Я верю, что живу во
всем, как наяву:
в цветах
погибших
и во снах притихших
за стеной небытия..
в печали
птиц
распахнутых
ресниц
боящихся не зря..
в подковах жизни,
на следах
лыжни
таящихся
едва..
в открытых окнах,
только взбитых
подушках светлых комнат,
в аквариумах
лиц,
октябрьских
синиц
гербарии, висящем на виду..
(налево, чуть в прихожую войду,
и сразу вверх по лестнице, вон в ту…)
в бездонной
яме,
что мадонной
пламенной
воспета уж давно
без нас…
«А может сразу в глаз?»
— в дворовых старых толках,
бездомных брошенных котёнках
и голубях, таящихся в руках
влюбленных…
в морских ракушках,
и в твоих игрушках
детских,
что оставил уж давно
на леске
памяти
— у самой
паперти,
где рядом озерцо…
в котором рыбы
и я тоже в них,
где талии изгибы
всех актрис,
где дочкины капризы
(не стерпеть!),
где молоком на
губках малыша,
чье сердце
хочет петь
и греться
я укроюсь,
ножки подожму,
усну.
немножко отдохну,
пока вдруг слева
— «муу..» —
корова странного фальцета
(приотворила дверцу в лето)
и королева острых дуг
судьбы свисания
с чугунного моста,
где наше первое свидание,
бежало от огня страдания
душ одиноких
(и далеких
друг от друга),
и колокольчики испуга
церкви, где в былом недуге
ты раздета
догола
была…
и пряча сонные глаза
скрывала наготу под веткой
мокрой ивы,
— во всём я.
и если мимо твоего бездонного окна,
проскачет слон
огромный,
тайный,
лунный,
странный,
отравленный Агавой,
И трехглавый…
вспомнишь меня.
Пока жива,
я целый остров возведу
из Рая
для тебя.
Однако
если вдруг соединюсь
с мерцанием ночи утомленной,
я не прощу её за то,
что та
ушла
мгновенно и навек,
(не ухватившись, человек
в ней растворится и умрет
по-человечески для всех)
оставив за собой вослед
прозрачно-влажный
стихотворный
бледный снег.
