Когда мне было шестнадцать лет, я любила подземные переходы и яркие платья. Я была маленькой голубоглазой девчушкой, с волнистыми волосами. Еще я очень любила теряться в толпе людей. Любила я ощущение, что ты один — маленький мир, среди еще ста таких же миров. Но твой — особенный, сокрытый от глаз многих. А кому его открыть выбираю только я. Но казалась странной мне еще одна вещь, я думала, что и сама не знаю, что же прячется в этом мире. И это самое условное «что-то», о котором я ничего не знаю, но так старательно пытаюсь найти и узнать, меня и пугало. Однако жизнь шла… Кто бы мог подумать, что все изменится так скоро? Или не совсем скоро…?
Отца я никогда не видела, а мама о нем не говорила. Не сказать, что разговоры на эту тему были в нашем маленьком женском обществе табу, но что-то каждый раз мешало моим любопытным детским расспросам. А когда я чуть подросла, смысла в них уже не находила. Жили мы вдвоем, не очень богато, но и нельзя сказать, что бедно. Мама очень старалась, чтобы у меня все было. Но в первую очередь, чтобы я никогда не была одна. Мы были очень близки. Но чем взрослее я становилась, тем больше от нее закрывалась, и постоянно меняла замки в дверях моего маленького мирка.
В одну из совершенно невыдающихся и одинаковых недель в наши женские планы входил поход за продуктами, многим покажется, что это совершенно обычный день, нестоящий внимания, но они будут глубоко ошибаться. Ведь именно тогда моя жизнь изменилась до неузнаваемости, о чем я, собственно, узнала не сразу.
Как всегда, выйдя из магазина, я убежала в толпу, любила быть одна. В толпу вовсе не знакомых мне людей. Никто не был знаком в этой праздной кучке, тяжело идущих бесхвостых обезьян. Они шли опустив, забитую своими мыслями и проблемами, голову. Никто из них не улыбался. И знаете, я думаю, у всех них было точно такое же ощущение. Ощущение пожирающей тебя изнутри, жестокой, беспощадной пустоты. А самое страшное в этой пустоте то, что ее создал сам человек. И она гложет его, убивает все эмоции, все чувства. Когда-либо дорогое становится тебе чуждым. Жизнь, прекрасная жизнь, твоя жизнь, становится ненужной и блеклой. Это чувство, словно ты холодильник. В тебе много чего, ты всем нужен, но открыв тебя, они не видят колбасы, не видят масла или сыра, а ты дышишь на них своим холодом. Ты холодный и никому больше ненужный, неоправданные ожидания, разбитые надежды – вот кем ты оказываешься для всех. И ты думаешь об этом, и это не дает тебе покоя. И ничто не может оторвать тебя от самокопания, от твоей пустоты. Ничто кроме…
Скрежет колес, крики, толпа, окружающая происходящее. Как мухи на мед слетались зеваки. И не важно было этим мухам, мед ли там был в самом деле. Кто-то столбенел от ужаса, кто-то падал в обморок, кто-то кричал, но самыми страшными и бесчеловечными были те, кого это забавляло. Они слетались на зрелище, посмотреть, развлечь себя. А страшно то, что это таится в каждом человеке. Любопытство, как врожденная черта, которая или движет тобой или сидит тихо-тихо в глубине души. Но весь этот интерес, азартный ажиотаж проходит, как только трагедия касается их самих. Как только проблема становится ни чьей-то там, они прячут лицо, истерят, плачут. Это больше не забавляет их. Но меня всегда впечатляли те, кто проходил мимо. Возможно, они боялись, боялись на столько, что зарывались еще сильнее, не видели и не слышали ничего. Абстрагировались от всего мира. От страха? От эгоизма? От чего же? Мне это было чуждо, и я, казалось, даже завидовала им. Я была из тех, кто с бледным лицом и напуганными глазами стоит, теряя ощущение места и времени.
Я обернулась, словно в замедленном режиме, подобном фильмам Голливуда. Глазами я искала маму, искала с надеждой и паникой, я словно чувствовала неладное, чувствовала беду. Расталкивая толпу, я двигалась к дороге. Страх от еще неувиденного охватывал меня. В последний момент я закрыла глаза, закрыла, не хотела видеть этого, будто внушая себе теорию кота Шредингера. Но открыв глаза… То, что я увидела… Знакомый цвет волос, одежду, которую лично гладила этим утром, меня окутала дикая паника, звериный страх; пакет, с только — что купленным тортиком, падает из рук… Шум толпы, сирена скорой, люди, пытающиеся достучаться до меня, все мимо. Не могу пошевелиться, не могу. Что в этом всем страшнее? То, что она уже возможно мертва? То, что я, кажется, приняла это или наоборот отказываюсь верить? Или наполненное ужасом лицо той бедной женщины напротив? Она видит меня, видит чуть ли не точную копию сбитой женщины. Она ничего не может сделать, и никто не может. Они не могут даже вернуть меня в реальность. Ведь единственная мысль, которая крутится в моей в голове – это: «Почему меня не было рядом, я могла ее спасти, почему я убежала?» В этот момент будто всю душу заполонило море слез, подступающих комом к горлу, будто в том самом холодильнике нет ничего. Нет ни тепла, ни холода. Ни колбасы, ни сыра. Ничего нет. И все замки твоего мира сорваны с дверей. А двери медленно исчезают, оставляя вместо себя бетонные стены. Сойдешь ли ты с ума или будешь ломать стены? Станешь ли ты ставить новые двери, чтобы повесить на них очередные замки?
Скорая, сирена, поездка. И вот сидишь в больнице, нюхая тяжелый больничный воздух, тихо захлебываясь в слезах. Взгляд пуст, руки трясутся, а жизнь теперь не имеет смысла. И именно в тот момент, когда ты ледяными руками сжимаешь черт знает чей носовой платок, подходит врач, его слова врезаются в слух, но все еще еле слышимы для тебя: «Шанс есть, но потеряно много крови». И в этот момент, в этот самый момент, я проявила настоящую детскую трусость. Она чужда детям, но так знакома взрослым. Убежать от ответственности, от всех проблем. И если бежать без остановок, то может казаться, что однажды ты найдешь финиш. Это будет обрыв перед бушующим морем. Позади тебя луга, леса, а впереди – покой. Морское дно, которое унесет с собой все тайны и секреты. Скроет твою трусость.
Да, я убежала, и сейчас, рассказывая эту историю, я говорю это лишь с каплей стыда. Я не знаю, как бы повернулась судьба, если бы я проявила чуть больше стойкости. Зайдя в безлюдный подземный переход, ведущий к еще не застроенному пустырю, я почувствовала слабость. Она была сравнима с полной потерей сил, хотя, могу полагать, это и была полная потеря сил. В моих глазах тускнело, а ноги подкашивались, но меня тянуло вперед как в омут. Все вдруг изменилось. Хотя казалось, что не изменилось ничего. Но я замечала, я понимала. Маленькие детали, настолько крохотные, что любой другой, прошел бы мимо, и, думаю, умер бы от страха в ту же секунду.
Я вышла из перехода, и, наверное, ничто не сможет снять с меня пелену, но это… На тротуаре стояли три огромных крота в смокингах и очках! Я широко открыла глаза и поводила перед собой рукой.
— Нееет, это не сон – бормотала я под нос. А кроты тем временем вели свой обыденный диалог:
— Сегодня, в мой отдел поступило странное дело, – сказал первый крот, поправляя очки. – На рассмотрение смерти пришла женщина, провинностей на ней не было, как и болезней. Жизненный цикл еще долгий.
— Может это была ошибка? – спросил второй, раскуривая сигару.
– Скорее всего, она оттолкнула жертву и попала под машину сама. В любом случае, это не исключение. Как приду, нужно будет в первую очередь поставить печать на него. Если в канцелярии ошиблись, это их проблемы. Я не буду портить свою статистику из-за чьей-то глупости. – продолжал первый своим гнусящим голосом.
– Неужели они распоряжаются жизнями людей просто так?! – эта мысль поразила и возмутила меня. Никто не в праве решать кому жить, а кому нет. Тем более таким, как они!
— А что, если сейчас они говорят о маме? – я не успела даже продумать план, как в ту же секунду побежала за идущими вперевалочку кротами. Они шли в сторону огромного здания, оно уходило вверх за облака. Полагаю, кончается оно только в космосе, если он, конечно, тут был. Хотя и сами кроты были не меньше трех метров. Меня они, наверняка, приняли за муху или вообще не заметили.
Огромное здание представляло собой министерство дел смертных, о чем повествовала всем мимо проходящим табличка на его массивных дверях. Я увязалась за первым кротом, и долго петляя по красивейшим коридорам, которые для них были ничем иным, как обыденностью, наконец прошмыгнула в его кабинет. Меня поражало, что они не замечали ни шикарных люстр, ни ковров, ни лепнины. И уж тем более они не обращали никакого внимания на то, что это все в идеальной чистоте! Кабинет крота не отличался ничем особенным, кроме, разумеется, размеров, от обычных офисов моего, с недавнего момента, маленького мира. Я спряталась за кожаным диваном. Он был настолько блестящий и чистенький, что, я невольно решила, что диван был новым. Крот долго ворошил бумаги и уронил одну на пол. Поток ветра из кондиционера подхватил документ и буквально принес его к моим ногам. Фотография моей мамы. Листок был больше меня раза в два, ее имя, фамилия, отчество… Печати на нем не было, и это меня радовало. Из глаз невольно покатились слезы. Я дотронулась до листа, и он мгновенно уменьшился до размера А4. Я смотрела на это лист, на ее фото, в ее глаза… Опять потерялась, опять забылась.
— Отдай это, – проговорил Крот. Я, казалось, сошла с ума, раз не заметила трехметрового крота.
– Но это дело моей матери, пожалуйста, что Вам стоит? – Умоляла я со слезами. Я понятия не имела, что с ним делать, но одно я знала точно. Подпись сюда поставлена не будет.
— Ничем не могу тебе помочь, мы не должны помогать смертным, отдай. – отвечал он без доли желания возиться со мной. Равнодушен, до смешного неуклюж и мерзок. Волновало ли его, что человек попал не просто в его мир, а в его кабинет? Определенно нет!
– Пожалуйста, проявите хоть каплю сочувствия, будь вы на моем месте, что бы Вы чувствовали? – слезно говорила я.
– Сочувствие? На твоем месте? – Крот громко засмеялся. – Мы, кроты, подписываем дела о смертях миллионов людей в день. Это наша работа, проявляй мы его к каждому, люди бы не умирали вообще! – Его ярое нежелание помогать мне чувствовалось даже во взгляде, сквозь его круглые черные очки. Но и сдаваться я не собиралась. Плана в моей голове как не было, так и нет, но тут мой взгляд упал на имя крота в документе моей матери.
«Отправлено на рассмотрение Алонсо Бернарду Фильдскому Печать Подпись»
Алонсо?! Что? Кроты итальянцы это уже слишком! Однако…
— Allons-y, Алонсо! – крикнула я, совершенно не понимая, что делаю, быстро прошмыгнула в дверную щель и, выбежав в коридор, дернула за первую попавшуюся на глаза ручку двери небольшого размера. Это был архив, по крайней мере, мне хотелось так думать. Миллионы высочайших шкафов, множество стоек, на которых лежали документы, книги и папки. В самом конце стояла женщина. Наверняка, она была архивариусом.
Увидев меня, женщина направилась к двери, в которую я только что вошла. Я не знала хорошо это или плохо, но обстановка подсказывала мне, что пора бежать и отсюда. Бежать? А куда? В коридоре меня ждет не дождется разъяренный крот! Остается только… врать. Женщина была все ближе и ближе, а я все отчетливее видела, что у нее не было ушей. Ну как не было… Они у нее были, вот только кошачьи. Увидев это, еще день, да что там день, час назад, я бы ахнула и не поверила. Но сейчас — это казалось мне самым адекватным. Подумаешь, уши. Не рога же, в конце концов, да и копыт у нее нет, бояться нечего.
— Извините, я тут заблудилась, как мне выйти из этого здания? – имитируя уверенность сказала я, медленно убирая бумажку в карман куртки. Я надеялась хоть на каплю сожаления или понимания с ее стороны. Ну или хотя бы на глупость и доверчивость. Однако, женщина повела ухом и пробормотала: «Опять человек… пусть внизу разбираются» – она закатила глаза и щелкнула пальцами, и я оказалась в какой-то камере.
В углу спал парень. Несмотря на то, что рядом была, пусть и не презентабельного вида, но скамейка, он сидел на полу. Странно, что именно он привлек мое внимание в первую очередь. Хотя через долю секунды я уже забыла о нем и ухватилась за решетку, чтобы увидеть, что находится за ней. Длинный, серый и мрачный коридор с множеством таких же камер, и конца ему не было видно. Оптимизма и радости в этом я определенно не находила. Эмоции смешались, их было много. Романтический героизм вытеснил страх. Кажется, я сошла с ума и скоро проснусь в палате психбольницы! И тут я обернулась. Парень! На этот раз я не могла оторвать глаз от его лица, даже подошла поближе, чтобы рассмотреть. Что-то влекло меня, тянуло… Я увидела свежую, еще кровоточащую рану, на левой щеке. Руки были избиты в кровь, а волосы слегка взъерошены. Находиться рядом с ним любому другому человеку было бы банально страшно, но не мне. Еще пару часов назад я шла с любимой мамой, у меня была спокойная жизнь, а моим хобби было подростковое самоедство, которое, казалось, никогда не кончится. Я познавала мир с плохой стороны, розовые очки медленно становились прозрачными. Но сейчас, сейчас мне пришлось снять любую призму с глаз, чтобы выжить и спасти. И я решила разбудить его. Это желание появилось у меня резко, еще секунду назад я его боялась или… нет… я никогда его не боялась, мне казалось, что я его знаю.
— Извините, – дотронувшись до его плеча, сказала я.
– мм? – он открыл глаза и, подняв голову, пробежался взглядом по мне.
– Вы не знаете, как отсюда выйти? Просто я тут по ошибке… — быстро пробормотала я.
– А в кармане что? Украла? – он показал пальцем на мою куртку.
– Откуда вам знать, что там? – я была напугана. Мне казалось, все это время я думала, что мы с ним будем на одной стороне, что он почему-то мне обязательно поможет.
— Как выбраться, говоришь… — он оставил мой вопрос без ответа. – Я вообще-то не планировал сейчас. Вечно ты, как снег на голову!
— Простите? Что значит… — он говорил, словно уже знал меня. Но и это меня не пугало, наоборот поджигало интерес. Я становилась той сумасшедшей, которой нравятся проблемы? Я никогда не встречала таких людей в реальной жизни. Все они были созданы другими людьми. Людьми, бегущими к тому обрыву.
— Судя по выражению лица и еще молодым глазам, ты меня видишь в первый раз – резко сказал он, опять игнорируя мои вопросы. – Может представишься тогда?
— Алиса… — я солгала, не заметив этого, мне нравилось это имя больше, чем настоящее. Нет, я соврала, потому что… Алиса это я? Я не знала кто я…
— Алииисаааа – ехидно протянул парень – Приятно познакомиться и видеть страх в твоих глазах. Я Феликс. Можешь звать меня Фил, хотя обычно ты зовешь меня… вот черт, черт, прости спойлеры!-он широко улыбался, даже смеялся. Он точно знал меня, но кто он? Враг? Друг? Таинственный незнакомец, сочетающий в себе, как мне казалось, высокий интеллект пришельца и причёску идиота.
— А теперь рви бумажку! – Крикнул он, будто увлеченный этим. Словно он все знал и ему нравилось это не меньше моего. Я облегченно выдохнула, он внушал мне доверие, которое, естественно, могло быть лишь гипнозом, но поняла я это намного позже.
— Ее? – достав документ я протянула его новому или старому, но, как мне хотелось верить, другу. Под его кивание я разорвала листок на множество мелких кусочков. Перед нами открылся портал, почти, как тот, в переходе, только с мощной белой воронкой. Все произошло так быстро, что я не до конца понимала, что делаю. Смотрев на Феликса, под шум из портала, я плакала. Слезы сами текли из глаз, причину или логическое объяснение им, я не находила. Но мне хотелось плакать, от счастья или от горя, это все нервы или сумасшествие. Мы больше никогда не встретимся, и я это понимала. Мое приключение закончилось, поэтому я уже хотела шагнуть в портал, но Фил ухватил меня за руку, сказал: «Беги, умная девочка, и помни…» — и отпустил. Портал затянул меня очень быстро. И всего на долю секунды я поняла, кто я. Поняла и тут же забыла вновь…
Открыла глаза, на часах было девять утра. Из кухни тянул сладкий запах блинов. Мое счастье нельзя было передать ничем. Я была безумно благодарна ему… а кому ему? Как его звали?!
Спустя десять лет.
Ровно два года назад я повстречала его. Внешность, голос, а главное шрам на левой щеке, были в точности как у моего спасителя. Та же прическа, такая же чудаковатость. А в его взгляде я читала, что он знает чуть больше остальных. Но я в тот же день решила, что эта история уйдет со мной в могилу, ведь расскажи я ее кому-то, то могу оказаться в психдиспансере. Он всегда начинал спрашивать меня о чем-то странном в моей жизни, но никогда не касался этой темы близко. Будто играя со мной, он не давал мне забыть. Я помнила все до секунды, но ничего не говорила ему. Единственное, что я забыла это имя моего спасителя. Я забыла его в ту же секунду, будто никогда и не знала. Но сейчас, я, вроде бы, выхожу за него замуж. Верить таким совпадениям нельзя, ведь завтра именно тот день, когда чуть не умерла мама. Совершенно обычный для всех и особенный для меня.
Он зашел ко мне. Я стояла у окна, картинно сложив руки на груди. В шкафу висело свадебное платье. Красивое свадебное платье, сшитое на заказ у лучшего кутюрье нашего города. Вечер перед свадьбой, сейчас или никогда!
— Ты ведь знаешь все? Ты помнишь? – решилась спросить я. Ведь если это все было моим сумасшествием, имеет ли смысл портить жизнь другому человеку?
— Беги, умная девочка, и помни меня – ответил мой жених. И гробовая тишина покрыла комнату. Эти слова были… были… они резали слух… они дали надежду, они многое объясняли и многое покрывали большей тайной. – Ты молчала, милая, молодец. Я никогда в тебе не сомневался, Алиса. Ты помнишь мое имя? – продолжал он.
— Тебя зовут… ты… — я была почти в бреду, но продолжала вспоминать. Перед глазами проносились моменты из прошлого. Министерство, кроты, смерть мамы… и его имя… я не слышала, я читала по губам… фе…ли…кс – ФЕЛИКС! – очнувшись, крикнула я. Он улыбался, он всегда улыбался. Прическа идиота, лицо со шрамом и шикарная улыбка.
— Тебя мучает вопрос кто я? – с той же ехидной интонацией спросил он.
— Нет… Почему ты не изменился? – и ведь это действительно было то, что не давало мне покоя все время.
— Алиса, моя Алиса, это ты скоро узнаешь. А сейчас, извини, мне пора. – он развернулся к двери и, как мне казалось, как мне хотелось верить, блефовал.
— Ты не можешь просто так уйти! – крикнула я – Я не верю тебе!
— Конечно, могу. Вот он я, и я ухожу. Пока! – С этими словами он ушел, ушел и бросил меня…
— Хотя нет! Я не сказал самое главное, Алиса, не теряй надежды, ведь фавны игнорируют любовь.
