До сорок первого года я был самым обыкновенным, рядовым ребёнком, не чувствовавшим всей соли фашистской похлёбки. Но судьба расставила все точки над «i».
В два часа десять минут объявили тревогу. Тревогу, которая оставила глубокую колею на дороге мечты о самом прекрасном. Жизнь стала неровная, неприятная, как кусок оборванной наждачной бумаги. И я, тринадцатилетний подросток, ростом, как говорила мама, «метр с кепкой» был вынужден восстановить гармонию, скажем так, гармонию разбитой мировой дороги. В лагере, куда меня забрали военные, в основном находились люди, не верившие в детские силы. А вера – это двигатель. Двигатель той маленькой детской машинки, которая поможет разровнять дорогу добра.
Так вот тем самым двигателем послужил деревенский босой мальчик, Ваня, лет одиннадцати, худой и с проседью на висках. Видно, что судьба не осыпала его привилегиями мальчика-звезды, но оставила в его душе нотку искренности, добра и любви, которую передал мне. Я знал, он настолько предан мне, что была б возможность, он поделился бы последним вздохом только лишь для того, чтобы я продолжал жить.
Нечестно, что умирают такие люди, что их разрывают на куски клыки немецкой пасти, и чувства их обрывками вонзаются в стены деревянного ящика. Когда мы выполняли очередное задание, произошло то, что перечеркнуло красным маркером линию жизни моего маленького спутника.
Его тёплое сердце задел кусок ледяного вражеского металла… Я подбежал к еле живому телу, я понимал, что Ваню уже ничто не спасёт, но держал его ещё тёплую руку, сжимал её крепко, что есть мочи, чувствуя отголоски пульса, просил, молил последний раз поговорить со мной. Вдруг Ваня приоткрыл глаза, вытер рот от сгустков крови, взял мою руку, посмотрел на меня и прошептал: «Только маме не говори. Она одна у меня, плакать будет. Тем более праздник у неё сегодня». «Какой праздник?» — спросил я. «День рождения единственного…» Затем он громко выдохнул, тем самым поделился последним глотком воздуха, который был явно наполнен огромным чувством веры в меня. И я пошел дальше.