ПРОЛОГ
-А вы попробуйте всё так же говорить серьезные вещи, только как будто бы несерьёзно.
— И к чему это?
— А к тому, что, если совершите вдруг какую-то колоссальную ошибку, легче будет превратить ее в шутку.
* * *
Тогда был февраль. Февраль не из самых холодных и снежных и уже в своем скором завершении, но всё же февраль. Снег ещё сероватыми сугробами, словно покрывалом, окутывал землю и начинал постепенно таять, превращая улицы в мрачные пейзажи, где лишь иногда их разбавляли изредка проглядывающие лучи солнца.
Предыдущий год на редкость непростой выдался. Как, собственно, и каждый завершающийся год. Твёрдое убеждение в необходимости глобальных перемен ещё с января беспокоило Николая Петровича, но теперь на них его побудили некоторые обстоятельства.
Тишину полутёмного помещения заглушали монотонные шаги посетителей и следовавший за звоном колокольчика скрежет нетерпеливо отодвигающихся стульев, с металлическими ножками. Редкие, натянутые смешки время от времени заполняли собой пустоту помещения, то нарастая, то вновь чуть затихая ненадолго, превращая тем самым время в спираль повторяющихся событий.
Заливной звон колокольчика, висящего на входе в кофейню FiveStarsCoffee, вновь на несколько секунд разрезал на куски все раздававшиеся до этого момента несмелые звуки. Тяжёлая дверь нехотя подчинилась усилиям вошедшего, замерев на несколько секунд, а после с грохотом захлопнулась от сильного толчка. Ощущение лёгкого мороза на щеках в скором времени сменилось стремительно растекающейся по телу духотой.
Мир словно разделился на две части: первая — та, что находится за пределом кофейни — вся осталась снаружи, за громоздкой, непреодолимой преградой; внутри же сосредоточился текущий момент размышлений и суеты, называющийся жизнью. Всё находившееся в помещении было удостоено пристального внимания прибывшего гостя. Ему представился развивающийся сюжет будто бы застывшей, не очень четкой картиной: сколько ни всматривался он в лица, в предметы и меняющиеся цифры на табло с заказами, от взгляда беспрестанно ускользало любое новое движение.
«Сколько людей вокруг… И ни одного источника для вдохновения. Все пустые, серые лица, которые бесцельно бродят в поисках смысла жизни», — только и крутилось навязчиво в голове с самого утра, но, по правде сказать, Николай Петрович нисколько подобных размышлений не стыдился, а напротив, во взгляде зачастую специально не скрывал пренебрежения к собеседнику.
Он оценивающе, будто свысока посмотрел на сидящих вокруг людей, отчего у всякого при виде него создавалось бы впечатление, что он будто бы кого-то искал. Такое впечатление создалось бы у любого, стоило ему обратить на прибывшего хотя бы взгляд. Но человек — существо совершенно необыкновенное, поскольку он привык думать таким образом, что если очутится вдруг на людях в задумчивом состоянии, отражающемся в томном взгляде и закрытой позе, то тут же окажется на представившейся лишь ему красной дорожке и обратится в предмет всеобщего внимания. Но, увы и ах, его наш герой был не удостоен; впрочем, он не сильно из-за этого переживал.
Второе обстоятельство, конечно, может показаться ещё более забавным случаем. Дело было в том, что Николай Петрович действительно кое-кого искал.
Николай молча, все ещё изредка всматриваясь в толпу, неуверенными шагами прошел к свободному столику в углу и присел на диван. Наружностью он был молодой человек лет двадцати пяти, от природы имел глубокий каштановый цвет волос, по обыкновению уложенных в простую незамысловатую прическу, а также зачастую обращал внимание на свою чуть заострённую кверху форму носа и был кареглазым, что считал одной из своих самых привлекательных черт лица. Спонтанный и переменчивый, он зачастую предпочитал в одежде классику какому-либо другому гардеробу, считая, что строгая одежда как ничто другое способна подчеркнуть своеобразную исключительность, присущую, по его мнению, всем господам в строгом костюме.
Фигура официанта плавно, контрастируя будто бы со всем остальным миром, показалась спустя пару минут невдалеке и стала спасением от внезапного ощущения одиночества. До того момента, как принесли меню, казалось, прошла целая вечность. За эту вечность в сознании уже пролетело множество мимолётных образов, сложившихся не в четкую картину, а лишь в секунды, а потом и в минуты долгого ожидания.
Но как только взгляд гостя уловил приближающегося официанта, голову его посетила мысль, от которой он все же предпочел избавиться, не найдя той оправдание — ни подлинной причине ее возникновения, ни ее содержанию. «Вот возвращают они деньги за испорченный заказ… Но за испорченное настроение во время ожидания никто мне денег не вернёт. Это ведь оттого, что я сам себя оскорбил в своих мыслях ненароком, и сам испортил себе день. Нет бы нагрубил кто, гадости невзначай сказал… А тут сам…»
— Вам как обычно? — на лице официанта вдруг возникло подобие грустной улыбки, будто улавливающей настроение гостя и неосознанно ему подражая.
— Да, наверное. Только сахара в кофе побольше.
Николай не слышал практически вопроса и ответил не думая, как бы по привычке. Официант, кивнув головой, пробормотал быстрое и привычное «пару минут», вскоре скрывшись снова. После чего Николай, зачем-то еле заметно кивнув ему в такт, облокотился на спинку дивана в ожидании.
Ему казалось, будто всё происходящее — на самом деле постановка в театре или съемки длинного скучного кино, в котором он играет главную роль. Уже зная это и то, какая была эта роль, он возненавидел своего режиссера. Однако этот кадр получился бы весьма неплохим, хоть и очень романтизированным: вот Николаю приносят кофе, а он, попивая горьковатый напиток, всерьёз думает о грядущих переменах. Чудесный был бы кадр, если бы в подобные моменты было бы ещё о чем думать, кроме кофе.
Но вот слышатся шаги, быстро вернувшие Николая в реальность. Поднос опускается на стол, чуть гремит посуда. С удивлением Николай обнаружил, что заказ ему принесла девушка, вызвавшая у него пренебрежение с первых секунд. Форма лица ее, губы и нос были словно высечены из камня неумелым скульптором, который к тому же выполнял свою работу словно не глядя; черты лица грубы и неаккуратны притом, что прическа ее, и вся она в целом выглядела вполне опрятно. Всё ее существо, казалось, выражалось не столько в изящности и красоте фигуры, сколько в отвращении ко всему сущему во взгляде и грубости рельефа носа, изгиба губ, совсем не вызывающих расположения. Николай отвёл взгляд в сторону, не в силах более смотреть ей в глаза. Затем вновь глянул на нее и еще раз на людей вокруг.
Нет, она не была противопоставлением толпе, как он с уверенностью заявил бы ранее — она и была толпой, где одиноко, даже если пребываешь в хорошем расположении духа.
Девушка поставила поднос с заказом на стол и после задала вопрос про оплату, который Николай, конечно, не услышал. Решив вернуться позже и не говоря более ни слова, девушка быстро развернулась и как ни в чем не бывало подошла к столику напротив, чтрубы обслужить следующих посетителей.
Николай опустил взгляд на свой заказ и рассматривал его с излишним вниманием в течение нескольких минут, после чего всё же взял круассан. На душе, неизвестно от чего, стало гадко и неприятно; захотелось вдруг выйти на улицу, где разум будут занимать уже совершенно другие вещи. Главное не оставаться здесь.
Покончив с круассаном, взяв с собой кофе и надев пальто, Николай зашагал к выходу. На улице было по-февральски прохладно, а небо затянули грязно-белого, почти серого цвета облака. Такая же погода была, помнится, в том году в феврале и начале марта, и события прошлого года один за другим тешили память светлыми воспоминаниями.
— Как вам круассан? Мы немного изменили рецепт, я как раз хотел узнать Ваше мнение, но по счастливому случаю…
Николай обернулся. Рядом стоял официант.
— …У меня сейчас перерыв, выдалась минутка прогуляться.
При дневном свете Николай смог отчётливо разглядеть своего знакомого официанта. То был уже пожилой человек лет пятидесяти пяти, принадлежавший скорее той категории людей, при виде которых полностью перенимаешь их настроение: будь то радость, это же отобразится и на твоём лице, а на душе станет немного легче — вновь захочется жить и радоваться жизни; будь то печаль — искренне будешь сочувствовать им и тем не менее притом останешься доволен встречей. Злости же такие люди почти не испытывают. Кажется, никто не видел, чтобы они когда-либо выходили из себя, поскольку смотрели на жизнь капельку проще, чем это возможно. Официант тоже имел обыкновение быть в благоприятном расположении духа. Таком благоприятном, что общение с ним оставляло всегда в душе приятный след непременно. Вот и сейчас, казалось, всё в нём излучало по-детски чудесное настроение: седые волосы были как никогда красивы, они переливались на солнце до смешного живо и весело; серые глаза его от возраста стали цветом похожи на волосы, однако не потеряли выражения жизнелюбия в них и теперь светились необыкновенно.
При виде официанта Николай неосознанно подался вперёд ему навстречу, произнеся что-то наподобие приветственного восклицания.
— Я Константин Павлович. Для друзей просто Костя.
Официант протянул Николаю руку, на что тот ответил рукопожатием.
— Николай. Николай Петрович. Очень приятно.
— Вот и познакомились… Забавно получилось. Вроде знакомы давно, а познакомились только что. Бывает же…
Николай чуть замялся. Примерно год назад он впервые увидел Константина, после чего до сих пор ни разу не спросил его имени.
— Отчего к нам ходите? К дому близко?
— Скорее нет, по-другой причине… Не стоит, наверное, разговора…
— Как пожелаете, — Константин начал перебирать рукой внутренности кармана, ища сигареты. — Зима, конечно, холодная в этот раз выдалась. Хоть февраль щадит, и на том спасибо.
Николай не слушал его. Он вдруг снова вспомнил ту девушку, обслужившую его в кофейне накануне. Он вспоминал ее неаккуратную походку, похожую на то, будто бы она надела каблуки, совершенно не умея на них ходить, ее черты лица, одновременно живые и неживые, отстранённые… Опустошенный взгляд голубых кукольных глаз, стеклянных и холодных, как лёд… Она ассоциировалась теперь у него почему-то с весной.
«Неживая»… — случайно произнес вслух Николай, повторяя это слово у себя в голове. Оно звучало, как незнакомое, совершенно неясное слово, только что выдуманное. Чуть поколебавшись, он обратился к собеседнику:
— Константин, ответьте мне, прошу. Мне это очень важно. Вы считаете себя идеальным?
— Что, простите? Отчего же вы так решили, молодой человек?
— Вы всегда такой жизнерадостный, простите, простите меня за прямолинейность… Но не может человек радоваться жизни всегда, коли не считает себя первым во всём. Стало быть, вы — идеальный человек? Или считаете себя таковым…
— Что за глупости вы говорите!
— Ну а что ж тогда?
— Смотря о каких вещах говорить. На многие мелочи я просто не обращаю внимания… А коли человек идеальный, ему пора бы и в могилу уже.
— Да как! Как же вы… У вас разве хорошо всё в жизни? Всё налажено?
— Да что вы, что вы! Я просто жив, вот и всё.
— Разве не бывает у вас такого, что всё валится из рук и ничего, откровенно ничего не выходит? — он слегка засуетился, выходя из себя. Всё то, что он не решался высказать до сих пор, с минуты на минуту себя выдаст.
— Что же у вас произошло, позвольте спросить?
Надо бы отметить ещё, что та категория людей, к которой принадлежал официант, характеризуется немногословием в те минуты, когда дело касается их собственной жизни. Обычно немые наблюдатели, такие люди принимают большое участие в жизни других, делясь полезными советами, но распространяя ничтожное количество сведений о себе: кто такие? кем приходятся? — об этом знают немногие.
— У меня, позвольте сказать, в жизни творится настоящий, откровенный бардак! И в первую очередь бардак в голове, в мыслях совершенная путаница.
Николай прервался на минуту. Подбирая слова, он осмотрелся вокруг с большим вниманием, будто видел улицу, где находится, впервые: перед глазами кривой, неправильной линией тянулся бульвар, простираясь на пару километров вперёд, после — совершенно пропадал из поля зрения и вновь возвышался вдали. И опять чуть хмурое небо над головой, опять сырой бетонный асфальт под ногами, снова полурастаявший снег в конце февраля…
Собеседник, несколько смутившись, сопровождал его раздумья терпеливым молчанием.
— Я, видите ли, хочу стать писателем, и именно писать, вот что важно, про людей. Я даже успел сочинить пару историй, так вот записать… Нигде нет вдохновения и никогда не бывает абсолютно. Да и что оно вообще такое — это вдохновение? Пустые слова, пустой звук.
— Как же нет? А люди?
— Что мне люди!
— Вы же сами сказали: «хочу писать про людей». В чем же беда ваша? Никак не пойму.
— А беда в том, что это вокруг всё не те люди, про которых я хочу писать.
— Может вы и не про людей писать хотите в таком случае, раз вокруг все не те?
— Вздор! Конечно, про людей. Нужно просто найти подходящих. Пришел сегодня в кофейню, надеялся вдохновиться.
— И как? Вдохновились?
— Куда там! Одни вон семьёй целой пришли — ни разу друг на друга глаза не подняли и не заговорили. Все скучные, неинтересные… Не о чем писать и не о ком. Сам я, правда, ещё не пробовал, да ведь надо науку для начала изучить поглубже… Читаю классиков. Какие интересные люди раньше жили! Иногда думаю, представляете, родился не в то время… Вот как бывает! Сейчас бы на балу где-нибудь кружиться да писать расскаы, ни о чем не думая и не досадуя… Аристократы! Беспечные люди!
— А вы уверены, что были бы аристократом? Я бы вот не хотел. Не моё это — вычурность. Это не comme il fault. C’est mauvais goût et chose inutile. Мусор это, ненужный хлам.
— Конечно, аристократом, непременно! Так о чем это я… Науки ведь надо изучить подробно и с самого начала, иначе ведь это и не занятие совсем.
— Это дело хорошее, да разве это одно и то же? Никак не соображу, в чём дело? Почему нельзя одновременно быть и писателем, и читателем?
— Да что вы знаете о писательстве? Вы только не обижайтесь на меня, но будто бы вы и не жили совсем.
— Почему же? Я люблю порой писать, записывать, так сказать, свои мысли и наблюдения, что по душе записывать, да и почитывать время от времени Достоевского, и кто там ещё…
— Это потому что вы теории не озучали, оттого и пишете, наверное, всякую ерунду.
— Предположим, что так. Да ведь вам что-то ещё мешает? Помнится, вы что-то говорили про людей…
— Да. Я давно пытаюсь научиться замечать самые незаметные мелочи в любом деле или даже на лицах. Вон, например, смотрите-ка впереди, невдалеке, девушка идёт с коляской. Вон там, видите? Одна идёт. Значит, одиночка-таки, муж бросил… Несчастная. И лицо грустное, без эмоций. Да вы поглядите только на неё! Абсолютно ничего за душой — что на сердце, то и на лице.
— С чего это вы взяли такую глупость? Ничего не понимаю. Почём вам знать, есть у нее муж или нет… И почем вам знать, какие мысли ее занимают? Мой вам совет: смотрите на жизнь проще.
Николай, довольный собой и своими тонкими наблюдениями, ничего на это замечание не ответил, а лишь продолжал пристально разглядывать прохожих, пытаясь заметить что-то необычное в их повседневности. Он с восхищением, глядя на человека, раздумывал о том, чем тот по жизни занимается, с кем любит поговорить и кем работает, однако в конце концов всякий раз приходил к выводу, что каждый из них на самом деле так же скучен, как и он сам.
Вдруг официант слегка толкнул Николая в бок, привлекая внимание.
— Глядите-ка, Николай Петрович: роза лежит. Сухая. Немудрено, — Константин усмехнулся, — на морозе часок-другой полежать — любой цветок засохнет. Не поднимайте, красиво же лежит. Говорите, мелочи любите разглядывать…
А слона-то и не приметили, хе-хе. Может, про розу что-нибудь напишете?
— Да какая роза! Какая роза! Да хоть пион! Завядший цветок — символ неразделённой любви, и ежу понятно! За ним явно скрывается чья-то печальная история.
— Николай Петрович, я, право, не эксперт в любви, однако в растениях знаю толк. И со всей уверенностью вам смею заявить, что никакой это не пион и даже не тюльпан — и не лилия ведь! — а самая настоящая роза.
— Это мне и без того известно. А вы скажите мне вот что, — Николай развернулся к собеседнику и посмотрел на него с надеждой найти ответ, — девушки всегда поступают так с теми, кто в них влюблен, что просто так берут и выбрасывают подаренные им цветы, если им что-то не понравилось? Сколько эта роза здесь лежит?
— Судя по всему часа два. Но почему же вы думаете, что в этой истории всё именно так и было, как вы говорите? Не знаем же мы наверняка, что здесь произошло.
— Люди очень легко читаются, всё читается буквально с полуслова, с полувзгляда… Если человек как-либо против тебя настроен или не намерен это скрывать, то такое настроение прочитается на его лице тут же — ещё до того, как сам он успеет о том подумать. Знаете, а ведь люди в наше время пустышки. И не о чем писать ведь.
— Главное, чтобы сам писатель пустышкой не был, Николай Петрович. В таком случае можно и преуспеть в этом деле, наверное. А вообще вы с маленьких рассказов начинайте лучше, вон как Чехов. Краткость — сестра таланта. Так люди говорят, а сам я не писатель, конечно, почём мне знать…
Николай хотел было что-то ответить официанту, но тут его окликнул знакомый голос, принадлежавший его другу. Он шел не торопясь, но, очевидно, с определённой целью, и был рад встрече с Николаем, в отличие от него самого. В ответ на его приветствие Николай холодно поздоровался, словно его застали врасплох, и под предлогом одного срочного, неотложного дела, о котором он совершенно позабыл, поспешил удалиться с места встречи, оставив и друга, и официанта в полном замешательстве.
Друг тот… А что друг? Он все равно явился уже к окончанию перерыва официанта, которому было пора продолжать работу. Друг тот был ровесником Николая, которого в шутку любил звать Колючка. А если уж совсем в шутку, то Николай Петрович, хотя и пользовался таким обращением он в самых исключительных случаях и крайне редко. Часто здоровался за руку, не жаловал тайн между друзьями, в одежде предпочитал удобство моде, что было правилом в самом деле не строгим, а так, по настроению… и часто приходил не вовремя.
Заметив замешательство на лице молодого человека, Константин спросил лишь негромко, что это с его товарищем приключилось вдруг. На что друг его, смотря ушедшему вслед, ответил, что тот расстался с девушкой пару часов тому назад.
— Она, кстати, работает в этой кофейне официанткой. Коля принёс ей розу, хотел помириться с ней, но она даже слушать не стала… Он сразу после этого мне позвонил, сказал, будет в этой кофейне… Вот, кстати, роза, которую он ей подарил, — и указал на розу, лежавшую по-прежнему на снегу безжизненно.
А официант всё понял тогда. Всё, что он видел в собеседнике: его манера говорить, задумчивость сильная, уныние, высокомерие — то был не характер отнюдь. Он видел лишь эмоции. Николай вывернул душу ему наизнанку, вместе с тем не сказав главного. А может, он как раз-таки и сказал главное? То сокровенное, что было на душе и мучило его уже давно? Бог его знает.
Константин посмотрел ушедшему вслед и обратил на того печальный понимающий взгляд. Ничего, говорит, ничего, Николай, всякое в жизни бывает… И вернулся к работе, весь оставшийся день припоминая эту встречу и грустно что-то бормоча себе под нос время от времени.
