X Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

«Сегодня первое сентября, а я впервые не пошла в школу в такой важный день» — это первая запись в моём блокадном дневнике. Школы не открылись. Несколько месяцев назад на фронт ушли мой папа, дядя и старший брат Митька. Еды совсем мало, но мне пока хватает, половину своей порции я отдаю младшей сестрёнке Леночке, ей всего 5 лет. Наша мама каждый день уходит работать на завод и иногда приносит еду. У нас в шкафу стоит шкатулка с бесценными хлебными карточками, которую мама закрывала на ключ. Делать было нечего, и я могла часами сидеть и читать сестре книги вслух. Больше, чем в эти дни, я никогда не читала. Они заканчивались, и мы начинали перечитывать их заново. Мне всегда хотелось чем-то помочь фронту, поэтому иногда мама поручала мне вязание шарфов и рукавиц для бойцов.

Октябрь. Школы всё-таки открылись. К своему счастью, я жила от школы в

нескольких метрах, мне только нужно было выйти из парадной, пройти мимо соседнего дома и вот я уже на месте. Некоторым моим одноклассникам не так повезло, им приходилось преодолевать долгий сложный путь, который даже в довоенное время был не таким быстрым. В классах было холодно, я практически ничего не записывала, холод пробирал меня до самых косточек, несмотря на несколько слоев тёплой одежды: кофт и платков. Сидеть на одном месте и не двигаться – вот что было мучительнее всего, тело замерзало ещё больше. Уроки были короткие, всего двадцать минут, но даже за это время мы уставали значительно больше, чем за несколько полноценных уроков в прошлом году. Я старалась запоминать всё, что нам говорила наша учительница Изольда Ивановна. Многое забывалось, а часть и вовсе не успевала попадать ко мне в голову, как сразу улетучивалась. Дни тянулись долго, тяжело и мучительно, с каждым днём становилось всё хуже и хуже.

Моя лучшая подружка Верочка жила со мной в соседнем доме. По утрам я, словно подстроившись под часы, в одно и то же время стучалась в дверь её квартиры на первом этаже. Каждый раз она открывала мне дверь, и вместе мы потихоньку шли в школу. Вот и сегодня я пришла к ней и постучалась. Дверь мне не открыли. Тогда я потянула за ручку, и она открылась. Я боязливо вошла в обледенелую квартиру словно в тёмную пещеру и позвала хоть кого-нибудь. Мне никто не ответил. Прошла в гостиную – никого, в спальную комнату – тоже никого. Я не была удивлена, в наше время люди часто переезжают в освободившиеся квартиры, но почему же Вера мне ничего не сказала? Может, Изольда Ивановна знает? Мысли о подруге приглушили мой голод и слабость, поэтому в школу я пришла быстро и рано. В нашем классе сидело только три моих одноклассника и учительница. Я подошла к ней и спросила то, на что страшно было услышать ответ:

— Изольда Ивановна, а где Вера и её семья?

— Разве тебе никто не сказал? Братик Верин умер недавно, примерно неделю назад. А Вера… Верочка… Мне, к сожалению, ничего о ней неизвестно… Можешь попробовать сходить к управдому, он тут совсем недалеко, выйди из школы и сразу заверни за угол: прямо перед тобой он и окажется.

— А мама её как же? – промямлила я, захлебываясь слезами.

— Говорят, что она на Пискарёвку шла да сама и слегла.

Люди говорят, что после стольких смертей, уже не больно узнавать о новых —

привыкаешь. Никогда не соглашусь с этими бесчувственными, жестокими и бессердечными людьми, каждая смерть – это невыносимая боль, невосполнимая потеря, которая остаётся навсегда. Я понимала, что Вера вряд ли эвакуировалась одна, родственников у неё больше не было, поэтому жить ей больше негде. В моей душе несмотря ни на что теплилась маленькая искорка надежды. С такими мыслями я просидела все уроки и с тяжёлой головой поплелась к управдому. Было страшно и тяжело заходить внутрь. Обычная дверь показалась мне чугунной, она не хотела поддаваться мне и, наверное, я бы ушла домой, если бы не женщина, выходившая изнутри. На её лице была маленькая улыбка – «жив». В тот момент я была готова отдать всё за эту улыбку, ведь она означала для меня слишком много. Я зашла в тесное помещение без коридора, напротив выхода сразу сидела старушка вся закутанная платками.

— Здравствуйте… А можно ли у Вас узнать… Верочка… Моя подружка…

— Конечно, голубушка. Какая хоть фамилия у твоей подружки?

— Коновалова Вера…

— Так-с, Коновалова-Коновалова, — тут она резко замолчала и сказала – иди лучше домой, деточка. Сейчас тебе лучше пойти домой.

Я поняла всё без лишних слов и медленно пятясь назад, подошла к выходу. Слёзы текли ручьём, обжигая лицо словно огонь.

Улицы были пусты, людей почти не было. Я шла очень медленно, ноги не слушались меня, ветер беспощадно дул в лицо, и мое крохотное тельце потихоньку начинало поддаваться ему. Я знала, что падать на землю нельзя, упаду – обратно не встану. Мама предупреждала меня об этом и просила, даже умоляла, во что бы то ни стало, держаться на ногах. Часто, на моих глазах люди спокойно шли, спотыкались обо что-нибудь и падали, уже не в силах встать. Для меня это всё было кошмарным и ужасным, никто и никогда не подходил к этим людям и не помогал встать. Сама я попыталась помочь одной женщине, но это было бесполезно – слишком поздно. Показалась крыша моего любимого, навсегда родного дома. Осталось совсем чуть-чуть, я попыталась ускорить шаг – руки начинали замерзать, а нос и щёки стали белыми, как только что выпавший на землю снег. Дома меня ждала Леночка, она одна-одинёшинька сидела дома и страдала от голода, холода и страха. Мне трудно и больно было даже представлять, как целый день, пока нас с мамой нет дома, она маленькая и беззащитная боялась зловещего тиканья метронома. Наконец я преодолела свой сложный путь и уже побеждала ступеньки на третий этаж. Не дойдя до нашей квартиры, ко мне выбежала взволнованная Лена и впопыхах начала говорить мне:

— Нина, Ниночка, сделай что-нибудь, – она нервно дёргала меня за руку – в нашей квартире они – крысы. Я не знаю, что с ними делать. Они прибежали уже как час назад, а тебя всё нет и нет. Я в них всем чем угодно кидалась, а они свои клыки острые навострили и уходить не собираются. Я с трудом к тебе выйти смогла. Одна наглая крыса в мой валенок вцепилась и никак не хотела отпускать. – Лена всхлипывала и тыкала пальчиком в свой валенок. – Помоги мне, Ниночка, пожалуйста!

— Сейчас мы что-нибудь срочно придумаем. Ты только не бойся и не плачь!

Я с трудом спустилась по лестнице, потратила все свои ничтожно малые силы,

которых уже практически не осталось и, увидев дворника, прокричала ему с мольбой о помощи:

— КРЫСЫ!

Одного этого слова было достаточно, и дворник, немедля ни секунды, поспешил ко мне с метлой в руках:

— Показывай!

Я провела его к своему родному третьему этажу и открыла дверь. Этих тварей там

было больше десятка, и они искали хоть какое-то продовольствие. Впервые за такое долгое время меня охватил настоящий гнев и ярость, я схватила первую вещь, которой можно было отгонять крыс.

Выгоняла крыс я из своего дома, словно злейших врагов. Я мстила каждому фашисту, бьющего русского человека, так мне казалось в тот момент. Через несколько минут в квартире не осталось даже и следа от этих гнусных тварей и, истощенные и изнеможденные мы с Леночкой упали на кровать. Тут сестра нарушила давящую тишину:

-Эх, а ведь завтра Новый год… В прошлом году ты уже вовсю готовилась к школьной ёлке. Какая ты была нарядная! А в этом году нет ни подарков, ни ёлки, ни красивых платьев…

— Как бы я хотела сейчас снова оказаться в мирном времени и не знать всех тягостей войны… Вот бы нашу прошлогоднюю ёлку увидеть хоть одним глазком!

В дверь неожиданно постучались, и я поспешила открыть её, ведь мы никого не ждали. На пороге стояла улыбающаяся Изольда Ивановна.

— Здравствуйте, девочки! Ниночка, у меня для тебя сюрприз – вот приглашение на завтра в Театр кукол на улице Некрасова, где состоится новогодняя ёлка! Ты обязательно приходи, обещают интересный спектакль «Алладин и волшебная лампа», а после вкусный обед – и она лукаво улыбнулась.

— Конечно, я приду! Обязательно! Большое спасибо!

Как же мы радовались с сестрой такому чуду! Леночку мне было жаль – у неё то

праздника в этом году совсем не будет. Её тусклые уставшие глазки вновь озарились детским озорным блеском. Я клятвенно пообещала ей, что часть подарка принесу домой, чего бы мне это не стоило. Но сомнения о том, что настоящей ёлки и подарков не будет, меня не покидали. Подумайте сами: откуда в блокадном Ленинграде настоящая нарядная ёлка?

Я пыталась идти в театр быстро, настолько это было возможно, но усталость и голод давали о себе знать, было тяжело, каждый шаг давался мне с трудом. На улице как обычно почти никого не было, только изредка проходили мимо закутанные по глаза женщины. Маленькие, обледенелые домики смотрели на меня своими чёрными, хранящими тайну закрытыми окнами. Погода на удивление была спокойная, ветер не дул яростно в лицо, а снег не засыпал глаза. Я бы прошла мимо театра, если бы не заметила ребят, толпящихся у входа. Все были очень взволнованны предстоящим событием.

До последнего я была уверена, что произошла какая-то путаница и никакой новогодней ёлки не будет, а уж о вкусном обеде и речи не было. Но каково же было моё удивление, когда я вошла в фойе театра!

Ёлка действительно была, да ещё какая! Высокая, пышная, украшенная игрушками и гирляндами, переливалась яркими огоньками. И глаза ребят при виде этой красавицы оживали, зал постепенно наполнялся ребячьим смехом. А ещё в театре был свет! Вдоль стены стояли длинные столы, накрытые белыми скатертями. Обеду быть!

Спектакль тоже был интересный, все актёры старались изо всех сил, лишь бы порадовать детей и у них поднялось настроение. Правда, многие в тот момент совсем не думали о том, что происходило на сцене, все ждали обеда. Я изо всех сил гнала от себя мысли о еде, старалась смотреть представление. Обидно ведь: артисты готовились и старались, вложив всю свою душу. После окончания, все хлопали в ладоши, и звучали слова благодарности.

Настал долгожданный момент: объявили обед. Все толкались и пихались, откуда у всех только силы взялись! Каждый боялся остаться без еды и норовил встать в очередь первым. На первое дали супу с лапшой и кусочек хлеба, такого сытного супу в своей жизни я никогда не ела! Хлеб я съела потом, чтобы продлить удовольствие. На второе была пшённая каша и две маленькие котлетки, которые я оставила Леночке и маме. Каждый распорядился своей едой так, как считал нужным. Мальчик, сидевший рядом со мной, довольно облизывал пустую тарелку и воскликнул: «Вот бы четыре таких обеда!». Все весело засмеялись.

Какого же было наше удивление, когда в зал вошёл Дед Мороз и каждому вручил пакетик с драгоценным подарком. В пакетике лежало три конфетки из жмыха и … сочный, яркий мандарин, пахнущий далёким тёплым югом. Это было настоящее чудо! Но мои мысли были только об одном: скорее принести сестрёнке еды и накормить её, в последнее время ей было совсем худо. Я вышла на улицу и что было сил помчалась домой – главное

– успеть…

***

Именно эта новогодняя ёлка в жуткий и морозный январь 1942 года помогла многим детям пережить ужасы блокадного Ленинграда. Этот праздник, который состоялся смерти вопреки, помог поддержать надежду в победу над врагом и в детях, и взрослых.