IX Международная независимая литературная Премия «Глаголица»

 

 

Прекраснейшей Казани –

с юмором и любовью посвящается…

 

Наша семья жила в большом городе.

Мы с сестрой учились в престижных учебных заведениях: она в хореографическом училище, а я в спецшколе при консерватории.

Заведения, где ковали и перековывали будущие таланты, располагались в историческом центре города, на соседних улицах.

Это было очень удобно – танцующие, играющие и рисующие узнавали свою принадлежность к подвидам по осанке, мольбертам или музыкальным инструментам в руках. Ездили в одну сторону, и возвращались вместе, часто видя знакомые лица.

Однажды мы с сестрой опаздывали на занятия. А опаздывать на классический танец или сольфеджио – смерти подобно.

Мать дала нам денег на проезд, мы вызвали такси и стали ждать.

Надо сказать, что город был красивейший, дружелюбный и специфический. В нём было большое скопление, как говорили в СМИ, межнациональных конфессий. Это значит, что среди водителей такси было много армян, татар, чуваш, башкир, марийцев и мордвы. Про узбеков с таджиками и говорить нечего – каждый второй. Много было таких, кто приезжал на заработки из аулов и деревень. Город они знали плохо, можно сказать, совсем не знали, по – русски разговаривали через слово, так же, через раз, и понимали. Причём национальная гордость – мы мол, тоже не лыком шиты и не лаптем щи хлебали, — пёрла у них из всех щелей.

Именно такой водитель такси нам и достался.

Началось с того, что диспетчера мы попросили, чтобы водитель подъехал к подъезду.

Шофёр, разумеется встал со стороны проезжей части. Десятиминутные переговоры с диспетчерской: «Где ваш водитель? – Да он стоит около дома!» — кончились тем, что, проклиная все на свете, мы дважды оббежали пятисотквартирный дом вокруг, пока не нашли машину с водителем, стоящую у здания под таким же номером, только с припиской: «корпус 2».

Водитель, недовольно окинув нас взглядом, спросил: «Щаво так долга?».

Попытки объяснить, что он встал не у того дома, успехом не увенчались.

Кивнув на номер дома, он сам у себя спросил: «Щетырнадцать?», и сам себе ответил: «Щетырнадцать!».

Дальше вести разговор было бесполезно.

Убедить его, что у домов в городах бывают ещё и корпуса, не было никакой возможности. Он нас не слушал.

Тогда я не знал, что хороший таксист – это не тот, кто хорошо водит. Хороший таксист должен уметь слушать.

Наш не умел.

Печальные последствия этого неумения нам с сестрой предстояло испытать в ближайшее время на своей, как говорится, шкуре, и в полном объёме.

Поехали мы не в ту сторону. Откровенно сказать, прямо-таки в противоположную.

Нужно было через Советскую площадь в сторону площади Свободы, а нас повезли через проспект Победы в сторону улицы Коммунаров.

Обнаружилось это не сразу.

Усевшись в машину, я уткнулся в ноты – дописывать септаккорды.

Сестра, закрыв глаза, зубрила «Евгения Онегина».

Направление нашего движения мы почувствовали не сразу, а постепенно: знаете, как бывает, когда едешь, и исподволь начинаешь понимать, что двигаешься вроде — бы совсем не туда.

В пробке у метро на проспекте Победы мы закричали: «Нам не сюда!». Наша реакция водителю очень не понравилась.

«Как не сюда?»- тягостно удивился он. – Вот она – проспекта Победы, а до Комму… Кыммы…(он запнулся), а до другой улицы мы ещё не доехали».

«Нет! – закричали мы с сестрой. – Нам совсем в другую сторону! Пожалуйста быстрее — мы опаздываем!».

Водитель остановился, прижался к обочине, что в потоке было непросто, а, главное, очень медленно, и вступил в долгие дебаты с диспетчером.

Сестра смотрела то на меня, то на часы полными ужаса глазами. Я её понимал, но сделать ничего не мог – сам находился в таком же положении.

Наконец, выяснив, что хотя слова «свобода», «Советы», «Победа» и «коммунары» имеют общую революционную подоплёку, но улицы с этими названиями все же находятся в разных концах города, шофер, кое-как развернувшись, поехал в противоположную сторону.

Наивная сестра спросила у таксиста: «Мы точно успеем вовремя?»

Водитель, не изучивший город, но уже нахватавшийся выражений, развозя молодёжь по ночным клубам, самоуверенно ответил: «Стохудово!».

Мы с сестрой переглянулись «Стохудово?» — молча переспросила она. Я пожал плечами.

Поминутно дергая машину, переключая механическую коробку передач, водитель отбрёхивался: «Не бойся, кызым! (дочка, значит). Глаза боятся – ноги делают!».

Сестра опять зашептала мне: «Может, у них это профессиональный юмор – колёса вместо рук?». Я промолчал.

Наши переглядывания на заднем сиденье водителю откровенно не нравились. Как и мы. Это было видно.

С проспекта Победы таксист решил ехать в объезд, минуя пробки. Впрочем, каким образом быстро их объехать, он тоже не знал. Сестра испуганно смотрела в окно – мы были на окружной дороге, недалеко от птицефабрики.

«Но мы же очень далеко! – не сдержалась она. — Здесь куриная фабрика: вон, видите, возле неё памятник совместному труду братских народов. Да вон же он – черный негр в скульптуре!».

Водитель затормозил.

«Слушай, кызым!, — разозлился он. – Ты защем меня вещно путаешь? Какой ещё памятник курам – неграм? Помолщи пожалста, раз ни щерта дорогу не знаешь. А то высажу!..».

Мы замолчали.

Наше каменное молчание водителю, в машине которого было сломано радио, тоже не нравилось. Он решил возобновить беседу, а заодно поучить нас уму – разуму и объяснить наглядно, какие мы ничтожные существа.

«Вы из какая деревня приехали, а? – спросил таксист. — Совсем города не знаете», — сокрушенно покачал он головой.

Объяснять, что мы в этом городе родились, было бессмысленно.

«А ещё акча (деньги) им дают на такси, соплякам! – водитель сплюнул в форточку. — Ерунда всякая занимаются: танцы, песни!.. Нет, чтобы ущиться как следовает!».

Мы молчали.

«Вот у меня в деревне кызым пешком, без всякая машина в школа ходит. Книжка там щитает, а не поёт. Вот это настоящий ущеба! — А вы? И не стыдно вам?» — водитель сделал отеческую попытку нас пристыдить.

Сестра попыталась робко объяснить, что мы не просто «играем и танцуем», мы учимся этому профессионально.

«Защем? – искренне удивился мужик. — На гармошка играть любая дурак в деревне может, если работать не хощет. — А вам акча дают, чтобы вы что-ли на гармошка играть ущиться ездили?» — мужик так изумился, что мы, мотнувшись в бок, чуть не врезались во встречную машину.

Водителя встречки таксист, разумеется, как-то обозвал. Всё мы не поняли, но «хайван» и «дунгыз» разобрали («скотина» и «свинья»).

Шофер ехал и сокрушался всю дорогу.

Если бы то, с каким презрением он смотрел на нас, было бы жидким, мы были бы мокрыми с головы до ног.

«А эни (мама) куда смотрит? — возмущенно спросил таксист у меня по поводу занятий сестры. — Как можно кызымке разрешать голой по сцене скакать? Тьфу, позора какая…»

Было понятно, что для него занятия балетом были равнозначны танцам стриптизёрш на пилоне.

Сестра попыталась было объяснить, что в хореографическом училище конкурс сорок человек на место, а в Москве и вовсе сто, но я покачал головой, показывая, что ничего объяснять не нужно. Зачем?..

Мужчина был дремучий, как джунгли, и абсолютно упертый в своей правоте, как все недалёкие люди. Классический танец уже начался.

Собственно, он уже подходил к концу.

На сестру было страшно смотреть.

До сольфеджио оставалось ещё минут десять, то, что я опоздаю, стало очевидно, но попасть хотя-бы на часть урока я ещё мог.

Мы проехали обе площади – Советскую и Свободы. До хореографического училища оставалось чуть- чуть. Но, как поётся в известной песне: «Есть только миг – между прошлым и будущим, именно он называется жизнь…»

Вот в этот – то миг этой самой жизни мы с размаху и вляпались.

Шофер в принципе не знал, что такое хореографическое училище и где оно находится. Он вновь стал звонить диспетчеру: «Тут какую-то хор…хер… одним словом, училище спрашивают. — И, повернувшись к нам, спросил: — Там что, хором поют, что-ли?».

Сестра замахала руками: «Никто там не поёт! Там совсем даже наоборот – танцуют!».

Водитель, отключившись от диспетчера, с раздражением бросил: «Женщин сказал, что в хоровом всегда поют, и никогда не танцуют. Ты щево меня путаешь? Сама не знаешь, где ущишься?..»

Сестра заплакала. Пропустив классический танец, она опаздывала уже и на народный.

Я попросил таксиста проехать чуть вперёд, сказав, что направо поворот всё равно запрещён, и велел ей добежать бегом – так будет быстрее.

Сестра, хлопая мешком с балетками, убежала.

Я остался с шофером один на один.

«Ну, — неприязненно посмотрев на мои ноты, процедил таксист. – А тебе, бездельнику, щево нужно?».

Я сообщил, что мне нужна спецшкола при Консерватории.

Водитель посмотрел на меня внимательней: на юного уголовника из спецшколы для судимых неблагополучных детей я, видимо, похож не был.

Он вздохнул и, решив на всякий случай по слогам уточнить у меня последнее слово – консерватория – удовлетворенно, со знанием дела, вновь стал звонить диспетчеру.

«Алло, кызым! Ты не знаешь, консервная завода где-то рядом с улица Чуковский, — ой, щерт! – Жуковский есть?.. Нет? Ярар, рахмэт сезге».(Ладно, спасибо тебе).

«Нету тут никакая консервная завода! – со злорадством произнёс водитель. – Нет, и не было никогда! Не знают ни щерта, а ездиют!..», — со злостью, именно на «ют», процедил таксист.

«Давай, плати акча – и выходи!» — указал он мне на дверь.

Я решил не сдаваться и членораздельно объяснил, что консерватория – это вовсе не консервный завод, а место, где, кроме прочего, учат петь.

Водитель взорвался.

«Я только что у твой сестра спрашивал!.. Он сказала: «Йок! (нет), не поют, а танцуют… А ты теперь говоришь: не танцуют, а поют! Совсем… (он выругался) оба!.. Сами не знают, танцуют они или поют! Плати акча и кит мында!» (иди отсюда).

Я упёрся. Сольфеджио всё равно уже кончилось. Но были другие уроки – хотелось успеть хотя бы на специальность. Я попросил соединить меня с диспетчерской – шофер отказался. Позвонил в такси: автоответчик ответил: сумма поездки – четыреста семьдесят рублей. Что было делать? Не драться же с водителем, тем более, что денег у меня было всего две сотни.

На моё счастье позвонила мама. Я заметил, что мамы, как ангелы — хранители, всегда приходят вовремя. Медленно, обстоятельно, под включённый счетчик стал объяснять ей, почему я до сих пор сижу в такси, хотя уже час как должен быть на уроке.

Мама позвонила папе. Папа в диспетчерскую.

Из такси я вышел, заплатив сто двадцать рублей – стоимость поездки от дома до учебных заведений, если, конечно, не ездить кругами, не стоять в пробках и не искать консервные заводы с курами – неграми.

Выходя из машины, в спину услышал уже знакомое: «Хайван!.. Дунгыз!..»

«Ничего, — подумал я, — переживу как-нибудь».

 И пошёл на урок.