XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

Поговори со мной из прошлого

Опасно, конечно, призракам разгуливать днём по улице. Но меня так притягивало к этой девочке, что я каждый день провожала ее до дома. К тому же людей «с большим сердцем» осталось совсем мало: по крайней мере, за полгода моего существования меня никто не видел. Так решили вознаграждать призраков, которые при жизни были хорошими людьми: их могут видеть люди «с большим сердцем». Правда, я не совсем понимаю, что это такое. Просто рассказывали на курсах повышения квалификации для привидений. Да и непонятно, как можно увидеть размер сердца. Разве что по кулаку. Но я видела очень много людей с большими кулаками, а они меня нет. Какой же бред придумали: люди «с большим сердцем»! Я вам не рентген.

Впрочем, это неважно. Куда интереснее наблюдать за Настей. Она торопливо вставляет уши в наушники и как-то поспешно идет. Каждый шаг – как будто в такт в песне. Она никогда не оборачивалась назад, поэтому я преспокойно следовала за ней, проходя сквозь людей.

Она поднимается по лестнице на второй этаж. Я – за ней через лестничный пролет. И тут мне в голову приходит странная мысль: а что, если мне пройти за ней в квартиру? У меня же ум с сердцем не в ладу: и вот я в её комнате. Настя смотрится в зеркало, поправляя белесые волосы. Я стою за ее спиной. И тут она вскрикивает, заметив меня в зеркале.

Да, наверное, это жутко: увидеть как будто выцветшую девочку твоего возраста. Как бы ее успокоить? Её глаза испуганно застыли на месте, она не шевелится. Тогда я решаю действовать:

— Эй, всё в порядке… — произношу я как можно спокойнее.

Она продолжает смотреть в зеркало и то открывает, то закрывает глаза, потом трет их.

— Пожалуйста, пусть это будет страшный сон, — говорит она шёпотом. Голос девочки трясется и как будто растворяется в воздухе.

Я протягиваю ей руку. Да, она не сможет её обхватить своей. Но мне так хочется, чтобы Насте было спокойнее. Она оборачивается и, немного подумав, протягивает свою.

— Так, погоди, то есть ты приведение? И это не от недосыпа? – произносит она до жути уверенно и непринужденно. Настя была похожа на шкатулку, которая постепенно открывалась и впускала в свой маленький мир, полный чего-то замечательного. Стены были украшены каким-то постерами, гирляндами и рисунками. А в углу, притаившись, стояла большущая гитара. Да и как она на ней играла своими крошечными худыми пальчиками?

Теперь я уже не боюсь сказать что-то не то и произношу:

— Да, и если ты хочешь знать, то я умерла. Вообще все становятся с приведениями после смерти. Просто есть хорошие, а есть плохие. Вторых никто никогда не видит, а первые иногда гуляют среди людей. Я хотела тебе сказать, чтобы ты не слушала музыку в наушниках. Просто так меня сбила машина.

Настя ахает и прикрывает рот рукой. Черт возьми, какие же люди неженки! Я даже рада, что сама не могу ничего чувствовать. Хотя в последнее время я больна, должно быть. Иначе, как можно объяснить то, что я пришла сюда? Говорили же на курсах, что мы и до инфаркта можем довести, и до обморока. Не чувства ли во мне проснулись?

— Мне жаль, — произносит она и садится за письменный стол, на котором в хаотичном порядке лежали странные листы, — а ты знаешь, это ведь удивительно, правда?

Я пожимаю плечами. Ведь откуда мне знать, что такое это «удивительно»? И как это должно отразиться во мне. Я совсем не помню. И почему-то стало тяжело: как-то странно заболело место, где когда-то находилось сердце. Как будто я потеряла частичку себя.

— Так, ты тоже музыку любишь? – продолжает она разговор и достает гитару. Кажется, пытается ее настроить по звучанию. Должно быть, у неё отличный музыкальный слух. Что-то такое говорили в музыкалке и мне, когда я училась играть на фортепиано.

Она как-то странно переставляет пальцы левой руки и ударяет правой медиатором по струнам. Это странно или, как там люди говорят, удивительно – извлекать звуки из обычных предметов. Я точно слышала эту мелодию в первый раз, но внутри что-то содрогнулось. Черт возьми, да что происходит? Как внутри пустоты может «что-то содрогнуться»?

— Настя, — прерываю я её игру, — слушай. А что для тебя музыка?

Она будто не задумывается даже и отвечает с жаром, как будто всю жизнь ждала этого вопроса:

— Понимаешь, это способ спрятаться от проблем. Раствориться в музыке. Может, это плохо… Ну уходить от проблем, а не решать.

Я почему-то снова перебиваю и говорю тоже с чем-то не свойственным мне:

— А ты правда думаешь, что что-то может быть плохим? – ты как-то недоверчиво посмотрела на меня, но я продолжила. – Может, тебе просто необходимо сейчас слушать музыку двадцать четыре на семь или есть фастфуд? Если ты что-то делаешь, то только потому, что оно сейчас тебе нужно. Не называй свои поступки плохими, хорошо?

Кажется, ты задумалась или что-то вроде того. Я поняла, что могу понимать чувства этой девочки и даже эмоции. Ох, неужели, ко мне возвращается что-то живое? Или мы просто зеркальное отражение друг друга, между нами есть связь?

— Ладно, мне пора, только предупредить тебя хотела, — я собралась уходить.

Но Настя попросила встретить её после школы и рассказать про приведения.

— Я приложу к уху телефон и буду разговаривать с тобой, — произнесла она с улыбкой. И я тоже сделала эту нелепую человеческую физиономию, которую все считают признаком добродушия.

***

Снова тянет руку на истории, а на перемене достает книгу и сосредоточенно читает. Все та же Настя — девочка, которая просто хорошо учится. Большой серый свитер, широкие джинсы — кто-то даже назовет это безвкусицей. Может, поэтому с ней никто не говорит? Нет, тут что-то другое. Может, у нее скверный характер? Вот посмотреть на ее лицо: ведь все же о человеке можно считать по лицу. Миловидное, даже с чем-то по-детски наивным, но призрачным. Иногда во время чтения проскакивала какая-то стыдливая и неловкая улыбка. Не может быть у нее плохого характера. Хотя… Черт возьми, да что такое «плохой характер»? И как вообще качества человека можно делить на плохие и хорошие? Бред, и ничего больше.

А всё-таки есть в ней что-то. Огонь в глазах что ли? Да-да, он самый. Это так сложно — встретить среди людей под копирку кого-то настоящего и живого. И если бы мне можно было узнать её получше, то… Какую же я чушь несу, в конце концов!

Она выходит со школы и замечает меня, улыбается, достает телефон из кармана и прикладывает его к уху. Она смотрит не на меня, а под ноги.

— Ну, что у тебя новенького? — произносит с улыбкой. Поняла, это секретный шифр.

И тогда я ей рассказываю о том, что приведения живут все вместе в старом заброшенном доме на конце города. А ещё, что там мне не с кем поговорить и очень пусто внутри.

— Знаешь, я чувствую то же самое… — отвечает она задумчиво, смотря под ноги. – Для них «просто та, которая хорошо учится».

И тогда я улыбаюсь, ведь похожая мысль приходила и мне, когда я наблюдала за ней из окна. Она тоже улыбается. Какую глупость придумали люди, но приятную до чертиков. Дальше мы молчали и разглядывали серые панельки. Они меня всегда пугали, но теперь, став призраком, я заметила, что они похожи на души людей. Удивительное дело…

Девочка повернула ключ несколько раз, и мы снова оказались в твоем «чулане». Почему-то Настя звала его именно так. Но очень любила это место. Кажется, так это называется. Когда именно то место, где находится сердце, наполняется чем-то невероятным.

— А у тебя были родители? – спрашивает она уже не осторожно, и мне почему-то больно. Держит ручку и старательно выписывает буквы в тетради.

— Нет, только бабушка. Я иногда прихожу в больницу, она часто сидит у моей кровати. Я вроде как в коме. Подхожу к ней сзади, чтоб не увидела. Ей может стать плохо, если она меня увидит. У нее «большое сердце», — отвечаю я трясущимся голосом.

На фоне играет неизвестная музыка, громкая и невыносимая. Но Настя только самозабвенно качает головой в такт.

— Знаешь, барабанщики – самые счастливые люди, — говорит, немного помолчав. – Стоит только посмотреть на их глаза, и увидишь, что они горят.

Я легла на кровать, как это делала дома и посмотрела на потолок. Он был увешан журавликами из бумаги. Красиво. Я задумалась и произнесла вслух:

— Да ведь у тебя тоже глаза горят, когда читаешь, играешь на гитаре. Или ты, как я, себя не видишь в зеркале? Ты кажешься счастливой. Я бы, знаешь, многое отдала за возможность снова дотрагиваться до клавиш фортепиано и издавать звук. И ты можешь украсить комнату фотографиями. А в моем доме только паутина, понимаешь… о чем я?

Она испуганно обернулась или нет, ошарашенно. Ох, ей об этом не говорили, да?

— То есть ты хочешь сказать, что я самый счастливый человек на свете и у меня нет проблем? – яростно вырвалось из этой хрупкой девочки.

— Ты не поняла. Ну смотри: в жизни много всего плохого. Но если мы будем думать только о минусах, то на плюсы времени не останется. Мне кажется, что нужно просто заполнять жизнь тем, что любишь. Насколько возможно, на пять минут или на час, но заполнять. А то мало ли что, не успеешь.

Я хотела уже одернуть себя и подумать, что несу полный бред. Поймет ли?

И тут я чувствую боль в сердце, как будто настоящем. И вот растворяется кончики пальцев, руки, ноги – я исчезаю. Почему? Я подошла слишком близко к живому? Или…

Я не открывала глаз, но слышала какое-то пищание, ощущала запах лекарств. Где? Черт возьми, это же больничная палата!

И я чувствовала тёплую бабушкину руку в своей руке, одеяло, жесткий матрас… Значит, я снова жива? И неужели было достаточно захотеть быть по-настоящему живым: делать то, что приносит счастье, чувствовать каждое мгновение внутри? А по-другому и не должно быть. Иначе, это не жизнь, а существование призрака: наблюдать за всеми, но не иметь возможности дотронуться даже до клавиш пианино…