Я стоял на берегу Камы, вслушиваясь в её привычное журчание, тихое, неторопливое. Там, вдали за плетнём огородов возвышался могучий лес. Тёмные кроны елей плотно прижимались друг к другу слегка покачиваясь на ветру.
Родная деревня. Вдоль гравийной дороги тянулись с обеих сторон два десятка домов. А прямо у излучины реки стоял отчий дом, мой кров, моё место силы.
Я вглядывался в окна, наблюдая за огоньком лучины. Мама, склонившись перед иконой, что-то шептала, глядя на образа.
Я попытался сорваться с места и броситься в ее объятия, но не мог пошевелиться. Не понимая, что происходит, я хотел закричать: «Мама! Мамочка, я здесь! Я вернулся!», но не слышал своего голоса.
«Мама! Я вернулся!» — я вновь закричал что есть силы в пустоту, внезапно окружившую меня вместо родного дома.
«Вернулся, миленький, вернулся! Вот радость-то!» — сквозь пелену перед глазами я пытался увидеть облик мамы, но надо мной склонился силуэт пожилой женщины в белом халате, которая гладила меня по голове, присев на край больничной кровати.
Я попытался пошевелиться, но тело не слушалось.
«Тише, тише, сынок! Рано тебе вставать. Считай с того света вернулся. Никто уже не верил, что выкарабкаешься… Видно кто-то сильно за тебя молится. Если из такой передряги выбрался, значит, вернешься домой. А теперь поспи, набирайся сил».
Я снова провалился в темноту, голова кружилась, а перед глазами стали возникать воспоминания последних месяцев здесь, под Ленинградом.
…На следующий день после моего восемнадцатилетия я уже стоял на пороге военкомата. Шел тысяча девятьсот сорок второй год, война бушевала беспощадно.
В учебке меня определили в сапёры. Сапёр ошибается лишь однажды… Я не сразу всерьез понял всю драматичность этой фразы.
Васька. Мы шли с ним всегда бок о бок. Он был таким веселым и смелым, убеждал, что вместе войдём в освобожденный Ленинград. «Дойдем до Консерватории. Послушаем настоящую музыку, Иван! Ты не представляешь, как я мечтаю побывать на таком концерте!» — мечтал он.
Я ничего не понимал в симфониях и операх, у нас в деревне была одна гармошка, но я так же, как Васька, начал мечтать о Консерватории.
В тот роковой день он, как всегда, несмотря на канонаду залпов орудий, уверенно шел по минному полю, легко и без ошибок угадывая, где прячется очередной снаряд. Мы передвигались в метре друг от друга, оставляя за собой безопасный путь для наступления наших войск.
Секунда! Всего одна секунда! Оглушительный взрыв и тишина… Пронзительная! Меня отбросило в сторону. Я, судорожно протирая глаза, пытался отыскать Ваську. К нам уже подоспели другие бойцы, оттаскивая назад, на безопасное расстояние.
Васьки не стало… Я не верил, что такое возможно, что жизнь может оборваться вот так внезапно, за секунду. Именно в этот момент я понял, что такое война…
…Холод. Пронизывающий ветер. Серые лица измученных голодом людей, прибывающих в Кобону. Наверное, я никогда не смогу их забыть. А та девочка… Абсолютно седая девчонка!
Вместе с ужасом приходит ярость. Как? Как остановить это безумие?!
В понтонно-мостовом полку у Ладожского озера я брался за любую работу, готов был совсем не спать, лишь бы хоть немного помочь тем, кто до сих пор находился в блокадном городе. По чуть окрепшему льду первыми двинулись повозки на санях. Я управлял одной из них. С лошадьми ладил с детства, и дома зимой по высоким сугробам мы пробирались только на санях. Но здесь была совсем другая дорога: бескрайняя гладь, кромешная тьма и лёд, который опасно хрустел и двигался под весом гружёных саней.
В ту ночь мела пурга. Я изо всех сил пытался не упустить из виду впереди идущую повозку. Жутко клонило в сон, а пробирающий до костей ветер забирал последние силы.
И вновь всего одно мгновенье… Моя повозка провалилась в полынью. Мешки! Как же их перекинуть за кромку льда? Я не думал о том, что очутился в ледяной воде, я пытался сохранить груз. Это была цена жизней десятков людей, которые стойко защищали свой город!
Ребята зашумели, бегая вокруг полыньи, вытаскивая меня из ледяной ловушки, а из моих глаз текли слезы отчаяния за утонувшую повозку с зерном…
…Мы готовились к наступлению. С приходом весны бои вновь стали происходить всё чаще, враг чувствовал, что наши войска готовы прорвать кольцо блокады.
Самолеты появились неожиданно. Они летели так низко, что можно было различить лицо пилота. Начался бой. Я почувствовал напряжение во всём теле. Яркая вспышка и темнота…
Это последнее, что я помнил после того, как очнулся в госпитале.
…Спустя время узнал, что меня ранило в голову осколком бомбы. Больше двух недель я пролежал без сознания. Моё возвращение к жизни называли не иначе как чудом.
Наш госпиталь находился на территории Александро-Невской лавры. Здесь и вправду часто случались чудеса. За нас молились ленинградцы, потому что мы отдавали жизни за освобождение города.
Я удивительно быстро шёл на поправку. С таким ранением меня должны были безоговорочно демобилизовать, но я уже не представлял, что смогу вернуться домой, зная о том, что здесь остаются те, кому необходима помощь.
Спустя всего два месяца я снова был на передовой. За моё усердие и результаты боевых заданий меня определили сапёром в штурмовую бригаду. От одного упоминания об этих бригадах у противника в жилах стыла кровь. Для нас не существовало преград, мы штурмовали высоты и освобождали поселки, всё ближе прорываясь к кольцу блокады.
Я помню тот день, когда Ленинград был полностью освобождён. Мы не скрывали слёз и радости, казалось, что в наших уставших сердцах вновь загорелся огонь и уверенность, что Победа придёт совсем скоро!
Я был ранен еще не раз, но, как и предрекла та пожилая медсестра в госпитале, пули и снаряды проносились рядом, лишь слегка касаясь меня, как будто и впрямь кто-то свыше оберегал меня в самых страшных боях.
Я встретил Победу в Польше, а затем снова вернулся в Ленинград, восстанавливать его и расчищать от мин и снарядов.
Невозможно забыть величие и стать этого города! Я медленно шёл по улицам, рассматривая каждую деталь на фасадах разрушенных домов, вчитываясь в таблички…
Консерватория! Ноги сами привели меня сюда.
Васька… Ты отдал свою жизнь ради того, чтобы и эта консерватория смогла открыть свои двери зрителям.
Город постепенно оживал и с благодарностью принимал нашу помощь.
…На календаре уже переворачивал свои страницы тысяча девятьсот сорок шестой год. Я шёл по знакомой с детства тропинке вдоль реки. Всё также шумели кронами величавые ели, вдали слышались голоса петухов. Этим родным воздухом невозможно было надышаться, этими просторами нельзя было налюбоваться.
Вот и мой дом. Чуть покосилась крыша. А ступени на крыльце поскрипывают всё также. Я тихо приоткрыл дверь. Мама молилась в углу комнаты так же, как и тогда в моем сне.
«Здравствуй, мама», — тихо сказал я, прикрывая дверь.
Она обернулась: «Вернулся! Я знала! Я верила! Вернулся, сынок!»…
