XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Necessitas, Vis, Libertas.

Кому угодно — пусть переводит.

И. С. Тургенев.

— Выйти пройтись, что ли?..

Пять, четыре, три, два, один…

Монетка звонко приземляется на стол. Решка.

— Как-нибудь потом.

—

— Чаю?

Пять, четыре, три, два, один… Решка.

— Не сейчас.

—-

— Может, уже лечь спать?

Пять, четыре, три, два, один… Решка.

(А в голове — «Что я стану делать, когда выпадет орел?»)

— Значит, чуть позже.

—

Может быть, ставить все на волю случая было ошибкой, но снять с себя ответственность – этот черный, словно слипшийся с кожей – глубже – с кровью, с сердцем, — плащ – хотелось слишком сильно. Куда проще, когда все за тебя решают другие, особенно – независимый эксперт – монета, которой нет дела до обстоятельств.

Может быть, ставить все на волю случая было ошибкой, поэтому неудивительно, что Алек в скором времени превратился в темный скрюченный комок, способный лишь на то, чтобы резко выпрямить большой палец и сосчитать до пяти.

Может быть, ставить все на волю случая было ошибкой, но куда большей ошибкой было бы этого не сделать.

«Когда в мире существует всего два цвета – две стороны, жить становится намного проще».

—

20 июня 1783 г.

— Да остановитесь же, выслушайте меня! Вы мне нужны, черт возьми, вы мне нужны! – за Алеком бежал, очень быстро перебирая коротенькими ножками, низенький человечек, писклявым голосом выплевывая слова – первые, что попадались под язык, — лишь бы заставить Алека остановиться.

Алек круто повернулся, сверху вниз посмотрел на человечка и сквозь зубы проговорил:

— Я же сказал, я не буду работать на вас.

— Да зачем же работать, помилуйте! Всего один портрет и… — снова затараторил человечек, но Алек не выдержал и схватил его за ворот кружевной рубашки.

— И меня отправят за решетку! Вы ведь сами не понимаете, о чем говорите. Мне запретили рисовать три года назад, з-а-п-р-е-т-и-л-и. С тех пор я не брал в руки кисти, и не возьму!

Алек выпустил рубашку – человечка – и направился к выходу.

— Вы правда думаете, — Алек застыл, потому что теперь голос человечка звучал очень неожиданно-неестественно: низко. — Вы правда думаете, что я пошел бы сюда, к вам в мастерскую – не зная вас? Не зная вашей истории? Вы были единственным художником в городе, способным оживлять портреты – и это мне известно! Поэтому, я прошу вас – всего один портрет… Понимаете? Я пришел именно к вам – не просто так.

Алек оперся о стену, закатил глаза к потолку.

— Не из проверки? – глухо спросил он.

Человечек покачал головой.

Алек ничего не говорил. Тогда человечек подошел к нему, достал из кармана брюк что-то, завернутое в платочек – развернул – внутри оказался медальон с портретом белокурой девчушки лет семи, с улыбкой во весь рот – и без передних зубов.

— Дочка, — шепнул человечек, с улыбкой разглядывая медальон, потом вдруг словно опомнился и часто-часто заморгал. — Играла во дворе, расшиблась, не доглядел… Мне бы хоть раз еще заговорить с ней, понимаете… А насчет проверки не беспокойтесь – я могу следить, что в городе делается… Предупреждать вас…

— Нет, — упавшим голосом просипел Алек, дрожащими руками забирая медальон. – Это я сам, сам… Пусть… вина моя.

Человечек – впервые – посмотрел Алеку в глаза – с жаром стиснул его руку – вложил в нее золотую монетку – и – удалился.

Алек завернул медальон в платок и спрятал его в карман измазанных шаровар. Потом покрутил в руках монетку, согнул большой палец и положил монетку на него. Выпрямил.

Пять, четыре, три, два, один… Орел.

—

— А сейчас?

Пять, четыре, три, два, один… Решка.

Зевок. Еще один. Глаза начинают тяжелеть и слипаться.

— Позже…

—

22 июня 1783 г.

Алек рисовал с самого утра. Кисти, краски, натянутый холст – и полные энтузиазма глаза – нет, весь он, от кончиков пальцев до пят был полон этого невероятного, опьяняющего экстаза. За все 10 лет работы Мольера просили оживлять Джоконду, Петра I или Маяковского – забавы ради, но никто и никогда – из чувств. Был, правда, один молодой – невесту похоронил за три дня до свадьбы – да и тот возмущался после, что через холст нельзя, дескать, ощутить «тепло любимого тела…»

«Это все брехня, профанация — бормотал Алек, набрасывая карандашом эскиз. — А как бы узнать – от Бога это, или проклятие?»

—

23 июня 1783 г.

Алек закончил наносить набросок. Занялся цветом. Первой на холсте выступила копна белых, длинных, вьющихся волос, за ней – легкие, но уже очень точные черты лица. На какой-то миг ему показалось даже, что это жульничество – у некоторых и за всю жизнь не выходит ни одного шедевра, а ему – самоучке из подворотни – даже стараться не надо: кисть словно сама рисует все за него.

«На то ли я поставил свою жизнь?»

Нет ответа. Пока Алек скрючивается надо мольбертом, поминутно испуганно вздрагивая и оглядываясь – нет ответа. Остается писать, писать – но зато – хоть один раз в жизни – Алек употребит свой дар – на благо.

(Проклятие?)

На холсте высветились желтые, цвета болезненного – через облака – солнца, глаза.

— Ну, привет.

Один раз в жизни… Последний раз.

—

— Может хотя бы сейчас?..

Пять, четыре, три… считать становится все труднее. И думать – голова словно свинцовая.

Два, один… Решка. Не спать…

—

27 июня 1783 г.

Алек не спал всю ночь – он работал. К утру портрет оказался почти готов – не хватало губ. К этой детали Алек относился особенно бережно – некий завершающий обряд; именно с того момента, как губы окажутся на холсте, портрет сможет заговорить. Пухленький, слегка надутый – словно обиделась – ротик за пару минут оказался на своем месте. Алек немного отошел от холста, оглядел его и улыбнулся:

— Как тебя зовут?

Улыбнулась и девочка:

— …

Договорить она не успела – дверь в мастерскую резко зашаталась, заходила ходуном – и вышла из петель. Двое — в военной форме – ввалились внутрь, повалили Алека на пол – монета из кармана его измазанных шаровар выпала – и покатилась прямо под ноги низенькому человечку, широко раскрытыми – как у рыбы – глазами наблюдающему за происходящим.

Выбраться Алек не мог – ему оставалось смотреть. Он смотрел, как громят его мастерскую, как закрашивают черной краской только что законченный портрет, оставляя только белые проплешины в местах, где должны были быть волосы.

«Когда в мире существует всего два цвета — две стороны, жизнь становится намного проще».

…Он смотрел – в широко раскрытые – как у рыбы – глаза низенького человечка, к ногам которого покатилась монета.

Последнее, что увидел Алек – человечка, резко распрямляющего большой палец. Монета упала на пол. Решка.

«Я ничего не знаю! Он сам, вина его! Он украл мой медальон!..»

—

Опуская голову на грудь, уже едва-едва разлепляя глаза:

— Последний раз…

Пять, четыре, три…

«Об этом ты узнаешь только перед самой смертью – только тогда скажу я тебе, было ли это твоим призванием – или проклятием – и зря ли ты на это поставил жизнь свою…»

Монета упала ребром.