— Так почему, и как так быстро…

— Понимаете, книги пусть и бессмертны, а дурного отношения к себе не терпят. Не то время сейчас: и в Бога не веруют, и вообще уже не веруют… Непонятна эта литература. Надо её вернуть и возвратить классикам доброе имя…

— А ведь читали…

— Читать-то читали, но что в итоге?.. Даже узкого круга поклонников теперь недостаточно, чтобы книжные сокровища продолжали жить. Они умирают. И лучший способ возродить их — убить до конца.

— Как же — убить? И что в итоге? Что взамен?

— Всё то же. Этап. Просто этап существования литературы, культуры… Забвение, а вслед за забвением — воссоздание.

«Как же так? Неужели сам Булгаков решил уничтожить свои произведения?»

— А ведь рукописи не горят…

— Не горят, всё верно. Вот и напишите. Места, думаю, в той книге хватит. Это вы должны сделать.

— Как я напишу? Это же другое будет, вам не понравится.

— Здесь главное — вернуть. А над формой вы постараетесь, я уж уверен, — спокойно и ответственно выговаривал писатель.

— Вы как меня выбрали вообще? — всё еще недоумевал Раскольников.

— Это всё Зинаида Георгиевна рассказала, спасибо ей. Заметила вас раз с книгой у магазина, так и решила проследить. Весь год подсматривала! Уж Бог ей судья, а дело это — литературное — ему угодное. Ну, а с Зиной в астрале мы видимся, — пояснил писатель. — Там и узнаю о внешнем мире.

— Так КУРИЦ — это что, ваша затея? — не понимал молодой человек и всё пытался прояснить для себя обстоятельства.

— Не только. Ну, вы пишите. Вам вверяю эту миссию — как и мне когда-то… И помните: за каждое написанное слово вы перед богом ответите лично. Поэтому аккуратнее с выражениями. Без резких призывов, уж пожалуйста.

— Так вы меня избранным делаете? Это же… неправильно, умрут они…

— Я не Достоевский, со мной можно. Кстати, именно по той же причине смею напомнить вам, что следует поторопиться. Времени много… а всё же я для земных могу стать погибшим окончательно. Если не приступите к своей новой обязанности.

— Спасибо… Я так рад… Вы мне… Спасибо, спасибо!

Сон внезапно закончился. На часах было 4 часа утра. До рассвета оставалось совсем немного времени. Нет, не можно «не сдавать» сочинение. Теперь не только сочинение придется сдать Раскольникову.

— Главное ночью начать… Пока душа Булгаковская со мной.

Раскольников сел, и раскрылась перед ним книга.

И взял он в руки карандаш, и написал: «Однажды вечером, в час небывало жаркого заката, где-то на Патриарших прудах…»

* Вайб — от англ. «vibe» — атмосфера