XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Холодно дрожит снег, падая на теплые страницы книги, сквозь открытое окно.

Я не слышу его шёпота. Я слушаю лишь музыку его чувств, чтобы заполнить свои собственные дырки в душе.

Густая тишина окутывает всю меня и туманит. Я меняю координаты тела в пространстве и ухожу от тоскливого оконного взора. Кладу пальцы на фортепиано. И закрываю глаза.

ОТРЫВОК ИЗ МЫСЛЕЙ МИ

Здесь и сейчас. Нет, только не это!

Опять эти розовые пальцы касаются меня. Опять они скользят по мне, заставляя звучать.

Повизгивающий ветер мне напел, что на улице сопливое утро. Осень.

Не люблю осень. Эти пальцы осенью любят играть что-то грустное, что-то для грустных размышлений.

Не люблю думать. О чём мне думать, если вокруг ряд белых и черных прямоугольников? Скукота. Если только о Чайковском. О его «Осенней песне». Но надоело.

Всё надоело.

И здесь даже расстроиться нельзя: придут другие пальцы, только более противные и грязные и начнут что-то крутить в моих внутренностях.

Фу, противно!

Не люблю.

Но почему я именно на первой октаве? Была бы на пятой. Она-то всегда в пыли, но зато в покое.

А, вообще, я очень даже многозначительная клавиша — нота «ми» первой октавы. Всё-таки середина моего мира. Середина клавиатуры.

Не буду врать — не я одна. Вместе с моей соседкой «фа» мы делим это звание.

Но с «фа» мы не ладим: диссонируем.

Конечно, моя жизнь — скукота. Лежи себе да пой при нажатии. Но иногда пальцы красиво играют.

Жаль, что иногда.

Была бы я пальцами, вообще бы, нас не мучала.

ЩЕНОК ВО ДВОРЕ

Листья томно и бархатисто падали. Последний глоток летнего озорного ветра был выпит дворовым котом. Тоже томным и бархатистым, но с характером – улица закаляет. Вчерашнее голое небо наделось в пасмурность. Голуби позитивно ворковали на балконе второго этажа – ждали тетю Любу, у которой всегда была полная казна хлебных крошек. Мир, будто впавший в дрёму, всё силился открыть глаза, уже немного помутневшие, как старые бабушкины очки. Бессмысленно попадал дождь и сразу же растаял.

По небу побежали облака. А на земле заблестели лужи. Щенок, не ведомый мне и не понятно откуда взявшийся, стал прыгать, гавкать и мешать всем прохожим. Он лаял на облака, на воздушный шарик, выпущенный маленькой девочкой от испуга, на лужи и устланную хлопьями-листьями землю. Проходящие мимо люди улыбались ему в ответ, словно говоря, что помнят ещё ту сладость детства. А щенок, радостный от того, что все его вокруг любят, что солнце светит, что холодные лужи брызгаются, всё задорнее носился по двору, пугая птиц.

Но тут его кто-то отозвал. Щенок исчез.

И снова листья стали томно и бархатисто падать, намекая на временную смерть того, как казалось вечного лета, навевая тоску.

Птицы снова уселись на ветки и занялись счётом, искали, кого недостаёт. Всё-таки всей стаей не так тоскливо лететь. И небо опять надело серое платье и заплакало. Осень.

МАЛЕНЬКАЯ МЕСТЬ МИ

Сегодня Ми была очень грустна: этот вечный прозрачный дождик, это роскошно-хмурое небо и это солнце, которого не было, всё насмешливо ей напоминало о том, что в её жизни ничего не меняется. И даже самый весёлый щенок не способен отвлечь внимание Ми от грустной и усталой осени.

Скукота, в общем.

Эх.

Но сегодня, после утреннего стука соседей по потолку, Ми решила, надо что-то менять, хотя бы частоту звучания. Да, будет фальшиво. И что? А заодно можно и Фа с Ре-Диезом подговорить.

Сегодня Ми была суетящейся вещью.

И когда Пальцы снова начали играть, всё уже было готово убить в их душе вдохновенно-осеннее настроение.

И поэтому, когда Пальцы коснулись её, она со всей душой запела: «Мииэээ-иие-ааа!»

Пальцы, сломленные гибелью гармоники со злобой ударили по Ми, Фа, Ля и До-Диезу.

Но Ми не испытала ни капельки стыда за то что из-за её выходки страдают товарищи.

Немного успокоившись, Пальцы начали сначала. Всю комнату снова заполнил запах уюта, детства и атмосфера счастья. Это был Вальс в Ре мажоре. Чудесный вальс! Даже пыль, витавшая в воздухе, закружилась в танце.

И, конечно, когда настала очередь петь Ми, она снова сфальшивила. «Нечего мучить без выходных!»

Пальцы куда-то мгновенно улетели и по комнате послышались шаги: «Топ-топ-тук — фа-диез — фа-ми».

Да, у Ми был абсолютный музыкальный слух, и она могла с уверенностью сказать, что часы тикают её тёзку на четвертой октаве, и, что техника фонит ею. Самой ми подражает!

Ми очень этим гордилась, впрочем, как и своей местью Пальцам.

Но тут, прервав, всё ликование Ми, Пальцы снова заиграли. И, конечно, же Ми снова вмешалась. «Ах, что за упрямые Пальцы, но ясно же, что сегодня у них не получится досочинить эту пьесу»,- думала она.

Но тут Пальцы, вместо того, чтобы снова бить несчастный и немного простудившийся от визгливого осеннего ветра инструмент, погладили её. Нежно — нежно. И потом шёпотом кто-то попросил помочь.

Ми удивлённо прислушалась.

«Милая нота, как вас, Ми, Фа-Бемоль, Ре-Дубль-Диез?, пожалуйста не фальшивьте больше, я не располагаю большим набором минут и часов на приглашение настройщика*. Помогите, пожалуйста, я пишу вальс для моей сестренки Долорес. Милая нота, без вас я не смогу справиться с этой задачей. Прошу вас, пойте чисто.»

И ещё немного нервно и горячо подышав на испугавшуюся клавишу, Пальцы снова заиграли.

А, пока очередь не дошла до Ми, она поразмыслила:» Ну, я же солидная нота. Конечно, помогу. Ничего уже без меня не могут!»

И опять ожила эта невиданная музыка. А точнее, не слышанная. И всё пространство вокруг музыканта стало сказочным, ведь он творил волшебство.

 *- Ми, Фа-Бемоль, Ре-Дубль-Диез — одна клавиша на фортепиано

СТЕКЛЯННАЯ УСЛУГА

И вот я оказался здесь. Передо мной застыли тот самый чарующий Мухомор и моя улыбка на лице.

_ _ __ _ __ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _

Я уже два часа, которые все в синяках, потому что битые, убил, решая эту задачу какой-то плоской формулой, когда меня отвлек предсмертный вопль упавшего стекла.

Так. Что разбилось? И кто разбил? – моё любопытное сознание, жаждущее просветления в этом деле, зажглось от нетерпения.

Я встал, покорив атмосферу бесконечных мучений учения. После освобождения, я поспешил к царству истинного физического наслаждения, на кухню, где, по моему мнению, и произошел инцидент.

Я оказался прав. На полу тонули, в безруком море, осколки стакана, моего стакана. У меня было сердитое мнение на этот счёт: я желал возмездия.

Пусть земля ему будет …

Но кто же это сделал? Не наскоро же ворвавшийся поток охрипшего осеннего ветра!

И так, что мы имеем: да ничего. Даже стакан не имеем. В доме, помимо меня, есть моя сестра. Ага, виновник найден! Но подождите, вот же он — пушистый преступник. А я и думать забыл про него.

Несколько дней назад мама притащила в дом кота, а точнее котёнка. Красавец, но не гордый, за мухами постоянно гоняется. Я его за это Мухомором обозвал.

ДНЕВНИК МИ

Сегодня у Ми день начался с предложения. Нет, не любви и сердца. Фа с ней поделилась идеей начать вести дневник. Но так как Ми — нота, то нужно вступить в сговор с котом Мухомором, чтобы он передавал её мысли Музыканту с помощью азбуки Морзе, играя на ней, на Ми. Да, сложная схема, но искусство требует жертв.

Ми понравилась эта идея. И в благодарность она предложила Фа стать второстепенным героем её книги.

Фа, не очень понимая как это, всё-таки согласилась, но неуверенно.

Ми была рада. Теперь у её книги будет два героя: она и Фа. Но потом решила, что будет писать обо всём, о чём думает: о нерадивом Музыканте, о вечно бегающей, кричащей и любящей диссонансно тыкать по клавиатуре пианино девочке Лоле, о простуженной осени, о берёзе-красавице, о редком солнечном свете за окном, и о музыке, конечно.

Так нота Ми стала писателем. Не настоящим, конечно, пока ещё только начинающим. Но стала.

Вы только представьте на полке магазина книгу: «Приключения маленькой, но большой и чистой Ми”. Автор – Ми Первооктавная. Потеха, не правда ли?

ТИШИНА ТЕМНОТЫ

Ночь. Она села на колокольню и уснула. Растворилась, тихо сопя и напевая шепотом мертвую песню. Шалью по крышам заскользили тени. Мрачно и глухо. Последние сонные прохожие рассеялись с первыми бликами луны. Пустота. На струнах улицы заиграл заспанный ветер. Луна забралась высоко.

«Вот бы и мне туда залезть!», — мечтает он. Но вспоминая, кто он и где, только вздыхает томным взглядом на бессодержательный проспект. Тишина. На улице с грохотом сирены рвутся её струны. Луна меркнет за облаками грязи и пустоши.

«Музыкант забыл закрыть крышку», — с тоской замечает он. Роберт немного съеживается и дрожит от этой мысли. «Одиноко и слишком пианиссимо*. Люди так невнимательны. Да, я лишь маленькое пианино, но нуждаюсь в заботе. Стол вчера тоже жаловался. Порой стоит побыть нытиком, чтобы услышали и обняли….», — тленные надежды его мыслей всё больше стремятся к листьям за стеклом, разделяющего комнату и улицу. Они, осенние, летят безвременно и бестревожно, ничего не ждут, ничего не боятся. *- в музыке: очень тихо

ЧУВСТВА

Привет.

Я Вадик.

И я стол.

Но я не тупой стол, как остальные столы, выполняющие роль лишь покорного слуги, держателя кружек, ручек, тарелок, локтей и скатертей. Я стол острый. И это не потому, что я не кругл, не потому, что слежу за своей фигурой, а потому, что моя хозяйка сегодня просыпала на меня пачку, только что купленного, красного перца. И поленились убрать! Видите ли она спешила на работу.

Она всегда пренебрегает мной, выбирая другие столы. Конечно, я более грязен и неопрятен, ведь одинокому мужчине необходима женщина, которая будет за ним ухаживать. А она всегда с другими. С другими, чистыми, вкусно пахнущими, офисными столами.

И не говорите, что стол — лицо неодушевленное. У меня есть чувства. И я страдаю!

О, мне так не хватает её внимания! Она меня моет только перед приходом гостей, но я всё равно мерцаю чистотой и опрятностью только для неё. Только для неё я каждый день уверенно стою на своих четырех. Только для неё я прошу цветы, которые она ставит на меня, дольше цвести и создавать чудесный аромат. Аромат моей преданности и любви к ней.

Вот бы она сейчас пришла бы.

Извинилась. Обняла бы меня слёзно. И призналась, как я ей нужен, необходим, как она мной дорожит и любит.

Хотя я больше не виню её. Не виню её оплошность. Может, ей правда важна эта работа и тот стол, к которому она ходит почти каждый день.

Я принимаю её. И принимаю этот рассыпанный перец. И этот хмурый вид за грязным стеклом.

Может, когда-нибудь, она поймёт, как дорога мне и тоже начнёт меня ценить.

И любить.

НОЧЬ БЕЗ ОДЕЯЛА

•из записок Ми•

* * *

Недавно я узнала, что Пальцы — это Музыкант. Мне Ре-Диез сказал. Сначала я не верила, но Фа меня переубедила.

* * *

Удивление Музыканта, что кот играет на пианино азбукой Морзе, прошло. Правда, он до сих пор думает, что это кот пишет книгу о ноте. Ну, ладно, я не против. Он и так неделю приходил в себя из-за кота, а что будет, если он узнает, что я, нота, Ми, наделена интеллектом? И да, наш план работает: Музыкант записывает за котом Мухомором буквы.

* * *

Сегодня Музыкант забыл закрыть нас крышкой на ночь. Это была самая пугающая и неприятная ночь. Из открытой форточки тянуло тухлостью и запахом сырости. И ещё пахло кислым молоком, наверное, его тоже забыли убрать на это тёмное время.

Стены, темные и нависающие на всей моей хрупкой и чистой душой, ухали и противно шуршали. Несколько раз, проникая во все мои внутренности, кричала надоедливая скрипящая сирена и слышался неполноценный смех. И всё время эта пронизывающая пасмурная пустота!

Я чувствовала, как что-то скользкое и холодное касалось меня. И голое небо из окна, не докрытого шторами, вселялось в меня и икало. И кто-то в углу шептал:

«Вы слышали, что Шабашнитский малыш больше не шалит? К нему шагать и шуршать наша шайка не будет. А те мыши сшили швабру? У меня шок от их шабашащещности. Пшшш…-шш….»

Я вся трепетала и захлебывалась от холодного и пугающего чувства. Я не хотела больше ни мгновения ощущать этот горячий озноб и слышать то приглушённо-зловещее шипение в темном углу. Я хотела забыть ту жуткую отвратительную сирену и могильный бой часов, который так отчаянно и неумолимо отбивал только половину этого черного адского времени. Я мечтала…

Но тут послышались аккуратные приглушённые шаги. Всё громче, всё ярче. Всё ближе! Мне захотелось стать невидимкой, чтобы неведомое мне чудище ушло, не заметив меня. Я вся сжалась и от этого моя струна загудела. Она тихо и аккуратно прожигала меня, всё более страстно преисполняя меня ужасом и паникой. Кто-то подошёл ко мне. Этот длинный и сумрачный силуэт мне показался знакомым, что ещё сильнее заставляло меня трепетать и молиться Баху о пощаде. Постояв, силуэт, тихо, но так ясно в этой темной глухоте, чихнул и изменил форму.

Пальцы! Пальцы пришли мстить за все мои пакости. Ах! Почему я не думала раньше. Мне нравится быть нотой. Такой красивой и чистой….

Нет, не надо!

Но вместо того, чтобы как-то насолить в мою сладкую жизнь, Пальцы закрыли крышку: «Бах!»

О, мой милый Иоганн Себастьян, ты услышал мои трепетные молитвы!

Немного успокоившись и прочитав вечернюю молитву, я уснула. Под крышкой, всё-таки безопаснее. Тут никакие монстры не достанут!

ПУГОВИЦА

•мгновение из жизни Музыканта•

Я оторвал глаза от нот. На часах уже было восемь. Я стал поспешно надевать чистую рубашку, которая немного пахла порошком и некой подделкой свежести. Но третья пуговица, как упрямый Иванушка, не пролазила в устье дырки. Я ее дернул, а она вместо того, чтобы смириться, сбежала. Упала! Я упал за ней на колени. Нет, не чтобы вымаливать прощение у этой негодяйки. А чтобы доказать этой мелкой и вёрткой пуговке, что я целеустремленный и терпеливый человек! Ну, где же ты? Ладно, сначала найду иголку и нитку.

Так… А, вот и пуговка нашлась!

Я взял все необходимые предметы: маленькую застенчивую иголочку, утонченную небесного цвета нитку и ту самую негодяйку-пуговку. Я сел за стол. Солнечный луч, преодолев оконное стекло, щекотал глаза. Я улыбнулся…

Нет-нет-нет! Мне нельзя расслабляться. Я могу опоздать. Так иголка, моя утонченная гордая барышня, прошу возьми ниточку, такую воздушно-синюю и нежную, за ручку. Помоги мне упрямую пуговку возвратить домой, к её родной матери-рубашке. Ну же, ну, давай….

Но иголку как будто подговорила пуговица. Она сначала дрожала, словно возмутившись тем, что её лишили покоя и заставляют что-то делать, а потом … выскользнула из рук. Я еле нашёл ее. Благо пол не вступил с ними в сговор.

Но пока я ползал на полу, нитка, бесстыдница такая, покатилась на помощь к иголке, упала и вся запуталась.

Всё мое внутреннее Я тряслось от ненависти и от возмущения. И я бы заорал, но вспомнив, что это всего лишь предметы, выдохнул и снова сел за стол.

Проворный луч солнца ослеплял мои глаза. Я задернул шторы. В комнате стало сумеречно. На меня давила эта неопределенность света и темноты, и я включил свет. Этот желтый, ненатуральный цвет раздражал меня. Я не выдержал и встал из-за стола. Когда я в бешенстве ходил по комнате, мой взгляд упал на спинку стула. На нем была приготовленная со вчера чистая рубашка на тот случай, если с первой пойдет что-то не так….

На часах было девять.

НОВАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

•и снова Ми•

Мирель спала. Ночь, укрывая её своей дремотой, пела колыбельную. Тишина на цыпочках кралась по комнате к заветной мечте – к холодильнику. Но споткнувшись об угол старого инструмента, творившего музыку, растворилась.

Мирела училась музыке уже третий год. Её родители считали, что благовоспитанной барышне подобает иметь музыкальное образование. Самой Мире музыка тоже нравилась. Она дарила ей покой и раздумья. Мирель часто, когда играла, думала не о том, какая нота следующая, она мечтала и размышляла. О всяком. Например, о том, что вдруг клавиши на пианино живые. Интересно, а нравится ли им музыка Миры. Любят ли они, когда к ним прикасаются?

Недавно Мирела начала учить новый этюд. А когда учишь что-то новое, нельзя отвлекаться, а то выучишь не тот палец или не ту ноту. Придётся потом переучивать. И вот уже целую неделю у Миры не получалась репетиция «ми» в пятом такте: пальцы всё время путались, будто были не способны запомнить порядок танца, и голова, забитая бесконечными нотами, всё время думала, то о волшебном полёте осенних листьев, то о том, как живётся космосу без температуры.

Тихо посапывая, зазвенел будильник. Утро. Мира нехотя проснулась и открыла глаза. Она только одной ногой вошла в дверь яви. Но несуществующая реальность рассеялась, как лучи утреннего солнца. Наваждение прошло и комната стала обретать знакомый силуэт. Но Мирель ещё помнила свой сон. Она ещё не забыла, как была клавишей пианино, как гладили её пальцы Музыканта. Она помнила Фа и Ре-Диез, кота Мухомора и ту страшную ночь без крышки. Хотелось на немного снова вернуться в ту реальность. В тот чарующий мир музыки. И Мирела знала, что делать.

Она раздвинула шторы. И утренний свет вприпрыжку ворвался в комнату. Мира подошла к пианино и открыла его. Она поставила ноты того самого этюда и заиграла. Комната тотчас наполнилась звуками, она вибрировала и немного звенела. Пятый такт пролетел с туманом, унесшим с собой все остатки сна. Но играя, Мирель представляла себя нотой, как она вытягивает старательно и воодушевленно свою чистоту, как живёт в музыке. Мира закрыла глаза. Теперь вся её душа волновалась, как свободные синие волны, плывущие к вечному счастью. Казалось ничто не способно прервать это волшебство, но наваждение прервалось резким диликаньем. Вероятно, будильник, подумала она, остановив игру. И проснулась. Но кто она: Ми или Мирель?