– Он высокий, – сказала семнадцатилетняя Мэг.
– Темноволосый, – сказала Мари, ненамного старше.
– Красивый.
– И сегодня – сегодня вечером – он придёт к нам в гости.
– К вам обеим? – воскликнул отец. Он всегда восклицал. За двадцать лет брака и почти восемнадцать лет отцовства он разучился разговаривать иначе.
– К вам обеим? – воскликнул он снова.
– К нам обеим, – кивнула Мэг.
– Обеим, – подтвердила Мари и улыбнулась своему вечернему стейку.
– Я не очень голодна, – сказала Мэг.
– Я тоже, – согласилась Мари.
– Это мясо, – воскликнул отец, – стоило доллар и пятнадцать центов за фунт! Поэтому сейчас вы очень голодны.
Дочери замолчали и начали тихо ёрзать на стульях.
– Прекратите ёрзать! – воскликнул отец.
Они уставились на дверь.
– Прекратите пялиться на дверь! Попадёте вилкой в глаз.
– Он высокий, – сказала Мэг.
– Темноволосый, – добавила Мари.
– И красивый, – сообщил отец матери, как только она вошла с кухни. – В какое это время года женщины чаще сходят с ума? Не весной ли?
– Обычно больницы переполнены в июне, – сказала мать.
– Эти двое, – сказал отец, – бродят по комнатам как призраки часов эдак с четырёх. Юношу, который придёт к нам вечером, они разрежут пополам, будто он торт на праздник. Или как бычка на бойне – стукнут по голове и разрежут надвое. Разве этот мальчишка не знает, на что идёт?
– Мальчишки друг друга предупреждают, насколько я помню, – сказала мать.
– Легче мне от этого не стало, – продолжал отец, – ты ведь знаешь, что мужчина в семнадцать – идиот, в восемнадцать – болван, в двадцать его повышают до придурка, в двадцать пять он баран, в тридцать – балбес и к сорока он наконец-то становится обычным дураком. Моё сердце кровью обливается при мысли о бедном бычке, которого сегодня отправят на алтарь эти древние инки.
– Не говори о них так жестоко, – мать кивнула на дочерей.
– Поверь мне, они сейчас не то что английского – никакого языка не понимают. Только отдельные слова. Смотри!
Он повернулся к дочерям, уставившимся в свои тарелки, и начал:
– Любовь.
Сёстры подпрыгнули.
– Настоящий роман.
Подпрыгнули ещё раз.
– Июнь, – произнёс отец. – Свадьба.
Его дочерей передёрнуло.
– А теперь, – закончил отец, – передайте мне подливку.
***
– Добрый вечер, – сказал отец, открывая входную дверь.
– Здравствуйте, – ответил ему парень, высокий, темноволосый и красивый, – меня зовут Боб Джонс.
«Какое редкое имя», – подумал отец, а вслух произнёс:
– Проходите, мистер Джонс. Они наверху, меряют все свои платья – хотят произвести на вас впечатление.
– Спасибо, – ответил Боб Джонс, проходя и заслоняя отца, как башня.
– Вас как-то многовато, – заметил отец. – Вы толкали вагоны с тех пор, как научились ходить?
– Ну почти, – улыбнулся Боб Джонс.
Здороваясь с отцом, он тряс его руку так, что тому пришлось станцевать что-то вроде танца шотландских пастухов, чтобы его наконец отпустили. Со скорбным выражением лица отец проводил бычка в приветливо украшенную бойню.
– Садитесь, – сказал отец. – О нет, не сюда, это современный стул: больше одного человека не выдерживает. Сядьте куда-нибудь ещё. Ну, так с какой из моих дочерей вы встречаетесь?
– Они этого ещё не решили.
Боб Джонс улыбнулся.
– А у вас что, нет права голоса? Нужно уметь постоять за себя!
– Одна мне нравится больше, но, честно говоря, я боюсь даже заикнуться об этом: разорвут в клочья.
– О да, – кивнул отец, – ногтями и пилками для ногтей. Жуткая смерть. Позвольте-ка дать вам один совет. Но сначала, что вы желаете на ужин? Он ведь ваш последний. Сэндвичи, фрукты, сигареты?
– Пожалуй, только фрукты.
Боб Джонс сгрёб в охапку несколько персиков и поглотил их, как доменная печь; отец и глазом не успел моргнуть.
– Так вот что я вам посоветую, – начал отец. – Мэг красивее, но в Мари есть индивидуальность. Вам решать. Любая из них будет для вас великолепной женой, Боб.
– Э-э-э, не торопите меня!
– Я и не тороплю. Подумайте хорошенько. Можете жениться в любой день на этой неделе. Расскажите-ка мне, как это они будут решать, кому вы достанетесь?
– Они мне устроят экзамен.
– Экзамен!
– Ну да, устный и письменный, как в школе.
– О боже, никогда не слышал о таком зверском способе.
– Да, это довольно сурово. Видите, я дрожу как заяц.
– И вы думаете, это правильно?
– Понимаете ли, мы немного почитали всякой психологии и подошли к этому с научной точки зрения. В конце концов, вы ведь не заставите любителя баскетбола встречаться с тем, кто баскетбол просто ненавидит?
– Ну, это звучит не так уж и глупо.
– Именно, – серьёзно кивнул ему Боб Джонс. – Они будут задавать вопросы мне, друг другу, я им, а потом вместе всё решим.
– Вот это да! – воскликнул отец.
– А вы, э-э-э, не знаете, – смутился парень, – какого рода вопросы они будут мне задавать? Может, они за столом обсуждали?
– А разве это не было бы нечестным с моей стороны?
– Да, – нервно хихикнул Боб, – вы правы.
И он съел ещё один персик всего в два укуса.
– На самом деле, – успокоил его отец, – я всё равно ничего не видел и не слышал. Ведьмы варили своё зелье без свидетелей. Они вот-вот придут сюда со своими перстнями Борджиа, так что возьмите ещё персик.
– Если вы не против.
Дом задрожал, предупреждая, что будет буря.
– Если бы мы жили в Калифорнии, – сказал отец, глядя на трясущуюся люстру, – я бы решил, что начинается землетрясение или на дне океана движутся литосферные плиты, но раз уж мы в Иллинойсе, то с уверенностью могу сказать, что это просто мои дочери спускаются по лестнице.
Так и было.
– Боб! – вскрикнули они одновременно, ещё стоя в дверях, и смолкли, как будто истратили последний патрон в своих винтовках. Они посмотрели на отца, на Боба, потом друг на друга.
– Я, пожалуй, пройдусь по саду, – сказал отец. Дочери уставились на него.
– А может, по улице. Или вы хотите, чтобы я остался и был вашим рефери?
– Делай, что хочешь, – ответили девушки, и отец выскочил на улицу, пока Боб Джонс не начал пожимать руки его дочерям.
***
Вернувшись с прогулки, он обнаружил мать в гостиной.
– Как продвигается большой любовный экзамен? – спросил он.
– Сидят в саду под лампой и почти не говорят, – сказала мать. – Только смотрят друг на друга.
– Ничего же, если я немного подслушаю?
– Нет, ты что, это же нечестно.
– Милая моя, мы ведь не так часто присутствуем при таких грандиозных природных явлениях. Вряд ли я доберусь до Парикутина или Кракатау, я, может, даже не увижу Большой Каньон, но если уж в нашем саду расщепляют атомное ядро, я обязан посмотреть хотя бы на дым. Обещаю быть тихим как мышь.
Он прошёл на тёмную кухню и стал слушать.
– Хорошо, – продолжала Мэг в саду, – сколько вам лет?
– Восемнадцать ему, дурочка, – перебила её Мари.
– Что вы больше любите: баскетбол, бейсбол, танцы, плавание или хай-алай?
– Да нет же, – возмутилась Мари. – Не мешай всё в одну кучу: отдельно спорт, отдельно всё остальное! Будешь делать так, как в первый раз, и любой парень тебе скажет, что бейсбол лучше всего, и что с того? Давай так: что вы любите больше: танцевать или смотреть кино? Что скажете, Боб?
– Танцевать, – ответил Боб.
Обе завизжали от восторга и сделали пометки в своих листах.
«Дипломат, – подумал отец, – настоящий дипломат».
– Плавание или теннис? – допытывалась Мари.
– Плавание.
Они завизжали снова.
«Просто гений», – подумал отец.
Сёстры крутились вокруг Боба, как птички, вьющие гнёздышко. Они спрашивали его, любит ли он пиво или пломбир, свидания в субботу или в пятницу, спонтанные или запланированные; какой у него рост, любит ли он больше английский или историю, спорт или общественные работы. Боб Джонс уже начинал ёрзать и поглядывать в сад, но девицы упорно скрипели карандашами, шуршали листами, складывали и вычитали баллы.
Отец уже хотел оторваться от зрелища, когда прозвенел дверной звонок. Он открыл дверь, и в комнату влетела Пери Ларсен, милая, лёгкая на подъём блондинка со светящимися глазами. Смотреть на неё было всё равно что любоваться морем в солнечную погоду: всё двигается каждую секунду, меняется всё и сразу.
– Вот и я! – воскликнула она.
– И правда, вот и вы, – пробормотал отец.
– Я пришла судить, – объявила она.
– Да вы шутите!
– Нет-нет, я серьёзно; Мэг и Мари позвали меня, сказали, что не могут доверить друг другу подсчёт баллов, вот я и пришла. Джонс тоже здесь?
– А вон он: большая сосна, вокруг которой кружат маленькие дятлы.
– Бедный Джонс. Так интересно, правда?
Пери обошла его и выскользнула на кухню. Хлопнула задняя дверь.
Отец постоял, держась за подбородок и вспоминая, как выглядит Пери. Потом он повернулся к жене.
– Меня терзают сомнения, – произнёс он, – думаю, скоро разыграется драма. Кто-то будет рыдать, выть и рвать на себе волосы.
– Будет что-нибудь из «Медеи»?
– Или из «Грозового перевала», кто знает. Ты когда-нибудь присматривалась к Пери Ларсен? Потому что я, к сожалению, это сделал. У Мэг есть внешность, у Мари – индивидуальность, но у Пери – и то, и другое, да и голова на плечах тоже есть, как я успел заметить. Всё, что нужно, и в одном человеке. Чувствую, скоро разразится буря.
Ждать бури пришлось недолго.
В саду истошно завопили, потом яростно заспорили. Женские голоса надрывались всё громче. Девушки складывали баллы, вычитали их, умножали, делили и подставляли в алгебраические формулы. Отец стоял не двигаясь в центре гостиной и переводил матери все вопли.
– Пери говорит, что по очкам Боба получает Мари.
В саду кто-то взвыл.
– Поясняю: это Мэг.
– О боже, – вздохнула мать.
– Подожди, немного изменились позиции, – отец перешёл ближе к кухне. – Ух ты! Пери говорит, что ошиблась: если взять за основу футбол, хоккей и молочные коктейли, то Боб достанется Мэг.
Из сада донёсся рёв раненой львицы.
– А это уже Мари, – пояснил отец. – Пьёт муравьиный яд прямо при свидетелях.
– Стоп! – раздался голос.
– Стоп! – отец поднял руку, ожидая, пока вся гостиная, включая стулья, замрёт и прислушается.
– Опять проверяют? – спросила мать.
– Опять, – кивнул отец. – Пери Ларсен говорит, что количество очков одинаковое. Бобу придётся встречаться с обеими!
– Не может быть!
– Всё так и есть.
По саду пронёсся оглушительный рёв попавшего в капкан медведя.
– А вот ЭТО Боб Джонс, – заключил отец.
– Иди, посмотри на его лицо, – сказала мать.
– У меня есть предчувствие, что Пери Ларсен…
Задняя дверь распахнулась, и Мэг и Мари вбежали на кухню, размахивая листами:
– Пап, посчитай сам, скажи нам, помоги, пожалуйста, папа!
– Хорошо, хорошо.
Он посмотрел в сторону сада. Боб Джонс и Пери Ларсен остались вдвоём. Он прочистил горло, прикрыл глаза и взял карандаш.
– Почему бы вам, пока я считаю, не пойти обратно в сад и…
– Нет, пап, мы тут подождём.
– Но вы всё-таки…
– Мы подождём: считай, пап!
– Но…
– Ну папа!
– Ладно, ладно. Так, что тут у нас? Два балла за футбол, два за коктейли, и, дайте-ка взглянуть…
Он с минуту считал, пока дочери нервно следили за каждым его движением. В саду царила зловещая тишина. Отец поднимал глаза, прочищал горло, ошибался в расчётах. Наконец задняя дверь распахнулась, и Пери Ларсен с улыбкой на лице впорхнула в дом.
– Как продвигается? – спросила она.
– Медленно, – сказал отец. – А, может, быстро. Это как посмотреть.
– Я совсем забыла: меня ждёт работа по дому. Пора бежать, – и Пери уже была у входной двери.
– Пери, вернись! – крикнули сёстры, но было поздно.
Задняя дверь молчала, но как только отец приступил к завершению, она отворилась снова, и в гостиную, глупо моргая, вошла большая сосна.
– Ну, было очень приятно с вами познакомиться, – хихикнул Боб Джонс. Вид у него при этом был такой, будто его ударили мешком по голове.
– Нет, Боб, и ты тоже!
– Только что вспомнил: сегодня же тренировка по бейсболу. Вылетело из головы. Спасибо за персики, мистер Файфилд.
– Благодари мою жену, это она их выращивала.
Боб Джонс бродил по дому, всё ещё выглядя так, как будто его ударили, желал всем спокойной ночи, извинялся и смеялся над собой. Наконец он вышел. Было слышно, как он споткнулся на ступеньках и опять рассмеялся.
– Папа! – воскликнули сёстры.
– Ну? – спросила мать.
Отец повернулся к ним. Его поразили бледные как смерть лица дочерей. Они смотрели на него и ждали вердикта.
– Пап, – спросили они, – так что там получилось?
– Дорогие мои, – начал отец, глубоко вдохнув и садясь обратно в кресло. – Могу поклясться, что Мэг получила красивый круглый нуль, а Мари – что-то примерно той же формы и содержания. По-другому, дамы, никто из вас не получит этого храбро сражавшегося юношу. Вы забыли о двух маленьких вещах.
– О каких же?
Он тихо прошёл в спальню и вернулся с косметичкой жены. Из неё он достал флакон духов и красную помаду и предъявил их дочерям.
– Вот об этом вы забыли, – сказал отец. – И ещё: видели вы лицо Боба Джонса, когда он уходил?
Сёстры молча кивнули.
– Запомните это лицо, – сказал отец. – Если вы увидите такое лицо ещё раз, это будет значить, что вам надо было замолчать ещё полчаса назад. Не думаю, что вы ещё увидите мистера Джонса.
Сёстры тихо простонали.
– А теперь, – сказал отец, посмотрев на часы, – вот что я вам скажу: через пятнадцать минут в нашем крематории на заднем дворе состоится небольшая церемония, куда вас просят прийти в сопровождении всех ваших учебников по психологии, тестов, экзаменов и конкурсов, которые вы составили. Я лично проведу обряд сожжения. Потом мы все вместе направимся в ближайший кинотеатр на самый длинный сеанс и выйдем оттуда обновлёнными. Мы поймём, что завтра будет новый день, а Боб Джонс не так уж высок, темноволос и красив, как нам казалось.
– Есть, сэр, – кивнула Мэг.
– Есть, сэр, – кивнула Мари.
И отец взял лист и поверх всех баллов и результатов экзамена вывел: «Пери Ларсен – 1, семейная команда – 0».
– А теперь, команда, собирайтесь!
Сёстры поплелись по лестнице, но наверху перешли на бег.
Отец сел в кресло, закурил трубку и с видом философа сделал несколько затяжек.
– Они научатся, – произнёс он.
Мать молча кивнула.
– Тебе придётся дать им пару уроков, – продолжил он.
Она опять молча кивнула.
– Вот это вечер, – сказал отец.
И мать снова промолчала, потому что была из тех женщин, какими её муж хотел увидеть обеих своих дочерей. Всё ещё не говоря ни слова, она встала, с улыбкой подошла к мужу и поцеловала его в щёку. И они оба, также без слов, пошли в другие комнаты, чтобы собраться в кино.
“He’s tall,” said Meg, seventeen.
“He’s very dark,” said Marie, almost eighteen.
“He’s handsome.”
“And he’s coming here tonight — this very night — to see us.”
“To see both of you?” cried father. He was always crying out. After twenty years of marriage and seventeen years of daughters it was his natural tone of voice. “To see both of you?” cried father, again.
“To see both of us,” said Meg.
“Both of us,” said Marie, and smiled at her supper steak.
“I’m not hungry,” said Meg.
“Me neither,” said Marie.
“That steak,” cried father, “cost one dollar and fifteen cents a pound. As of this very minute, you are hungry.”
The daughters ate quietly, sort of jiggling in their chairs.
“Stop jiggling,” cried father.
They glanced at the door.
Stop glancing at the door,” said father. “You’ll poke your eyes out with your forks.”
“He’s tall,” said Meg.
“He’s quite dark,” said Marie.
“He’s handsome,” said father to mother, as she entered from the kitchen. “Do more women go insane in the springtime than at any other time?”
“Asylums fill up in June,” said mother.
“These two,” said father, “have been wandering around the room in a catatonic stupor since four this afternoon. It seems they are dividing this young gentleman who is coming here tonight as neatly as a birthday cake. I fell like a visitor at a packing plant, an instant before some dumb brute is cracked on the head and split between a couple of competitors. Does this boy know what he’s getting into?”
“Boys warn each other,” said mother. “As I recall.”
“It seemed to do me no good,” said father.
“When you are seventeen you are an idiot, when you are eighteen you are a moron, at twenty you have developed upward to being a blockhead, by twenty-five you are a simp, at thirty you are a middlebrain, and it is only now at the fine age of forty that I have simmered down to being nothing but a fool. Therefore my heart bleeds for this young ox arriving tonight for the ancient Inca rites.”
“Oh, don’t talk so violently,” said mother.
“They can’t understand English as l speak it at this moment,” said father. “Everything runs off them like rain on a roof. There are only a few words that affect them now. Watch!” He leaned forward at the blank-eyed girls who were dreaming over their knives and forks.
“Love,” said father.
The girls jumped.
“Romance,” said father.
The girls jumped again.
“June,” said father. “Wedding.”
The girls were thrown into a gentle convulsion.
“Now,” said father, “please pass the gravy.”
***
“Good evening,” said father out the front door.
“Hi,” said the tall, dark, handsome boy. “l»m Bob Jones.”
“What an uncommon name,” said father under his breath. “Come on in, Mr. Jones. The girls are upstairs borrowing clothes from each other to impress you.”
“Thanks,” said Bob Jones, coming in and towering over father.
“There’s a lot of you,” observed father. “What did you do, start lifting Pullman cars when you were one month old?”
“Oh, I wouldn’t say that,” said Bob Jones, shaking hands and making father do something of a Highland fling before being released. There was a death rictus on father’s face as he turned and led the bull back into the amiably decorated slaughterhouse.
“Sit down, son,” said father. “No, not on that chair. That’s a modern chair. It’ll only hold one person at a time. Don’t sit there. Sit anywhere else. Which one of the girls are you going with?”
“They haven’t decided yet,” said Bob Jones, smiling.
“Don’t you have any say in this, boy? Stand up for your rights!”
“I’ve got a preference, but frankly, sir, I’m afraid to state it,” said Jones. “I’m afraid there»d be some sort of killing.”
“Fingernails and nail files,” said father. “A horrible death. Well now, let me give you a little advice. But first of all, what would you like for your last supper? Get you anything? Sandwich, fruit, cigarette, blindfold?”
“I’II just pick on this fruit here.” And Bob Jones grabbed a handful of peaches from the coffee table and put them in his furnace while father was getting two breaths.
“About my advice,” Father closed his mouth. “Meg is prettier, but Marie has more personality. It’s a tone-up. Either one of them would make a good wife, Bob,”
“Hey, don’t rush me!”
“Nobody’s rushing. Think it over. Any time this week. But tell me, how will the girls decide which one gets you?”
“They’re giving me a test.”
“A test!”
“You know, some sort of written and oral examination like at school.”
“Good Lord, I’ve never heard of such a thing!”
“Yeah, it’s pretty rugged. I»m nervous as a cat.”
“And do you mean you»ll stand for that sort of thing?”
“Well, sir, we’ve all read a little psychology and we»re going at this thing scientifically. After all, you don’t want a basketball lover to go around with a basketball hater, do you?”
“Come to think of it, it does sound unbelievable.”
“That’s right,” said Bob Jones, seriously. ‘so they quiz me and quiz each other and l quiz them, too, and between us all we work it out.”
“Well, l never!” said father, stunned.
“Do you — er” — the boy hesitated — “have any idea, sir, of the king of questions they’ll ask me? Have they discussed it at table?”
“Bob, that would be cribbing, wouldn’t it, for me to tell you?”
“Yeah,” He laughed nervously, “I guess it would,” He ate another peach in two bites.
“But, to be frank with you,” said father, “I have seen and heard nothing. The witches have brewed their poison in private. They’ll be down with their Borgia rings any moment. Have another peach, Bob.”
“If you don’t mind,” said Bob Jones.
The house gave a warning shake.
“If this were California,” said father, eying the trembling chandelier, “I would suspect the dropping of an oceanic fault, an earth tremor. But seeing as bow this is Illinois, that can only be Meg and Marie coming downstairs.”
It was.
“Bob!” they both cried, in the doorway, and then fell silent, us if they had fired off the last gun in a war and were out of ammunition. They stared at father, at Bob Jones, then at each other.
“I think I’ll take a walk around the garden,” said father. The girls looked appalled.
“I mean, the block,” said father.
“Or would you rather I stayed to referee?”
“Do anything you like,” said the girls.
Father hurried past Bob Jones before he was trapped into shaking hands.
***
Coming back from his walk he found mother in the living room. “How is the big love exam coming?” be inquired.
“They’re sitting out in the garden with the light on and they’ve hardly said anything so far,” said mother. “They are sort of looking at one another.”
“Does anyone mind if I eavesdrop a bit?”
“Oh, now, don’t do that. It’s not fair.”
“My dear wife, it isn’t often in life that one can sit in on a sensational natural event like this. I couldn’t make it to Paricutin or Krakatao, I’ll probably never see the Grand Canyon, but when you have nuclear fission in your own garden, it’s time go out and look at the smoke. I’ll be very sly.”
He went into the darkened kitchen and stood listening. “All right,” said Meg, in the garden.
“How old are you?”
‘Silly, he’s eighteen,” said Marie.
“Which do you like best, basketball, baseball, dancing, swimming, or jaialai?”
“No, no,” protested Marie. “Put sports together in one lump, and entertainments in one lump, but don’t mix them! Anyone knows if you mix sports and other things, all a boy can do is say he likes baseball and let it go at that. The way to ask is, do you like dancing or going to the show best? How about that, Bob?”
“Dancing,” said Bob.
Both girls squealed. They made marks on their score cards. A diplomat, thought father. A real diplomat.
“Do you like swimming or tennis?” asked Marie.
“Swimming.”
The girls squealed again.
“Genius,” murmured father.
The girls were at Bob Jones like a family of magpies building a nest. Did he like malts or sundaes, Saturday-night dates of Friday-night ones; did he like going steady or intermittent; how tall was he; did he like English or history; athletics or social activities? Bob Jones began to fidget a little and glance about the garden. Pencils scribbled, papers turned, scores were made or unmade.
Father was about to retreat from the tumultuous scene when the front door-bell went ‘shave-and-a-Haircut-Two-Bits” and a moment Inter as he answered it, in bounced Peri Larsen, a very blond sweet girl, quick on her feet and flashing of eye. Looking at her was like watching the sea on a sunny day, something going on all the time here, there and everywhere.
“Here I am!” she cried.
“There you are indeed,” said father.
“I’m here to referee,” said Peri.
“You’re joking!”
“No; Meg and Marie called me earlier, said they couldn’t trust each other to add up the scores right, so would I come over. Is Jones here?”
“Jones is the mountain in the garden, with the two woodpeckers flying in circles around it.”
“Poor Jones. Isn»t it crazy fun?” Peri leaped past him and headed for the kitchen. The back door slammed.
Father stood with his hand on his chin, remembering how she had looked, running. He turned to mother. “I have a deep feeling of sadness,” he said, “l sense a tragedy about to occur. Much weeping, wailing and tearing of hair.”
«Something out of Medea?” asked mother.
“Or Wuthering Height, heaven knows. Have you ever noticed Peri Larsen? I have. Most unfortunate. Meg has good looks, Marie the personality, but Peri Larsen has both, and a brain, as l recall from her honor society – in one body. “Wait for the storm to break.”
It was not long in breaking. A great shout and a squabbling arose in the garden. Feminine voices lifted in protest. Scores were being added, subtracted, divided, and worked into algebraic formulas. Father stood rigid in the center of the living room, translating the screams to mother.
“Now Peri says the scorecards prove that Marie should get Bob Jones.” Somebody wailed.
“That’s Meg wailing, in case you don’t know.”
“Oh, lord!” said mother.
“Hold on; a shift in the line,” said father. He edged toward the kitchen.
“Oops! Peri says she added wrong. Leaning on football, ice hockey and malted milks, it comes out that Meg gets Bob Jones!”
From the garden came the cry of a wounded lioness.
“That was the other daughter,” said father. “Taking ant poison on the spot.”
“Hold on!” said a voice.
“Hold on!” Father put a hand up to the living room, cautioning every chair to be quiet.
“They’re checking it again?” asked mother.
“Right,” said father.
“Peri Larsen says that both of the scorecards come out even. So Bob has to go with both of them!” said father.
“No!”
“Yes.”
There was a great thundering murmur which subsided. The sound of a trapped bear.
“That was Bob Jones,” said father.
“Go take a look at his face,” said mother.
“Dear Peri Larsen, l have a feeling she ——“
The back door burst open and Meg and Marie rushed in, waving papers. “Dad, you add it up, you tell us, you make the total. Will you, please help us, dad!”
“All right, all right.” He glanced toward the back door. Bob Jones and Peri Larsen were out in the garden alone. He cleared his throat and shut his eyes. Then he took the pencil.
“Why don’t you, while I»m figuring this out, go back out to the garden and ——“ “We’ll wait, dad.”
“But you should ——-“
“We’ll wait: you add it up.”
“But ——”
“Oh, dad!”
“All right, all right. Here we go. Two points for football, two for malteds, and, let’s see _____”
He worked on it for a minute, with both girls nervously tugging at his elbows. The garden was ominously silent. He kept glancing up, clearing his throat, and making small errors. At last, the back door opened, and, smiling. Peri Larsen walked through the house. “How’s it coming?” she asked.
“Slow,” said father. “Or maybe fast. It’s all in how you look at it.”
“I just remembered some homework. Gee! I got to run,” said Peri, and was out the front door in an instant.
“Peri, come back!” cried the girls, but she was gone.
The back door was very quiet. And then, as father worked out the last details, the back door opened again and the walking mountain came through the house, blinking somewhat foolishly.
Looking as if he had been hit on the head, Bob Jones said, “Well, it’s been nice. See you around.“ He sort of giggled.
“Bob, you’re not going!”
“Just remembered I got baseball practice tonight at the field. Clean out of my mind. Thanks for the peaches, Mr. Fifield.”
“Don’t thank me. Thank their mother for raising them right,” said father.
Bob Jones, looking as if he had been hit by several anvils, wandered about the room saying good night, collided with himself, it seemed, and stepped out the front door, apologizing. They heard him fall down the front steps and get up, laughing.
“Dad!” cried the two girls. “Well,” said mother.
Father went back to the figures. He was afraid to look up the girls’ pale faces. They were watching him put the very last touches to the totals.
“Dad,” they said, “what’s it add up to?”
“Daughters,” he said, taking a deep breath and sitting back, “I figure it that Meg has a nice round zero, and Marie has a cipher of comparable size and origin. In other words, girls, neither of you gets the boy who walks like a man. You forgot to add two little things.”
“What?”
He walked to the bedroom silently, came back with their mother’s purse. From it he extracted a bottle of perfume and a single brass tube of red lipstick.
“You forgot about these.” He said. “Did you see Bob Jones’ face when he wandered out of here?”
They nodded mutely,
“Remember that look,” said father.
“When you see that look, it means you should have stopped talking half an hour ago. I don’t think you will be seeing Mr. Jones again.”
The two girls wailed quietly.
“In fifteen minutes”, said father, checking his watch, “there will be a small ceremony at the incinerator behind our house. You are asked to attend, bringing your tests, exams, quizzes and tomes on psychology. I will officiate in a burning of the books. We will then all head for the nearest theater to see a double feature and come out refreshed, realizing that tomorrow is another day and Bob Jones is neither as tall nor us dark nor as handsome as we once somehow thought he was.”
“Yes, sir,” said Meg.
“Yes, sir,” said Marie.
Father wrote across the exam papers: Peri Larsen — 1, Home Team — 0.
“All right, team, hit the showers!”
The girls went upstairs slowly. At the top they started to run.
Father sat down and lit his pipe and puffed on it philosophically. “They’ll learn,” he said.
Mother nodded quietly.
“You’ll have to give them a few examples,” said father.
Mother nodded again, in silence.
“It’s been quite an evening,” said father.
Mother, being the sort of woman he hoped his daughters would someday resemble, said nothing.
Still saying nothing, mother got up, smiling, walked over to father, kissed him on the cheek. Then, quietly, neither of them saying a word in a silent house, they moved through the halls and rooms, getting ready to go out to the late show.
