Ростепель
I
День клонился к закату, и мутное небо темнело, словно кто-то добавлял по капле чернил в молоко. Было тихо, лишь время от времени сгорбившиеся ели, шурша, распрямлялись, стряхивали с себя белоснежные оковы. Ветер касался облысевших макушек старых дубов, кружил позёмок по заметённой тропе.
Близился сочельник. Насвистывая мелодию в такт поскрипыванию снега под валенками, Анастасий Степанович то и дело, щурясь, всматривался вдаль, и, не увидев заветной цели, расстроенно качал головой. Быть может, за пять лет он успел забыть дорогу?
«Пора бы и привал сделать», – подумал Собачкин спустя ещё несколько минут и остановился. Сняв варежки, развернул узелок, достал краюшку ароматного ржаного хлеба, с наслаждением откусил.
«Сестра-то теперь спать уже легла. Ну ничего, завтра свидимся», – словно успокаивая себя, прошептал он. Признаться, за то, что после пятилетнего отсутствия он шёл первым делом не в отчий дом, Анастасий Степанович чувствовал вину, но совладать с желанием зайти к знахарке никак не мог.
Расправившись с нехитрым ужином, купец Собачкин пошёл дальше. Путь был далёк: от железнодорожной станции он направлялся не в родные места, навестить сестру, а к опушке леса, где в блаженном уединении стоял домик травницы. Как долго он не видел Агафью Даниловну и её ученицу Варю! Как они? Здоровы ли? Узнает ли его Варюша?
При мысли о помощнице знахарки сердце пропустило несколько ударов. Она, должно быть, запомнила его молодым и красивым юношей, а сейчас он растолстел, отпустил бороду… Собачкин печально покачал головой. С момента своего отъезда он не провёл и дня без мыслей о рыжеволосой смешливой девчушке, и при словах «малая родина» в первую очередь вспоминал о ней.
Смеркалось. Идти становилось всё тяжелее – ветер дул сильнее, швырял в лицо пригоршни снега, падавшего с тёмно-серого, затянутого тучами неба. Начиналась метель. Анастасий Степанович негромко выругался: чего-чего, а оказаться посреди лесной чащи наедине со вьюгой ему точно не хотелось. Жгучая тревога клокотала в груди. Вдруг уже и нет никакого домика травницы? Вдруг Варя вышла замуж? Вдруг он идёт зря? Вдруг…
Но вот где-то вдалеке из-за сосен выглянул крошечный огонёк, и на душе у Собачкина стало немного спокойнее. Несмотря на то, что идти было совсем тяжело, он ускорился. Метель пела и хохотала, гнула вековые ели и дубы; на потрескавшихся губах Анастасий Степанович чувствовал привкус выступившей крови; ноги и спину ломило, сердце бешено колотилось, а дышать становилось всё труднее, но Собачкин, сжав зубы, продолжал идти.
Когда заветный порог наконец-таки был достигнут, руки несчастного путника замёрзли так, что постучаться не представлялось ему возможным. Внезапно раздражение сменилось стеснением: вдруг хозяева теперь уже спят, а он без особого повода их беспокоит? Но желание поскорее оказаться в тепле скоро пересилило стыд, и Собачкин из последних сил заколотил в дверь. Ответом ему была тишина.
– Агафья Даниловна! Бога ради, пустите погреться! Варварушка! Есть тут кто живой?
Когда кулак его уже почти окоченел, Анастасий Степанович устало рассмеялся. Да уж, не такой ему представлялась собственная смерть: хотелось бы почить не здесь, на пороге, в метель, а в покое, уюте и тепле, главное – в тепле!..
– Кто там? – дверь со скрипом приоткрылась, и оттуда послышался сонный девичий голос, щемяще знакомый и родной.
– Варварушка, дорогая, пусти, я здесь околею!
Девушка выглянула из-за двери. Языками пламени её волосы рассыпались по плечам, и их прикрывал лишь шерстяной платок.
– Анастасий Степанович? – словно не веря своим глазам, спросила она. – Анастасий Степанович, вы! Скорее проходите! Боже мой, нонче такая метель, такая вьюга, а вы!..
Она распахнула дверь, и тучный Собачкин принялся втискиваться в узкий проход.
– Да ничего, ничего… Варварушка, как же я рад видеть тебя! А где же Агафья Даниловна?
– Агафья Даниловна Богу душу отдала, – губы молодой травницы искривились. – Три года тому назад.
Ошарашенный Анастасий Степанович так и остался стоять на пороге с шапкой в руках. В груди что-то оборвалось, упало.
– Вот оно как… Царствие небесное, вечный покой… – пытаясь подобрать слова, тихо поговорил он.
– Аминь, Анастасий Степанович. Она всё скучала по вас, сейчас бы рада-радёхонька была, – Варя смахнула слезинку.
– Ну, вы проходите в горницу, садитесь, а я самовар пойду поставлю, – бросила она, скрываясь за вышитыми занавесками. Краем глаза Собачкин увидел, что Варя заплетает волосы в косу.
Спустя несколько минут они уже сидели за столом в неловком молчании. От печи веяло жаром, и продрогший Анастасий Степанович начинал согреваться. В воздухе пахло сушёной полынью и какими-то ещё травами, названия которых он не знал.
– Вы давно приехали? Вот Марья Степановна, сестра-то ваша, теперь радовалась, когда вас увидела! Такой подарок на Рождество! – прервав тишину, сказала травница.
– Я, Варюша, только с поезда. Дома ещё не был, – честно ответил Собачкин, и ему стало неловко. – Я тебе привёз гостинцев. Посмотри! – он достал из-за пазухи маленький свёрток.
– Не стоило, зачем же вы… А что это? – Варины глаза загорелись.
– Это тебе в память о былых наших встречах. Помнишь, я тебе всегда леденцы приносил? – сказал Анастасий Степанович, указывая на сахарного петушка. – А это тебе уже как взрослой девице, к праздничку. Из Москвы привёз!
Взяв в руки свёрток, Варя с интересом его покрутила и развернула.
– Шаль и ленты! Красота-то какая! Анастасий Степанович, это же так дорого!
– Да брось ты, пустое. Нравится?
– Конечно! Спасибо вам! Большое-пребольшое!
Собачкин довольно улыбнулся.
– Ну, расскажи: как ты тут? Столько не виделись! – спросил он, когда Варя наконец-то налюбовалась подарком.
– Да что я? Всё тут по-старому. Как Агафья Даниловна померла, я тут одна управляюсь со всем, мужиков, баб да ребятишек лечу. Они меня травницей теперь почитают, за советом ходят, – похвалилась Варя. – А между собой колдуньей зовут.
– Не боишься одна-то жить? Мало ли что, если уж так посудить.
– Да чего же мне бояться-то? Кто же травнице навредит? С Божьей помощью, как говорится, помаленечку живу, – она улыбнулась. – А ещё, Анастасий Степанович, никакая я теперь не сирота. Батюшка мой два года тому назад нашёлся.
– Неужели? Ну и что, царская ты дочь? – рассмеялся Собачкин.
– Да нет, обычная, крестьянская. Я всё мечтала, что батюшка мой человек богатый, знатный – глупая была. А он простым забулдыгой оказался. Пришёл ко мне, как узнал, что Агафья Даниловна умерла, денег просил, – Варя нахмурилась. – Хоть бы покаялся, что бросил меня! Я всё выпытать старалась, кто матушка моя, да без толку.
– Ну, ничего, Варенька, ничего. Поверь, и матушка твоя отыщется.
– А вы как поживаете, Анастасий Степанович? Как там, в Москве-то?
– А, Москва… Большой город, красивый. Люди разные живут, барышни, значится, в платьях причудливых ходят… А так-то, если посудить, всё обычное. Ну ладно, Варюша, пора бы мне, как говорится, и честь знать. Пойду я, ночь на дворе.
– Что вы? Неужели не видели, какая вьюга нонче на улице? Я вас не отпущу, в такую метель-то. Простудитесь, или, боже упаси, совсем замёрзните. Оставайтесь у меня, переждите, а утром уж пойдёте.
– А ты меня на ночь не боишься оставлять? Мало чего мужики да бабы подумают…
– Да пусть лучше обо мне пересуды пойдут, чем вы насмерть замёрзнете. Я вас положу на печи, а сама в кладовку, на лавку пойду.
– Э, нет. Я тебя на лавку не пущу. Сама ложись на печи, а я уж как-нибудь в кладовке.
– Ну уж нет! Гостю – всё самое лучшее!
– Ну, как скажешь, Варюша. Спасибо, пошли тебе Господь здоровья.
Она поблагодарила и смущённо улыбнулась.
Чай с ромашкой и душицей приятно обжигал губы. Потихоньку стеснение отступало, и начинал завязываться разговор.
– И всё же никак я в голову не возьму: что тебя, молодую и красивую девицу, заставляет здесь, в самой чаще траву сушить? Шла бы ты лучше, Варенька, замуж. Агафья Даниловна покойная тебя всё старалась пристроить, да не успела.
– Да кто же меня, Анастасий Степанович, в жёны-то возьмёт? – она печально улыбнулась. – Меня же в деревне ребятишки да бабы ведьмой кличут за глаза. Хотя зато как кто заболеет – сразу сюда бегут.
– Ну, коли так посудить, то ведьма-то от слова «ведать», – Собачкин громко отхлебнул из чашки. – А что до того, кто тебя замуж возьмёт… Хочешь, отыщу тебе мужа хорошего? Я, конечно, не сваха, но кое-что могу.
– Анастасий Степанович, ну кому охота с такой девкой, как я, якшаться?
– Как кому? А ежели вот мне захочется? – ухмыляясь, спросил Собачкин.
Варя густо покраснела и потупила взгляд; в глазах Анастасия Степановича заиграли чертенята.
– Расскажите ещё про себя. Вы теперь уж женились? – стараясь перевести тему, сказала она.
– Да куда там, Варенька? Всё дела, дела, жизнь купеческая. А теперь уж пора. Хочется ребятишек на руках подержать… Что, как баба говорю?
– Да отчего же как баба? Я вас, Анастасий Степанович, понимаю хорошо: кому же детишек не хочется? И мне хочется. Но я решила: замуж не пойду. Буду, как Агафья Даниловна, лечить.
– Отчего же? Неужто не любишь никого? В деревне парней-то красивых теперь полным-полно.
– Парней-то полно, да все курощупы и пустомели, – насуплено отмахнулась она. – Спать пора, Анастасий Степанович. Я пойду, помолюсь на ночь.
Варя поднялась и пошла было к занавеске, но Собачкин, встав из-за стола, преградил ей путь,
– Варенька, – почти прошептал он. – Варенька, Агафьи Даниловны нет, и матушка моя Богу душу отдала… Прости, мне не у кого больше совета просить. Помоги, Варя!
– Что такое, Анастасий Степанович? Ежели недуг какой, так я вам отвар приготовлю, мигом вылечу.
– Недуг мой, Варенька, травами не вылечишь. Я, – Собачкин замолчал, собираясь с силами, – жениться хочу.
В её глазах блеснули слёзы. Поджав губы, травница сказала:
– Почему вы это недугом зовёте? Женитесь, коль решили. Кто вас держит?
– Варюша, я ведь даже не знаю, что на уме у моей милой. Она всё молчит, отнекивается, а я… Я уж и не знаю, что мне делать.
– Значится, вертихвостка она, и всё тут, – обиженно бросила Варя. – Чего вы меня не пускаете? Я спать пойду.
Собачкин, то ли не выдержав волнения, то ли и впрямь развеселившись от её слов, прыснул. Знахарка непонимающе взглянула на него.
– Дорогая моя Варя, скажи, как мне быть? Что мне сделать, чтобы замуж её позвать?
– Так и скажите: я, мол, тебя люблю и в жёны взять хочу. Или, ежели она дворянка, то как-то позаумнее. Сердце моё там стучит – что-нибудь такое. Ну пустите меня уже, Анастасий Степанович! Говорю же, спать пойду.
– Подожди, у тебя тут ресничка, – с улыбкой сказал он и дотронулся до усыпанной веснушками, как августовское небо – звездами, щеки.
Пальцы пробежали по гладкой коже, коснулись подбородка.
– Варя, – прошептал Собачкин, – милая моя Варя! Кто у тебя на сердце, скажи?
– Кто у меня на сердце?! А у вас-то кто?! Теперь какая-нибудь свербигузка московская?! Вот и идите, сватайтесь к ней! – она вырвалась и закрыла лицо руками. Плечи предательски задрожали
– Варенька, ну ты чего? Разве может мне тебя заменить московская свербигузка? – удивлённо спросил Анастасий Степанович.
– Зачем вы со мной играетесь? Думаете, коли я девка простая, мной можно крутить, как угодно? Думаете, мне не больно, раз я не урюпа богатая? – голос её задрожал от слёз.
– Видит Бог, – тихо, сбивчиво проговорил Собачкин, и сердце его готово было выпрыгнуть из груди, – что покойный отец отодрал бы меня за уши, узнай о моих намерениях, но он умер, и наказывать меня некому. Варя, милая, дорогая моя Варенька! Пять лет в Москве мне вечностью показались – пять лет! Я налаживал дела отца, предприятием занимался, а мыслями был здесь. Меня уж сколько раз женить пытались: и батюшка с матушкой покойные, и тётки всевозможные… А я знал, знал, что как приеду сюда – сразу женюсь на тебе, и плевать я хотел на «преумножение капитала», плевать! – Анастасий Степанович на долю секунды замялся, но стоило ему заглянуть в Варины глаза, как смущение пропало. Миг, и, прижавшись к дверному косяку, рука его отрезала им обоим пути для отступления. Они стояли так с минуту, глядя друг на друга, не решаясь шелохнуться.
Первой не выдержала Варя. Она неумело, неловко прильнула к его губам, и тут же страх отступил.
II
Метель за окном давно успокоилась, и было тихо, лишь время от времени сгорбившиеся ели, шурша, распрямлялись, стряхивали с себя белоснежные оковы. Ветер ласкал макушки старых дубов, кружил позёмок по заметённой тропе. Близился сочельник. Насвистывая мелодию в такт поскрипыванию снега под валенками, Анастасий Степанович шёл домой, и на губах его играла улыбка. «Сестра-то теперь ещё спит. Ну ничего, как узнает, что я женюсь, сразу проснётся», – подумал Собачкин. Морозное утро казалась ему тёплым, словно неожиданно наступила ростепель.
