На месте города, в котором
Я жарким летом родилась,
В неведомые людям поры
К сини небес трава рвалась,
Стояли в тёмных рясах ели,
Берёзки-сёстры, глядя ввысь,
Держались за руки, шумели,
Как люди, прославляли жизнь.
В густой тени дубов и сосен
Стоял заброшенный пустырь.
Там местный князь однажды в осень
Построил чёрный монастырь.
От зла и ветра укрывали
Деревья жизни светлой нить
И тех, что всей душой желали
Святому Господу служить.
И жили, позабыв про страхи,
Волненья, страсти и людей,
Там одинокие монахи —
Творцы незыблемых идей.
Мужчины эти умертвили
В сердцах житейские нужды,
Мирские тяготы забыли,
Гнев, счастье были им чужды.
Простые люди очень редко,
Но навещали мрачный дом,
Над коим в день шептались ветки,
А ночью выл деревьев сонм.
***
Одним из живших там монахов
Был Алан — тихий, молодой
Мужчина. И печалью, мраком
Полны глаза его, тоской.
Так, одинокий и бесстрастный,
Он жил средь братьев, Божьих слуг,
Не помнить не имел он власти…
Во снах он видел жёлтый луг,
Он чуял ветер, слышал травы
И чей-то звонкий светлый смех;
В мечтах о звёздах и дубравах
Он видел горе, видел грех.
И стоя ночью на коленях,
С молитвой жаркой на устах
Просил у Господа прощенья,
Желая лишь забыть о снах.
***
Весенним утром по полянке
Девчушка, словно лань, неслась.
Ребёнок маленький, крестьянка,
Средь близких Ладочкой звалась.
С восторгом девочка смотрела
На сине-жёлтые цветы,
Глаза, как солнышко, блестели
От столь чудесной красоты.
Бежала крошка, улыбалась,
Спешила выполнить наказ.
Возможность ведь предоставлялась
Ей в первый и в последний раз:
Бежать к таинственным монахам,
Им хлеба, рыбы отнести.
Сердечко было полно страхом
И в то же время радости.
Давно ей интересно: что же,
Что можно там, в лесу, найти?
И что же все твердят: «Негоже
Девчонке в монастырь идти!»
***
Монах с суровым острым взглядом
Ребёнку двери отворил.
И с «чёрным человеком» рядом
Не ощущала Лада сил.
Смутившись, девочка смотрела
В его холодные глаза,
И всё, чего она хотела, —
Вернуться поскорей назад.
«Я…Утром…Мама заболела…
И папа тоже…И они
Мне поручили это дело…
Ведь вы, наверно, голодны».
Малышка протянула рыбу
И хлеб, что уж давно остыл.
Монах пробормотал «спасибо»
И за собою дверь закрыл.
Тогда, поникнув головою,
Ребёнок собрался идти.
Но вот вопрос: «Какой тропою?»,
Ответ не удалось найти.
Ведь мама всё ей объяснила:
Куда идти, какой тропой.
«Я, я забыла, всё забыла!
Что, что же станется со мной?»
Кругом лишь лес, враждебный
страшный,
Кругом лишь злая тишина,
И ни одной душе не важно,
Что Лада здесь совсем одна.
Совсем одна она стояла,
А рядом только тёмный лес.
И всей душой дитя желало
Не видеть больше этих мест.
Терзают сердце Лады страхи,
И не скрывает слёз она,
Не зная, что сейчас монахи
За нею смотрят из окна:
Один холодный и суровый,
Другой — как месяц молодой,
Он нежным и глубоким взором
Следил за девочкой, за той,
Что, вся дрожа, с глазёнок красных
Стирала слёзы в этот миг,
И с губ её готов сорваться
Был горький, безнадёжный крик.
Заговорила тотчас жалость
В душе монаха молодой.
«Суровый» вдруг промолвил: «Алан,
Ты проводи её домой».
***
Он вышел, словно приведенье,
Как ангел, перед Ладой встал,
Не наяву — во сне виденье,
Свою ладонь он ей подал.
Он был красив. Пусть неприметной,
Пусть отчуждённой красотой.
Тревоги крались в сердце тщетно,
Когда повёл он за собой
Малышку. А она внимала
Дыханью божьего слуги,
Бесшумно ряса проплывала,
И не слышны были шаги.
Он был спаситель, благодетель,
Сошедший будто бы с небес.
Казалось, весь он — добродетель,
Одно из Божиих чудес.
Прекрасный, в чёрном одеянье,
С крестом, висящим на груди,
Он был божественным созданьем…
Дитя из леса выводил.
«Святой! Святой!» — кричало сердце.
Молило: «Нет, не уходи!»
Души своей некрепкой дверцы
Открыла Лада: «Ну, входи…»
Монах остановился резко,
Взглянул на Ладу с теплотой.
И словно первая пролеска
Узрела солнце над собой.
«Что ж, мне пора. Ещё немного
Тебе идти. Как ветер зол…
Что ж… Будь благословенна Богом!»
Взглянул с улыбкой и ушёл.
***
Прошло три года. Монастырь же
По-прежнему печален, глух,
Но в леса памяти он выжег
Сплетенье столь далёких рук.
Монахи жили безмятежно,
Заботясь о душе своей,
Когда хранила Лада нежно
В душе один из прошлых дней.
В расцвете красоты девичьей
Пленяла мысли и сердца,
Сама давно пленённа тем, чьи
Безгрешны руки и уста.
И всей душой стремилась Лада
Попасть в тот мрачный, тёмный дом.
Запрет. Осенняя прохлада.
А мысли — только лишь о нём.
И вот в один из дней дождливых
Был снят родительский запрет.
Болезнь их так невыносима…
— Поговоришь там с кем-то?
— Нет…
— Ну, хорошо. Иди скорее,
Они давно уж помощь ждут.
А ну, укутай быстро шею!
Стыд! Ох, тебе я покажу!
Она не слышала, бежала,
Как прежде, как года назад.
Сердечко трепетно дрожало,
Горел сапфиром синий взгляд.
То был день тёмный, день дождливый,
Он краски разом погасил.
Бил по земле налётчик-ливень,
Над лесом ворон воспарил.
В окно стучал тревожно ветер,
Порою в ярости слепой
Он, как неверную невесту,
Шарфы дождя душил рукой.
В окно смотрел печально Алан,
И перед ним чернела даль,
А в душу вдруг змеёй закралась
Уже знакомая печаль.
Вдруг сердце Алана забилось:
Там девушка, совсем дитя!
О, как она была красива
В вуали синего дождя!
***
И жизнь монаха изменилась,
В груди визжала плоти власть,
А в чистом сердце поселилась
Слепая, сладостная страсть.
В тот день из комнаты он вышел,
Душа твердила: «Нет, назад!» —
Но смолкла в миг, когда увидел
Монах девичий нежный взгляд.
Он видел юную Психею,
Её улыбку на устах,
Нагую молодую шею
И мокрый шарф в её руках.
Смотрела странно. Незнакомы
Ему горящие глаза,
Живые, синие, как Нёман,
Пронзительные, как гроза.
Он, тот, кто уж давно отрёкся
От наслаждений, ожил вновь,
О пламя вечное обжёгся,
Познал страданья и любовь.
Один лишь взгляд врастил в нём чувство,
Хотя в желанной не узнал
Девчушку маленькую, ту, что
Когда-то за руку держал.
Монах боролся с искушеньем,
В молитве он изнемогал,
Молил о скором избавленьи,
Какого вовсе не желал.
Быстрее, чаще сердце билось,
Когда во тьме, в тиши ночной
Монаху молодому снились
Объятья девы молодой.
***
Она вернулась через месяц,
Он ждал её. И вот теперь
Он, миновав пролёты лестниц,
Пред ней, счастливый, отпер дверь.
Она зарделась, опустила
Испуганный, влюблённый взгляд.
Скрывать любовь была не в силах,
Как не могла пойти назад.
С едой корзину протянула
Она, не поднимая глаз,
И чуть заметно улыбнулась.
Не нужно было слов и фраз.
Они всё поняли мгновенно,
И души, полные любви,
Тонули в счастье вдохновенно,
В горящей молодой крови.
Настала ночь. Монах покинул
Свой мрачный и привычный дом.
Пьянили разум страсти вина,
Лес разбудил полночный гром.
Метнулась молния как львица,
Грозы раздался страшный рёв.
— Не уж-то должен я молиться,
Просить прощенья за любовь?
Да, я люблю! — воскликнул Алан. —
— Мне запрещаешь это Ты?
И Твоё слово приказало
Чураться женской красоты?
Да, я люблю! Прости мне это!
Прости! Но разве это грех?
Я верен Твоему завету!
Я не ищу плотских утех!
Я лишь ищу земного счастья,
Я лишь ищу любви земной.
Я Твой, в Твоей я вечно власти,
Так будь же добр, Отец, со мной!
Позволь любить и быть любимым! —
— И, верный выбранной стезе,
Пошёл, любовию томимый,
Забыв о громе и грозе.
Она ждала, и слёзы счастья
Блеснули в девичьих глазах.
Он сжал её в своих объятьях —
И в небе вспыхнула гроза.
***
Прошли недели, промелькнули,
Никто не знал о тех порах,
Когда исступленно тонули
В любви крестьянка и монах.
Промчались месяцы. И осень
Пришла, известие неся.
В семье узнали: Лада носит
Под сердцем молодым дитя.
Рыдает и ночами бредит,
Средь бела дня отводит взор,
Когда «безгрешные» соседи
Шипят: «Позор! Какой позор!»
Отец мечтал о скорой мести,
И Лада убегала прочь,
Когда кричал: «Кто обесчестил,
Кто опозорил мою дочь?»
И только мать была опорой,
От дочки отводила страх.
Лишь ей призналась Лада скоро:
Отец ребёночка — монах.
Признавшись, горько закричала:
«Пусти меня к нему! Пусти!..»
…Мария мужу днём сказала:
«Еды монахам занеси».
***
Шёл снег. И в комнате прохладной
Молился Господу монах:
«Храни, храни, Отец мой, Ладу!»
А сердце рвал на части страх.
Она давно не приходила,
Он ждал, он иссыхал душой,
Не зная, что она носила
Под сердцем малыша его.
Которую уж ночь мужчина
В лесу холодном проводил,
Искал разлуки их причины,
Всё так же преданно любил.
Любил и в будущее верил,
Дня встречи с милою он ждал.
И только открывались двери
Монастыря — он к ним бежал.
Но вечно разочарованье:
То в дом вернувшийся монах,
То их помощник постоянный —
Мужчина с грустию в глазах.
Не ведал Алан, что мужчина
Тот был возлюбленной отец —
По нами ведомой причине
Разлучник любящих сердец.
Лишился Алан веры, счастья,
И вспомнив вдруг с любимой миг,
В ночи кусал свои запястья,
Чтобы сдержать истошный крик.
«Прошу, Отец, верни мне Ладу!
Я не могу без Лады жить!
Мне больше ничего не надо,
Лишь разреши, Отец, любить!»
Дрожали руки у монаха,
Он слёзы с глаз своих стирал.
И, полный горечи и страха,
Без чувств на кельи пол упал.
***
Без сил лежала ночью Лада,
Ладонью гладила живот.
Ещё теплится в жизни радость,
Ведь в ней его дитя живёт.
Но слёзы, как ручьи, стекали
С её уставших синих глаз,
Рука на животе дрожала
В полночный, тихий, жуткий час.
Тот час страданьем обернулся,
Терзала Ладу тьма и тишь.
И вдруг во чреве толкнулся,
Ребёночек, её малыш.
Как бы сказал: «Спокойно, мама!
Не бойся, мама, темноты!
Ты для меня родная самая!
Подаришь скоро жизнь мне ты!»
И Лада тотчас улыбнулась.
«Малыш… Со мною рядом он…»
Стерла слезинку и заснула,
И снился ей счастливый сон:
С ней был любимый, её Алан,
Такой красивый и родной,
Им времени давалось мало
Вдвоём идти одной тропой.
Во сне держал её за руку,
Смеялся, счастлив и влюблён,
И словно не было разлуки,
И словно снова рядом он.
Хоть мама часто говорила:
«О, Лада.., Лада, он — монах,
Свой монастырь он не покинет,
В душе его пред Богом страх!»
Неправда! Чушь! Он здесь, он рядом,
Он будет с ней, одной, всегда,
Утешит светлым добрым взглядом
И не покинет никогда.
И вдруг в тот сон впорхнула птичка,
Малютка-жаворонок пел,
И воспевал он, невеличка,
Свой беззаботнейший удел.
По-детски Алан вдруг воскликнул:
«Смотри, весёленький какой!»
Счастливый, радостный хихикнул,
На птичку указал рукой.
И Лада тоже засмеялась,
Родного нежно обняла…
Над спящей солнце поднималось.
Пришла разлучница-заря.
О, сладкий сон! О, сон жестокий!
Проснувшись, плакала навзрыд
О нём, любимом и далёком…
Как сердце без любви болит!
Шёл снег. И буря бушевала —
Предвестница печалей, бед.
И горько женщина рыдала,
И проклинала солнца свет.
***
Не дал им Бог последней встречи.
А в монастырь закрался страх:
Однажды в тёмный зимний вечер
Там умер молодой монах.
Его не сразу хоронили.
Вот Алан тоже подошёл
К усопшему. Чрез дни решили:
Умерший был недобр душой.
Спустя неделю снова умер
Один из братьев среди сна,
А третий был в бреду, безумье,
Все сразу поняли — чума.
И разом пали на колени,
Хотели жить, но тщетно то,
Что, ночи проводя в моленьях,
Кричали: «Господи! За что?»
В окно смотрел, как прежде, Алан,
Его кружилась голова,
Дышать вдруг трудно, тяжко стало,
Но прошептал монах слова:
«Спаси, Отец, и дай ей счастья!
Спаси, любовь ей подари!
В невзгоды, беды и ненастья
Ты мою милую храни.
Тебе покорен… Умираю,
Люблю я свет прожитых дней,
Но я спокоен, ведь я знаю:
Ты позаботишься о ней…
Я виноват. Тебя я предал,
И я приму за это смерть.
Любил бы снова, если б ведал,
Что должен буду умереть.
Я грешен, знаю, мой Спаситель,
И я не жду уже чудес.
Лишь об одном хочу просить я:
Смотреть на милую с небес…»
***
Прошла зима. Всё оживило
Тепло весенних светлых дней.
Вокруг малиновки парили,
Трудился крошка-муравей.
В один из первых дней весенних
Сыночка Лада родила.
Стояла после на коленях
И незабытого звала.
Малыш же рядом поднял руку,
Открыл глазёнки, закричал.
— Не плачь, не плачь, родной! А
ну-ка!
Ребёнка на руки взяла.
А утром ранним мама Лады
Одна пошла к монастырю,
Решив: «Ему знать нужно правду.
Скажу, я всё ему скажу».
Войдя в дом, вскрикнула от страха:
Всех погубил жестокий рок —
И жуткие глаза монахов
Смотрели прямо в потолок.
Обезображенные, пали
Зимою в страшный смертный час.
Остывшие тела скрывала
Лишь чернота их длинных ряс.
А в верхней келье было тело
Мужчины мёртвого давно,
С лицом больным и страшно белым,
Но столь красивым всё равно.
И на мгновенье показалось,
Что нет здесь рядом мёртвых тел:
Монах как будто (сердце сжалось)
Живой на небеса смотрел.
Такие синие, родные,
Как той, кого любил, глаза,
А слёзы будто не остыли
И не сошли с его лица.
Мать Лады горько зарыдала,
И, словно был мужчина жив,
Вдруг улыбнулась и сказала:
«Сыночек твой здоров, красив!»
Внезапно посветлело небо.
Как нежен был рассвета час!
«О, Алан, сын, где ты бы ни был,
Ты улыбаешься сейчас».
***
Сожгли крестьяне дом тот страшный.
Чтоб это место не забыть,
Поставили в лесу однажды
Следы трагедии — столбы.
То место люди обходили,
Страшил таинственный пустырь.
Друг другу тихо говорили:
«Там был когда-то монастырь».
Года прошли. Десятилетье.
И женщина, чуть-чуть дрожа,
Идёт по золотому лесу,
Сыночка за руку держа.
Рассвет весенний зябнет, стынет,
Сынок на маму поднял взгляд,
А у него такие ж синие,
Как и у матери, глаза.
А волосы — чернее ночи.
— Мама, а мы уже пришли?
-Да, мой родной.
Сапфиры-очи
Печальные столбы нашли.
-А тут ведь жил когда-то папа?
Какой он был? Скажи мне, мам!
-Самый прекрасный, добрый самый…
Он подарил жизнь, Алан, нам…-
И отвернулась. Мальчик прямо
Вверх взгляд внезапно обратил
И вдруг воскликнул: «Мама! Мама!
Смотри! Смотри же! Погляди!»
Кричал, восторженный, счастливый,
На небо указал рукой.
Пел жаворонок в небе синем.
— Смотри, весёленький какой!
С глаз Лады слёзы покатились,
И с губ сорвался тихий стон.
Перед глазами появился
Увиденный однажды сон…
А небо тихо улыбалось,
Звенел листвою старый лес.
Весны так долгожданной радость
Повсюду пронеслась окрест.
В родном лесу стояла Лада,
Ладошки сына сжав в руках.
— Мы с мамой любим тебя, папа!
Мы знаем: ты на небесах!
Одной души с тобой мы части! —
Блестели очи, как вода.
— Мамуль, а папа сейчас счастлив?
И прошептала Лада: «Да…»
***
Легенду слышала ребёнком
Я о рождении Столбцов.
Сейчас под дождь весенний, звонкий
Последние пишу из строк.
Бродя по улицам бескрайним,
Я часто думала о том,
Что есть…Что есть загадка, тайна
В родимом городке моём.
О ней шумят, поют берёзы,
Она в метелях снежных зим,
В дождях осенних, майских грозах,
Над тихим городом моим.
В цветах и травах, жёлтом поле,
И в песне — гимне этих мест,
Что там звучит, где синий Нёман
Укрыт ладонями небес.
***
Мой стих читателю поведал
Историю людских страстей,
О вечном пламени легенду,
Легенду Родины моей…
