Шаркающий звук гулко отскакивает от стен и разлетается по всему коридору, оформленному в кремово-бежевых тонах. В окна заглядывают послеобеденные лучи, оставляя на полу витиеватый узор от веток и листьев растущих прямо под окнами тополей. Ветра нет, поэтому всё как будто застыло во времени, приняло единую форму и заснуло на неопределённый срок. Эту стоическую и неподвижную картину нарушает лишь стук подошв и скребущий звук метлы по полу, сметающего весь мусор. Маленькая девочка с ярко-золотистыми волосами и вплетёнными в них потрёпанными белыми лентами, облачена в скромный наряд слуги. На её платье ничто не блестит и не отливает драгоценностью. Оно серо, потрёпано, кое-где примято. Туфли же, чёрные, некогда блестящие от лака, наоборот слишком большие, поэтому приходится шаркать, а не поднимать ноги. Крохотные пальцы сжимают метлу, которая чуть ли не на голову выше самой девочки, а лицо её выражает смирение. Эта работа не слишком трудна, но изматывает. Поэтому, под конец дня она чувствует как ломит руки от слишком тяжёлой метлы, и ноги еле сгибаются. Но она терпит, потому что плакать тут не из-за чего. Это гораздо лучше, чем весь день проводить на морозе и стирать вещи в ледяной воде. Это и было одной из множества её обязанностей, пока она не попала в этот дом.
– Анни! — окликает её тихий, но ровный женский голос. Это мадам Ромэро, которая отвечает за девочку. – Анни, сходи, пожалуйста, и прибери на кухне. Эта кухарка-бездельница, просыпала соль и отказывается убирать! Ума не приложу, зачем мсье Дюпре держит её. Толку практически никакого, да ещё и спорит по пустякам.
Лицо Анниты освещается, глаза чуть блещут, а уголки губ подрагивают в улыбке. Мадам Ромэро всегда была очень словоохотлива, но не болтлива. Она может часам разглагольствовать про выращивание вишни в саду и упрекать садовника в том, что он делает неправильные подвязки, но как только дело доходит до важных вещей, то она говорит только по делу. Это очень нравилось Анни, точно так же как и простодушное лицо мадам. Оно было совершенно открыто, без какого даже намёка на хитрость. Возможно поэтому девочка сразу доверилась этой милой женщине.
– Конечно, мадам.
Аннита быстро сметает весь оставшийся мусор в небольшую кучку и как можно скорее, шаркая большими туфлями, отправляется на кухню. Ей нравится этот большой, двухэтажный дом с красивым садиком. Всё здесь так изыскано, но в то же время скромно, что нет ни одной лишней вещи. Картины, если висят, то в подобранных со вкусом рамках, подчёркивающих и поддерживающих идею картины. Узоры на стенах вьются плавно и без намёка на острые углы. Ничто в этом доме не выбивается из общей атмосферы спокойствия и умиротворения. Точнее так было раньше. Новый житель принёс суматоху. Эмиль Дюпре был на редкость вредным мальчишкой, вечно озорничал, грубил и делал всё с точностью до наоборот. Понятно было, что как только мальчик шагнул за порог этого дома, то из него вмиг улетучилась вся та спокойная и размеренная жизнь, мирной рекой протекающая до этого. Не проходило ни дня, чтобы не поднималась возня и шум по поводу очередной шалости. Его весёлый смех эхом отражался от стен вместе с недовольным криком и ворчанием слуг. Анни только одним глазком видела его, всё остальное время они просто не могли сойтись в этом большом для них доме. Тем более, мальчик обожал проводить своё беззаботное детство на улице, в окружении густо растущих деревьев, подстриженной травы и маленьких птичек, которых он имел привычку гонять. Девочка же, наоборот, имела много дел в доме, на улицу выходила редко, да и мадам Ромэро всё время твердила о том, какой Эмиль гнусный мальчишка и что с ним лучше не общаться. Аннита безоговорочно доверяла её словам, а потому совсем не хотела пересекаться ним. Но если вы живёте на замкнутой территории, встреча, рано или поздно, произойдёт, неважно насколько вы её избегаете.
Тогда Анни прибирала в кухне, после очередной забастовки кухарки, которая совсем не следила за порядком, а только ругалась о его бесполезности. Она так увлеклась, что и не заметила, как в комнату зашёл ещё один человек, воровато оглянулся и принялся разыскивать что-то по ящикам, тоже видимо не заметив девочку. Так они бы и разошлись, но Эмиль захотел перетащить табуретку, чтобы дотянуться до верхнего шкафчика, и грохот от него услышала девочка. Она выглянула из-за стола и с интересом глянула на гостя. Он тоже заметил Анни, но тут же хитро оскалился, бросил табурет и мигом оказался рядом с ней.
– А ты ещё кто? Какие у тебя башмаки, ты в них не тонешь? – засмеялся мальчик, наворачивая круги вокруг Анни, что у неё даже голова закружилась.
– Что? Причём тут… – замешкалась девочка.
– Ну точно, ты теперь будешь Большой башмак, – он дёрнул её за косу, показал язык и убежал, хохоча и прикрикивая.
Аннита в недоумении проводила мальчика взглядом, посильнее сжав метлу своими тонкими пальчиками. В ней проснулась обида на такое прозвище и совсем детское поведение. Даже если он был сильно избалован, то измываться над другими он не имел права. Закусив губу и сложив бровки домиком, она совсем тихонько хмыкнула и принялась мести с ещё большим усердием.
Вечерний сумрак окутывал кружевной вуалью небольшой лесок, заставляя отбрасывать пресловутые тени, пугающие до дрожи заблудившегося путника. Когда солнце село за горизонт, то облака какое-то время светились нежно-розовым цветом, смешиваясь с тёмно-синими краями, уже не освещёнными солнцем. Птицы постепенно умолкали и лишь некоторые, до сих пор бодрствующие, разрезали тишину своим чириканьем. Где-то в траве, если прислушаться, можно услышать стрекочущего кузнечика и последнего шмеля, который всё кружит и кружит, не зная где пристроиться на ночлег. В доме уже зажгли свет во всех необходимых комнатах, а также вывесили фонарь на улицу, чтобы показать присутствие хозяев. Этой работой всегда занималась мадам Ромэро, которой обязательно нужно было всё контролировать, и всё должно быть идеально. Такие люди — прекрасные домоуправленцы. И вот когда весь свет зажгли, в одной из комнат его по-прежнему нет. Лишь только жёлтая полоска проскальзывает под дверью, разбавляя мутную темноту. Сама комната явно небольших размеров, и в ней стоит несколько деревянных ящиков, добавляя к холодным стенам ещё пару углов. Определить их удалось на ощупь и уже привыкшему к темноте глазу. Но Эмиль не обращал на них внимание, а тёр голову. Его наградили крупной оплеухой за непослушание и заперли в этой коморке. Затылок и ухо ещё немного побаливали, а мальчик тихо досадовал на взрослых. Ну подумаешь, подшутить пару раз над неповоротливым садовником и темпераментной кухаркой. По мнению Эмиля это совсем неравноценно тому наказанию, которому его подвергли. И ладно оплеуха, он переживал гораздо большее во время своих приключений на чердак или игры в саду, но лишение ужина и заточение в этой маленькой комнатке, в которой почему-то пахнет луком – это уже перебор. Даже такой противный запах напоминает о том, что Эмиль не ел с самого утра, и кажется, что дали бы ему большую ядрёную луковицу, то он без проблем съел бы её. Голод не тётка, нянчиться не станет.
Эмиль садится на пол, поджимает колени и пытается надавить руками на живот, чтобы он не урчал и меньше болел. Получается плохо, и желудок всё также настойчиво требует еды. Мальчик откидывает голову назад, затылком ощущая холод стены, и снова бьёт себя по животу, в надежде заглушить боль. На мгновенье всё затихает, а потом опять начинает пульсировать, неоднозначно намекая на под заправку. А ведь ему ясно дали понять, что еду Эмиль получит только утром, когда все проснутся и наступит время завтрака — обычно восемь утра. Хочется заскулить от бессилия, как раненая собака воет, пытаясь передать свои страдания людям.
Но тут в коридоре раздаются шаркающие шаги, больше напоминающие какой-то скрёб по камню. Эмиль прислушивается некоторое время, а потом тихонько подползает к щёлке между полом и дверью, из которой льётся свет. Он прижимается к двери лбом, пытаясь максимально рассмотреть того, что за ней. Благо щель достаточно большая. Шаги становятся ближе и Эмиль шёпотом зовёт:
– Эй, кто-нибудь, ответьте.
Всё движение замолкает и до уха мальчика не доносится ни звука, а потому он зовёт ещё раз и теперь ему отвечают.
– В-вы кто? – женский голос заметно дрожит, но Эмиль почему-то не может вспомнить где он его слышал ранее.
– Я здесь, за дверью. Мсье Родерих запер меня, и лишил ужина. Вы можете принести что-нибудь съестное? – разъясняет мальчик, одновременно хватаясь за вновь заболевший живот.
– Мсье Эмиль? – теперь голос уже твёрже.
– Да, это я. А вы… – тянет мальчик, соображая о том, кому может принадлежать такой высокий и детский голосок. И его осеняет. – Это ты, Большой Башмак?
И вновь наступает тишина на короткий момент. А в следующую секунду до Эмиля доносится шаркающий звук. Через пару мгновений прямо перед его носом красуются чёрные потрёпанные туфли.
– К вашему сведению, у меня есть имя — Аннита Клиффорд, и мсье Дюпре правильно сделал, что запер Вас здесь, – в негодовании произносит голос, и не дав мальчику ничего ответить, Анни отходит от двери и продолжает свой путь.
– У тебя дурацкое имя, и-и-и, – опомнившись кричит вслед мальчик, а после расползается по полу, всё также держась за живот.
Эмиль чувствует только ноющую боль внутри живота, и не заостряет внимания ни на чём остальном. Ведь, чтобы интересоваться чем-то нужны силы, а откуда они появятся, если он не ел уже больше десяти часов. Свернувшись калачиком на прохладной каменной кладке, Эмиль жмурит глаза и пытается отогнать любые мысли о еде, но они всё равно настойчиво лезут и лезут. Вот ему уже кажется, что стало пахнуть варёным рисом с овощами. Будто запах становится всё ближе и ближе, словно тянется по ниточке ровно к мальчику. Он только сильнее сжимается и легонько трясёт головой. Ан нет, и впрямь, что же это видение так прицепилось, только стало ещё сильнее раза в два. Если бы еда стояла прямо за дверью и источала запах на весь этаж. У Эмиля сводит челюсть, так сильно он её сжимает сам того не замечая. А вдруг правда? Что если еда взаправду рядом. Мальчик гонит такие мысли прочь, пытаясь не давать себе ложной надежды. Но внезапный звук чего-то металлического, скользящего по гладкой поверхности отвлекает. Эмиль открывает глаза и перед ними предстаёт всё в слегка расплывчатом виде, но даже так он видит, что перед ним стоит поднос. Маленький поднос, на котором обычно подносят чай на одну персону, на зато на нём действительно немного риса и овощей, а также небольшой ломоть хлеба, явно оторванный, а не отрезанный.
Не веря своим глазам, Эмиль подползает к подносу и тычет пальцем в хлеб. Ощущая под собой его мякиш, мальчик будто пробуждается от сна и набрасывается на еду. Он ест и чувствует, как его живот радуется хоть какой-то еде. Мальчик не останавливается, пока последнее зерно риса не отправляется в рот. Только тогда Эмиль думает о том, кто же мог принести ему еду? Сейчас он наверняка уже ушёл, нужно было сразу спросить. Но после того, как желудок слегка насытился, мальчик решает, что лучше поспать. Ведь рис это хорошо, но до завтрака ещё терпеть и терпеть. Поэтому он отодвигает поднос в сторону, снимает с себя жилет, сворачивает в несколько раз и кладёт себе под голову, устроив подушку. Накрыться нечем, но сейчас ночи должны быть тёплыми, поэтому Эмиль кладёт голову на жилет, устраивается поудобнее и закрывает глаза, предвкушая завтрашний день с его возможностью насытится до отвала.
* *
Молодой человек, весьма недурной наружности со слегка заострёнными чертами лица, статной походкой шествует по слегка запылённой дорожке через сад, который, кажется, совсем не изменился за много лет, а лишь прибавил в количестве деревьев с плодами. Уже конец лета, и оттого от них исходит дивный аромат фруктов, который невидимой дымкой осел на всей территории дома. Сам дом ничуть не покосился и всё также сиял своей аккуратной плавностью и завлекающей ординарностью. Дом был тих и недвижим в этот послеобеденный час, и нарушали это спокойствие только шарканье ботинок по стриженной траве и гулкое постукивание тростью по каменной дорожке.
Заслышав этот звук, в окне, приоткрыв штору, тотчас показалось чьё-то лицо, исказилось в гримасе непомерного удивления, а потом точно такой же радости, и даже не занавесив окно, оно быстро исчезло. Молодой человек усмехнулся, поправил шляпу в жесте неосознанного волнения и направился к двери, зная, что там его уже ждут. Всё таким же размеренным шагом он преодолел весь сад, удержавшись от соблазна сорвать пару фруктов, и занёс руку, чтобы постучать. Но его опередили, потому что дверь быстро распахнулась, и через неё вылетела девушка, сжимающая в руках ведро с водой. Она кинула быстрый взгляд пронзительных глаз на мужчину, тут же его отвела и стуча маленькими каблучками скрылась за углом дома. Парень застыл на мгновенье и, казалось, весь мир тоже застыл. Каким всё серым показалось Эмилю в следующие мгновенья, когда девушка убежала. Словно буйство красок летнего сада она унесла с собой в этом жестяном ведре. Ему внезапно стал жать воротник, а в шляпе стало слишком жарко и потому он её снял. Парень хотел в следующий миг направиться за ней, но его уже затаскивали в дом несколько любезных пар рук, которым невозможно было противостоять. Эмиль помнил всё как сквозь туман, и радостные вздохи мадам Ромэро, и крепкие объятия дяди Родериха, и тёплые приветствия с садовником, который за пару минут успел припомнить все его шалости. Хоть Эмиль и пытался держаться, но временами отвечал не в попад. Он никак не мог сосредоточиться, мысли разбегались, точнее они разбежались там, около двери, и сейчас бежали вдогонку за той девушкой. В голова была будто пустой и слишком забитой одновременно, никак не получалось собраться. И это не укрылось от внимательных взглядов, но, даже теряясь в догадках, спрашивать ни о чём не стали, за что Эмиль был им благодарен. Он должен сам разобраться с этим сам.
Эмиль легонько толкнул дверь в одну из комнат после минутной нерешительности. Она поддалась и без скрипа отворилась, открывая вид на небольшую комнатку похожую на кабинет. В ней был небольшой шкаф с книгами, перед которым стояло кресло, прикрытое небольшой тряпкой, чтобы не пылиться. Окна выходили на сторону улицы и были слегка прикрыты шторами, которые едва не волочились по полу. Рядом с окнами стоял дубовый стол с письменными принадлежностями, успевшими тоже порядком запылиться. Эта комната на время лета не использовалась, так как хозяин жаловался на излишнее солнце и духоту, но теперь наставала осень и пора было прибраться. Чем и занималась Аннита, напевая незамысловатую песенку себе под нос. Она изменилась до неузнаваемости. Её светлые косы стали гуще и в них больше не было потрёпанной ленты, пухлые детские черты заострились, приобретя аккуратный вид, в глазах появилась весёлость и ум. Всё тело вытянулось, на ней теперь было чистое и опрятное платье сероватого цвета, а на ногах покоились туфли уже правильного размера, которые позволяли ей легко переставлять ноги. Словом весь её образ был теперь воздушен и эфемерен, как художники изображают на картинах вроде бы непримечательные вещи, так и в этой девушке было что-то притягивающее. Именно так предстала перед ним Анни.
– М-мсье Эмиль? Вы уже приехали? – обернувшись на звук удивлённо спросила она, спрятав руки с влажной тряпкой за спиной.
– Да, около часа назад. Вы не помните? Мы столкнулись с вами в дверях, – тоже несколько нервничая ответил Эмиль, подходя ближе.
– Правда? О, я и не заметила, прошу прощения, – стушевавшись отводит взгляд девушка, а её уши начинают гореть от такой явной лжи.
– Не нужно извиняться, – мягко произнёс Эмиль, на секунду залюбовавшись таким зрелищем, – Я пришёл сюда, чтобы сообщить кое-что важное.
В удивлении она приподнимает бровки, и личико становится вытянутым, но не менее симпатичным. Её очень интересует, о чём же таком пойдёт разговор, и втайне надеется на чудо. С нетерпением изучает Эмиля, задавая немой вопрос. Молодой человек же теряется под таким испытующим взглядом. Все те слова, которые он с таким упорством складывал в точные предложения за дверью смешались и превратились в какую-то кашу. То и дело всплывали обрывки фраз, отчаянно сопротивляясь сортировке. Лишь одна главная мысль вертелась всё время не переставая, но сказать её без подготовки было бы не только невозможным, но и грубым. А потому Эмиль лихорадочно вспоминал всю свою речь, стараясь при этом не смотреть на девушку.
– Мадемуазель Анни… – он был прерван вздохом удивления, но не дал ей ничего сказать, быстро продолжив, – Мадемуазель Анни, мы повстречались с вами много лет назад. Тогда когда я, ещё будучи несмышлёным ребёнком, воровал вишню и сливы в саду, а вы орудовали метлой, которая была вдвое больше вас и носили огромные туфли.
Видно было, как лицо девушки озарило воспоминание, и полу улыбка украсила его.
– С тех пор мы с вами виделись каждое лето, и знали бы вы, с каким нетерпением я ждал его. Каждый день в гимназии я рисовал в своей голове тот день, когда снова смогу лицезреть вас. Я терялся в догадках и представления насколько вы похорошели в этом году, и каждый раз моё воображение меркло, перед тем, что я видел. От года к году вы становились краше и краше, подобно распускающемуся цветку, который цветёт ярче прежнего. Вы не представляете, как мне было приятно наблюдать за вами и как было горько, что вы совсем не наблюдаете за мной. Порой мне казалось, что за все месяцы лета вы смотрели в мою сторону от силы раза два, и то с осуждением за какой-либо проступок. А ведь я так часто совершал их, лишь чтобы вы взглянули на меня, — Эмиль смущённо приподнял уголки губ, – Но всё это неважно сейчас, когда я хотел бы наконец открыться вам. Я мучим вами несколько лет, и теперь могу ли я сказать, что чувства мои не угаснут. Я преисполнен той светлой и радостной неги, что в книгах у дядюшки зовётся любовью. Я влюблён, и оттого счастлив, но можете ли вы осчастливить меня ещё больше? Если бы вы только приняли мои чувства, поверили в них с той детской наивностью, которую невозможно обмануть. Я был бы самым счастливым человеком на земле!
Эмиль закончил свою речь, неловко ловя руки девушки и нежно их сжимая, с надеждой заглядывая ей в глаза. А Аннита же стояла в полной растерянности. Она не могла понять о чём говорит её собеседник, словно вдруг позабыла родную речь. Девушка смотрит на Эмиля и не верит своим ушам. Безудержный порыв накрывает её с головой, приходя на смену недоумению. Лицо её то бледнеет, то краснеет, а грудь вздымается в попытке ухватить побольше воздуха. Как возможно это? Неужели всё это сон? Но нет, Анни ощущает тёплые руки Эмиля, видит все предметы отчётливо и прекрасно помнит, что сегодня она делала. Следовательно, это не сон. Но как же так вышло, что их чувства совпали? Анните это казалось просто невозможным по определению, а потому внезапная мысль пронзила её.
– Вы должно быть шутите, это не более чем глупая шутка, – отворачивается девушка.
– Нет-нет, уверяю вас. Я могу поклясться чем угодно, что каждое сказанное мной слова – чистейшая правда, – он говорит так убедительно и с таким страхом быть непонятым, что охотно можно поверить.
– Н-но как это возможно? Я ведь простая слуга в доме вашего дяди, который по доброте душевной взял меня к себе. У меня нет ни наследства, ни денег. А что скажут люди, мсье? – поникнув духом, вопрошает девушка.
– О, я вас уверяю, в наш век прогресса никто и слова поперёк не вставит. Да и какая разница будут ли люди говорить что-то, гораздо важнее ваши слова, ваш ответ, – на секунду по комнате прокатывается звенящая тишина.
– Ох, мой дорогой, как я могу соврать вам. Те же чувства испытываю и я. Я верю вам беспрекословно, – склоняя голову к груди и отчаянно краснея, молвит Аннита.
Эмиль готов поклясться, что не было и не будет в его жизни минуты счастливей. Его распирает от радости, но приходится сдерживаться, а поэтому он лишь невесомо прикасается губами к тыльной стороне ладони девушки, а потом легонько поднимает и кружит её под тихий смех.
Мадам Ромэро, жутко покраснев, отошла от двери, в щель которой она смотрела. Счастливо приложив руки к груди она отправилась на кухню ставить чайник, до одури смущённая и радостная таким исходом событий. Они оба счастливы, не это ли самое главное?
