XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
Это случилось одним обманчивым майским днем. Почему обманчивым? Возможно, потому, что в славном граде Петербурге каждый день становится несколько более загадочным, чем в каком-либо другом городе Земли ( да не в обиду всем другим городам такое будет сказано). И как бы порой не хотелось убежать от апрельских метелей и дождливых январей, невозможно не признать, что такая особенность придает лишь шарм таинственному и романтичному Ленинграду.
К своеобразию петербургской погоды постепенно привыкаешь, начиная ценить каждую капельку тепла, на которую город на Неве все-таки бывает щедр. В один из таких дней в мое окно настойчиво проникал ослепляющий свет солнца, казавшегося более ярким и приветливым, чем обычно, из-за иссиня-голубого неба. А едва в комнату ворвался ветер с оттенком ранне-весенней холодности, так непохожей на майскую легкую прохладу, как раздался терпкий и манящий аромат цветущей вокруг дома черемухи, пушистыми белыми облаками расстелившейся на фоне свежей и сочной травы. Весна так и проникала в каждую клеточку тела, и я, сорвавшись с места, решительно направилась к двери, решив, что оставаться дома- будет огромной неблагодарностью к игриво-капризной солнцу, настойчиво согревающему каждую ослабленную суровыми морозами травинку. Казалось, все вокруг дышало новой жизнью, мир стряхивал с себя груз затянувшейся зимней серости и впитывал всякую толику солнечного тепла. Это был один из таких моментов жизни, когда понимаешь, насколько прекрасен мир, и даже не замечаешь, как начинаешь улыбаться, искренне радуясь тому, что живешь.
В таком приподнятом духе я прошла до ближайшей автобусной остановки, от которой собиралась направиться в неизведанный мною ранее парк, когда вдруг неожиданно заметила человека, чьи глаза резко контрастировали с бьющей ключом жизнью вокруг. Я до сих пор не могу понять, что так удивило меня в его взгляде: глубокая тоска, настолько жгучая, что хотелось поскорее отвернуться, чтобы не видеть этих глаз, или же усталость, которая, казалось, относилась ко всему, но что самое страшное- к самой жизни. Неспроста этот взгляд заинтересовал меня, ведь было даже сложно подумать, как эту жизнь можно не любить! Тем не менее, меня что-то покоробило, и было уже просто неудобно находиться в состоянии эйфории, когда рядом стоял такой уставший и тоскливый человек. Как бы стыдно не было мне признавать это, но я постаралась отойти от него настолько далеко, насколько позволяла остановка, потому что я была даже возмущена, что какой-то незнакомец не позволяет мне наслаждаться дыханием жизни и волшебной аурой весны. Прождав таким образом около четверти часа потерявшийся где-то автобус и начав терять энтузиазм и желание прогуляться по цветущим аллеям парка, я вдруг услышала за спиной тихое бормотание. Я обернулась и, наконец, увидела, кому принадлежал сбивший все мои мысли взгляд. Это был мужчина лет шестидесяти, с благородной проседью, в элегантном костюме. От томительного ожидания общественного транспорта он присел на ближайшую скамью. Пожилой мужчина был очень статным, даже слишком для своего возраста. Рядом лежал большой потертый портфель, какие носят профессора университетов или научные работники, а из него выглядывал небольшой цветок алого тюльпана. Этот господин выглядел очень интеллигентно, но что-то в его глазах было не так. Они не устрашали, но заставляли содрогнуться, они не были стеклянными, но в них сквозили пугающая усталость и тяжелая печаль. Они смотрели пристально, но, казалось, не видели ничего.
Я робко присела рядом, а он продолжал говорить, но так тихо, что мне пришлось достаточно сильно придвинуться к нему, чтобы услышать хоть что-то:
— Он не придет…Не придет,- пробормотал он. Не знаю, что подвигло меня заговорить с ним, но я спросила:
-Извините, кто не придет?- Он продолжал сидеть неподвижно, его глаза все также смотрели в никуда. Но вдруг он взглянул мне прямо в глаза и горько улыбнулся. Сколько тоски было в этих глазах! Мне вдруг резко стало больно где-то внутри, и так захотелось помочь этому старику, чем угодно, но сделать что-нибудь, лишь бы он хоть на минуту, на мгновение забыл о своей грусти. Он добродушно ответил:
-Автобус. Автобус не придет. Я уже больше получаса жду, а его все нет,- Мужчина замолчал, а потом чуть слышным шепотом продолжил:- Она тоже не пришла… . Продолжая улыбаться, он посмотрел на меня пронзительным взглядом, как бы вопрошая, можно ли ему продолжить. Я ответила едва заметным наклоном головы, на что он благодарно кивнул и начал свой рассказ:
— Прошло уже почти сорок лет, а я помню все так, словно это было вчера. Мы были молоды и красивы, мы жили и любили жизнь. Но еще больше мы любили друг друга. Ее звали Василисой. А я называл ее Васенькой,- когда мой собеседник произнес ее имя, в глазах его блеснула маленькая слезинка, но он судорожным движением руки смахнул ее и как-то робко взглянул на меня. Я сделала вид, что ничего не заметила, и он продолжил: «Волнистые волосы ниже плеч, голубые ясные глаза- она была еще той красавицей. Но я любил ее не за глаза, хотя и за них тоже. Больше всего я любил ее за таинственность, за нежность и доброту. Да, она была очень доброй, даже по-девичьи наивной. Я не знал человека добрее, хотя это не мешало ей быть в то же время по-женски загадочной. Мы были вместе все время. Днем мы учились, а вечером гуляли по закоулкам Ленинграда. Вы представляете, я всегда думал, что сам город берег нашу любовь, потому что нам всегда удавалось находить самые неприметные места в парках, на крышах домов, да где угодно. А может это мое сумасшествие, я не знаю. Но то, что мы так сильно любили друг друга именно в этом городе мостов и волшебных закатов-разве это не прекрасно?»
Удивительно, как воспоминания могут преобразить человека! Мой рассказчик словно очнулся от многолетнего сна! Казалось, ему снова девятнадцать, и вот он вновь ждет с первыми тюльпанами свою Васеньку( да, он поведал мне и о том, что тюльпаны были ее любимыми цветами, ведь они ознаменовали приход весны-любимое время года Васеньки). Его речь становилась все быстрее и громче, в глазах порой вспыхивали искорки, и от напряжения он притопывал отполированным ботинком; человека, сидевшего передо мной пару минут назад уже не существовало, рядом был помолодевший, уверенный в себе мужчина, страстно влюбленный в неземное существо- именно такой представлялась мне Василиса из его рассказа. Но вдруг он резко прервал свое повествование, будто что-то мешало ему говорить дальше. Помолчав несколько секунд, он продолжил изменившимся, даже осипшим голосом:
-Но в тот день она не пришла. Ни в университет, ни в Михайловский парк, где мы условились встретиться с ней, чтобы как всегда обойти весь Невский, переливающийся тысячами огней на ярком солнце. Она никогда даже не опаздывала, и вдруг мне пришлось ее ждать час, второй. Я не мог понять, что случилось, я не мог даже предположить, почему она не со мной. Сколько сумасбродных мыслей приходило в мою глупую голову, прежде чем я, наконец, додумался дойти до ее дома и узнать, что же случилось. Не помня себя, я добрался до ее двери. Я и не заметил, что беспрерывно нажимал на дверной звонок, чем напугал женщину из соседней квартиры, которая и рассказала мне, что ранним утром Васенька с родителями покинули квартиру с огромными чемоданами, сели в такси и уехали в неизвестном направлении. Я не помню, как добрался до дома,-он усмехнулся,- Не помню. Я даже не помню, как долго не выходил из комнаты. Хорошо, что я жил не с родителями, и моя бедная мать не могла видеть моих мучений от неизвестности. Ожидание- ужасно, я боюсь его, но еще больше меня страшит неизвестность. Я вернулся к двери моей Васеньки через пару дней, квартира была опечатана, но я упорно звонил. Соседка что-то долго мне объясняла, но я, конечно же, ничего не слышал, в конце концов, она махнула на меня рукой и ушла. Через пару минут ушел и я. В деканате университета сказали, что она отчислилась по причине срочного отъезда. Я не мог ничего понять, так же, как и никто не мог мне ничего объяснить.
Солнце все также продолжало светить, казалось, оно ни о чем и не подозревало. Вокруг витал легкий аромат черемухи, хотя я не могла разглядеть ни одного ярко-белого воздушного дерева вблизи. Мы сидели в тишине еще несколько мгновений, когда он снова начал говорить: «Только через много лет, когда я стал профессором университета, и мне открылись ранее запертые двери, я смог узнать, что семью моей Васеньки депортировали из СССР из-за диссидентских взглядов ее отца. Он был слишком влиятельным человеком, чтобы быть посаженным в тюрьму за неповиновение власти, поэтому бороться с «сорняком» решили способом вырывания из родной земли. Я долго не мог понять, почему она даже не попыталась мне написать. А сам же я никак не мог найти ее адреса, да и если бы нашел, разве мне разрешили бы ей написать? Но десять лет назад судьба свела меня с одним человеком, который, как, оказалось, был лучшим другом семьи моей Васеньки. Он и рассказал мне, что за каждым членом их семьи тщательно следили, я и представить не могу, в чем же они так провинились. Именно поэтому Василиса старалась не подрывать и без того тяжелое положение своего отца, отчего даже не пыталась держать связи хоть с кем-нибудь из Советского Союза, и со мной тоже. Но я не могу ее винить, просто не имею права. Она любила меня, я знаю, а разве этого не достаточно?…»
Я не могла не спросить, почему он все же не поехал к ней тогда, десять лет назад, когда узнал ее адрес. А он лишь тепло улыбнулся в ответ, так, как улыбаются взрослые люди, когда малые дети задают их самые первые вопросы о том, почему дождь мокрый, а собаку называют собакой. Посмотрев куда-то вдаль, мой рассказчик взглянул на часы, встал и двинулся к остановке, к которой за все время нашей беседы так и не подъехал ни один автобус. Вдруг вдали, среди петербургских пряничных домиков с резными окнами показался полосатый трамвай. Мой влюбленный пожилой мужчина достал из своего портфеля чуть помятый тюльпан и протянул его мне со словами «Спасибо!». Я, еле сдерживая в горле комок слез, проговорила: «Вам спасибо. Только ведь это не ваш трамвай». «Да, не мой. Но мой уже не приедет. А к Васеньке я все-таки поехал, как только адрес узнал, сразу собрался и поехал. Меня встретили ее дети и внуки… Они знали меня, представляете. Оказывается, Васенька хранила мою фотографию и рассказывала своим детям обо мне, как о самом близком…друге. Большое у них семейство, надо сказать, большое. Только вот Васеньки моей к тому времени уже три года не было. И тюльпаны алые я ей уже не в руки дарил, а на землю клал…» Закончив свой рассказ, мужчина, прихрамывая на левую ногу, медленно поднялся по ступеням остановившегося около нас трамвая, оглянулся на меня и помахал на прощанье, как старому другу. Трамвай не успел тронуться, как вдруг из-за угла повернул тот самый потерявшийся автобус, которого мой случайный собеседник так и не дождался. Я, было, бросилась к моему рассказчику, но в тот же момент трамвай сдвинулся с места и отправился по металлическим рельсам, отстукивая колесами ритм железного вальса. А я села в долгожданный транспорт, но еще долго не могла отвести взгляда от скамейки, на которой лишь пару минут назад передо мной открылась удивительно печальная история незнакомого человека с грустными глазами об удивительно чистой любви. И как же не хотелось мне верить, что мои верные друзья, коими мне уже успели стать Васенька и мой рассказчик, имени которого я даже не узнала, так и не встретились. Нет, я не хотела этому верить, поэтому, совсем забыв о том, куда я направляюсь, я придумывала себе, какие они молодые и красивые, и какие они влюбленные и счастливые. Я глупо старалась представить, что они вместе, и что они никогда не расставались, совсем. Только я и не задумывалась о том, что они действительно не расставались, что они всегда были рядом друг с другом, и расстояние не могло им помешать.
