Поезд
17:41.
В этот час вокзал был уже почти пуст. Нервозная серая масса, расталкивая друг друга, уже давно попала в свои вагоны. Оставались лишь добрые продавцы-бабушки, торгующие домашней выпечкой, которые благословляли тебя всеми молитвами в качестве благодарности за небольшую денежку. Прочие люди, неизвестно, что делающие, сновали туда-сюда в ожидании своего состава, пока громкоговоритель не позовет их к приближающемуся поезду. А я вот опаздывал. Вроде бы менталитет русский, да только вот казахские привычки то и делали, что брали надо мной верх время от времени. И как бы я не старался обыграть само время, в последний час словно все, что не могло произойти, по невероятному стечению обстоятельств, происходило. Перед выходом, когда я уже отпирал дверь и пытался забросить рюкзак на спину, в зале раздался хлопок — и все наполнилось голубым дымом. Оказывается, моя забота о цветке вылилось в короткое замыкание, причем буквально. Излишки воды, переполняющие горшок, всю ночь и утро медленно капали прямо в розетку удлинителя. Ладно это, но еще и холодильник потек. Вся водная материя решили меня убить, лишь бы я не уехал. Чем я заслужил такую кару Посейдона? Или может дом мой родной так свою привязанность проявляет?
Я откинул тяжкие мысли о законе подлости и едва разобрав, что та женщина вещала про составы на весь вокзал своим голосом, который больше похож на белый шум, я направился к своему поезду, шагая на встречу юному бортпроводнику. Окинув меня индифферентным взглядом с ног до головы, он проверил мое удостоверение личности и с натянутой, слегка наигранной улыбкой, кивнул мне. Обмолвился он лишь одним пустым и бездушным словом:
«Проходите».
В спешке шагая по узкому коридору Тальго, я глазами искал заветное число 48 — номер моего купе. В поисках своего ночлега на ближайшие дня так три точно, я маршировал, как настоящий солдафон. Тряпочная ткань кедов «Converse» туго облегала стопу, и каждый шаг обращался легким давлением на мой вальгус. Я сменял один вагон за другим, а аромат оставался тем же. Поддувавшие с улицы запахи пирожков и прочей выпечки перемешивались с запахом выцветших простынь и покрывал. Поезд должен был трогаться уже совсем скоро, почти все пассажиры заняли свои места, поэтому коридоры были пусты. Они заполнялись лишь эдакой катавасией различных ароматов и ворчанием зрелых семейных пар, что так отчаянно пытаются усмирить своих неугомонных спиногрызов.
«45, 46, 47…» — шептал я себе под нос, мои губы едва двигались.
«Сорок восемь! Неужели…» — протяжно простонал я себе под нос.
Наконец найдя своё купе, я мог выдохнуть всю тревогу из своих легких, она превратилось в холодный пот, который обволок мое тело, как тонкий кокон из тревоги, и тут же испарился.
Я издал тихий, протяжный стон, надеясь на лучшее. «Черт знает, кто попадется, а с ними еще дня три ехать!» — прошипел я себе под нос, предвкушая на себе пустые взгляды пьяных мужиков в купе.
Я попятился назад, опираясь спиной на поручень возле окна. От этих мыслей аж шея заныла. Откинув ее назад, я представлял сотни и тысячи сценариев, чтобы я делал в такой ситуации, если бы пришлось ехать вот с этими…
«Ладно, зато увижусь наконец с бабушкой…»
Подходя к двери, я почувствовал как инородный звук поцеловал мочку моего уха, нежно направляясь вглубь. Он не подходил под тематику душного общественного транспорта, кишащего разными субъектами, и «очень средним классом», как я называл консервативных критиков, кричащих «корень зла -…» с дивана. Любопытство пронзило меня где-то в мозгу, эта стрела побудило меня зайти внутрь, и увидеть воочию обладателя сия вокса («голос» с лат.). Заходя в купе, я увидел парня, сидящего прямо у окна, перед столом. На нем была белая футболка с изображением какого-то пляжа на спине, прямиком из клишированных голливудских фильмов. У него были длинные волосы. Очень длинные. Они закрывали его шею почти полностью, но выглядели, как шелк. В таких волосах хотелось купаться, пока не захлебнешься ими, их ароматом шампуня. Из блеск был слегка ослепителен, но в нем не было ни намека на жирность или сухость. Он завел прядь волос за ухо, позволяя разглядеть мне часть его бледного лица и наушник “AirPods”. Даже не видя его лица полностью, меня заворожили черты его профиля.
Парень меня не сразу заметил или не хотел замечать, и продолжал петь. Аккуратные вибрации наполнили купе, вытесняя воздух в едва открытое окошко. Они закрались и в мое ухо тоже, и знатно обосновались. Кажется, что стоит мне уйти, а эти вибрации, эти осколки голоса буду продолжать отражаться у меня в ухе, перепрограммируя кору моего головного мозга, прошивая его зависимостью от столь изысканного тембра. Видимо так и заедает какая-нибудь хорошенькая мелодия у меломанов. Мне, признаться, не хотелось, чтобы он меня замечал. Вообще не хотелось. Я не в праве прерывать эту мелодию. Да и боюсь, что стоит ему замолчать, так сразу же тело начнет бить дрожь. Легонько сняв с себя слегка потрепанный временем рюкзак с вещами, я вслушивался в слова песни.
«Я тебе уже сказала, я не буду извиняться.
Ты снова молчишь, ты ведь пожалеешь.
Ты не смотришь на меня, нужна тебе не я
Ох, ты же знаешь, что делать…
Это все моя вина, о да, и твоя.
Да, я ненавижу тебя…»
Внезапно он замолчал на полуслове, словно нота застряла где-то в его гортани или остановилась прямо у зубов. Одним резким движением шеи он посмотрел в сторону двери, где стоял я. Первые мгновения его глаза с тревогой оценивали меня. Не то чтобы он был напуган, но в зрачках виднелся блеск смущенности.
«Простите, я не хотел вас напугать…» — глупо улыбнулся я, парализованный смущением и стыдом.
Он неторопливо снял один наушник, а в его глазах исчез этот блеск опаски. Пальцы парня были изящнее, чем у самой изнеженной аристократки. Длинные, прямые, худые. Его веки чуть припали, и он мило мне улыбнулся.
«Ничего.»
Парень привстал со своего места, чтобы подойти ближе и протянул мне руку. Я был все еще немного парализован от смущения, но как только увидел его ожидающий жест, дернулся и сразу же ответил. Кожа его ладони была просто божественна. Ламинированное мраморное покрытие изысканных трапезных столов не идут ни в какое сравнение с опьяняющей нежностью его ладони. В тот момент я был готов поклясться, что ощутил научный термин «абсолютно ровной поверхности» на своей руке. И в тот момент я чуть не потерял сознание от тактильного оргазма.
Нехотя высвобождая свою руку из его слабой хватки, я взглянул на него вблизи. Овальное, вытянутое лицо. Глаза — большие, цвет — карий. Кожа мертво-бледного цвета, да такая насыщенная, что отражало почти весь свет. Такой молочный оттенок хотелось жадно пить, иссушая емкость полностью, проглатывая второпях и воздух тоже. Уверен, что холод в желудке после него был бы приятнее, чем от стакана молока. На самом деле, если не вглядываться в его лицо, то парня можно было легко перепутать с какой-нибудь мадам-бунтаркой, которая, как я слышал, говорят: «отвергает свою женственность». Ну и чушь.
Его губы снова сложились в легкую улыбку. Они были пухлые, как спелая клубника. Казалось, стоило укусить их, как они мягко и легонько лопнут, истекая багряным нектаром, которую так и хочется слизать и ощутить привкус ягоды. Губы ни сколько не шелушились, были ухожены и чем-то слегка смазаны. Последнее выдавал легкий блеск и слабый аромат приторности.
Поезд тронулся и неспешно набирал скорость. В местах стыковки рельсов, он ритмично покачивался, словно убаюкивая всех пассажиров. Поэтому мне всегда нравилось спать в поездах. Казалось, что я снова малое дите, а подле моей колыбели сидела мама, которая покачивала кроватку. Ну, или в крайнем случае, держа в руках, покачивала в такт.
Прошла едва ли секунда, да вот только время для меня немного замедлилось. Словно материя, само 4-пространство позволила мне полюбоваться этим сиятельным экспонатом. Так что, когда он заговорил, я слегка вздрогнул.
– Чхве Бомгю, – он произнес приветливо. Его брови слегка приподнялись, голос как будто бы тоже.
– Можно просто Гю, – пожал он плечами, отводя глаза и бросая хитрый взгляд куда-то в сторону.
Так он словно выражал, что не против подружиться. По крайней мере, в моей голове тлела такая надежда. Не зря ведь я смотрел сотни коротких видео о языке человеческого тела.
– А-Айтуган, – представился я в ответ, понимая, что это наше формальное знакомство с соседом. – Можно просто Ай.
– Милое имя, – он состроил кошачью гримасу, словно пытаясь показать, как бы мое имя выглядело, будь оно выражением лица.
После нашего формального знакомства, Бомгю пошел в конец вагона, к туалету. А я тем временем раскладывал сумку и свои вещи. Раскрыв рюкзак, я достал оттуда полотенце, которое, укатав в рулон, сразу же положил на небольшую настенную полочку. Я достал еще немного вещей — наушники, линзы и прочие мелочи.
Разложив это, как мне показалось, по своим местам, я уселся на мягкий матрас нижней кровати и принялся разглядывать купе. Это была небольшая комната, в которой обычно помещалось до 4 человек. Четыре кровати, на верхних есть специальные ремни, которые предотвращают падение пассажира в случае внезапной тряски, или если он просто ворочается во сне. Мне всегда было очень уютно в замкнутых пространствах. Казалось, что я держу все под контролем, все в пределах видимости моих глаз и на расстоянии вытянутой руки. Хотя в детстве я частенько слышал от своей бабушки фразу на казахском, что это купе «клетка» или «тюрьма». Ну и ну…
Вынырнув из своих мыслей, я обратил свой взор на спальное место моего соседа. Нежная, мятая простынь пастельного оттенка на которой эстетично разложились белые проводные наушники и книга. У этой книги была матовая обложка. На ней было написано «Норвежский лес» курсивным шрифтом и, что характерно, изображен толстый ствол дерева в объятиях человеческих рук. Она так аппетитно отражала от себя свет, что я не удержался, и позволил себе слегка укусить её передними зубами. Не знаю, что тогда на меня нашло, словно наваждение было, как зов изнутри, ибо я никогда не был таким импульсивным и не бросался на обложки книг, словно сыроед-фетишист.
Прямо в момент моего пирования глянцевой бумагой, Бомгю вернулся обратно в купе. Я, не оглядываясь, кинул книгу обратно на его кровать и пытался выглядеть так, словно я здравомыслящий и дееспособный человек.
– Что ты делаешь? – его голос звучал абсолютно спокойно, как будто бы даже прозвучал сдавленный смешок. – Книгу ешь?
Наверное это было один из самых странных и неловких моментов моей жизни. Я не испытывал стыд в его обычном проявлении, потому что Бомгю как будто бы меня и не стыдил за эту… выходку.
– Нет? – звук скованно прошел сквозь зубные щели.
В тот момент он залился смехом. Он звучал прекрасно, не надменно, не злорадно. Как будто бы он сильно умилялся моей придурковатости. Каждый его смешок словно бил фонтаном жизни и заряжал меня самого желанием жить. Было в голосе Бомгю что-то особенное. Глубинный окрас, который нельзя было уловить слухом или замерить какими то приборами. Что-то, что можно лишь почувствовать, и только в том случае, если он сам это позволит.
Он подошел и обнял меня, все еще смеясь. Позволив себе уткнуться носом в его грудь, я невольно вдохнул его запах. Он пах ванилью, чем-то напоминал мороженое «крем-брюле». Запах был таким сладким, что аж скулы сводило. Я слегка высунул язык и лизнул его через хлопчатобумажную футболку, но кроме горьковатого вкуса ткани ничего не почувствовал.
– Ты самый искренний человек, которого я когда-либо встречал, – сказал он, вибрации в его груди утихая. – С самыми экзотическими вкусами.
– Почему это? – недоуменно спросил я, отдаляя свое лицо от его теплой груди.
– Ну как же, – он отошел назад, высвободив меня из своих объятий. – Предпочитаешь «Ролтону» обложку книги и корейца, не стесняясь никого. Разве это не искренность?
Той же ночью наш поезд остановили. В каком то вагоне, кажется, далеко от нашего, случилось несчастье. Это однозначно было не то, из-за чего я бы хотел проснуться. Тогда меня разбудил Бомгю, сказав, что всех пассажиров выселяют из поезда. Он остановился на ближайшей станции, а там уже стояла полиция. У каждой двери были по 3 полицейского. Меня испугало такое количество представителей правоохранительных органов.
– Где мы? – спросил я у Бомгю полусонным голосом.
– В Урумчи. Это в центре Синцзянь-Уйгурского Автономного района, – сказал он спокойно, но в его голосе была нотка обескураженности.
– Куда мы идем?
– В ближайший отель. Я все оформлю за тебя, не переживай,– он тяжело вздохнул, его глаза потерянно шарили по вокзалу, пока он крепко держал меня за руку и вел к такси. Сквозь полузакрытые веки я слышал как он, на немного повышенных тонах, договаривался с таксистом на китайском о цене поездки. В конце концов, мы сели внутрь машины, оба на задние сидения. В фонарных лучах, которые сменялись раз за разом, лицо Бомгю выглядело волшебно. Он хмурился, поджав губы, между бровей виднелась морщинка, и он безустанно глядел в окно, словно только телом он здесь. А мне лишь хотелось спать. Я положил голову ему на плечо, он слегка дернулся, но вспомнив, что кроме меня это никто быть не может, погладил и прижал ближе. Я прикрыл глаза, ощущая запах старшего брата, пока сквозь закрытые веки пролезали слабые лучи фонарей на улице и покачивание машины. Уснув, я почувствовал, что упал в очень густой, теплый туман. И мне не хотелось просыпаться.
