XI Международная независимая литературная Премия «Глаголица»
“Вы что-то шептали во сне.
Пассажиры улыбались мне,
Наивно полагая, что я в вас влюблен.”
Адо. Пассажир.
Мы пассажирами упираемся лбом в стекло запотевших створок троллейбуса, медленно ползем по городской кишке сквозь толщу утренних сутолок и устало следим, как неоднородная мешанина лиц стекает из дверей троллейбуса и внутрь. Следующая остановка — и двери с пищанием и гудением расползаются в стороны. Я наблюдаю, как пространство рядом со мной еще плотнее наполняется выдохшимися запахами и голосами. Вот щуплый школьник неловко жмется к вытертому пальто матери, и когда она наклоняется к нему, залегшие под ее глазами тени кажутся не такими глубокими.
Она рукой держится за металлический поручень, ткань рукава задирается и открывает обзор на миниатюрные наручные часики в аккуратном позолоченном ободочке. Кожаный ремешок износился; золотистый блеск потух от времени и городской пыли, а стрелки давно застыли на 19:27, но она постоянно забывает отнести их в мастерскую после работы. Когда утром она надевает их, долго возится с застежкой, чтобы не повредить и без того хрупкий браслет, она всегда становится молчаливее обычного, а порой начинает бесшумно плакать. Она думает, что сын ничего не видит, и одну за другой роняет слезинки на крошечный циферблат. 19:27. Тогда мальчик думает о причудах взрослых: как можно плакать из-за порванного ремешка?
Но они скоро выходят, а на следующей остановке, кряхтя, заходит сморщенная старушка. Она неповоротливо пробирается к инвалидному месту и взгромождает себе на колени шуршащий пакет. По пути она негромко причитает, а пассажиры косятся на нее с неодобрением. Мужчины средних лет в полинявших костюмах и угрюмых галстуках, с офисным брюшком и тусклыми проплешинами на головах, раздраженно сжимают ручки своих кожаных дипломатов. “Куда этой скукоженной старухе приспичило ехать в этакую рань?” Вопрос останется без ответа. Они сойдут на центральной и будут проглочены офисными центрами, а она доедет до станции вокзала и будет глазами выискивать в толпе ярко-зеленый чемодан, обвешанный цветастыми брелоками. Потом она станет дрожащими от старческой немощи руками крепко-крепко прижимать к себе белокурую макушку маленькой девочки с одутловатыми ладошками и вздернутым носиком. Фарфоровое личико будет непонимающе блестеть, измазанное дорожками бабушкиных слез.
Бабушка будет неловко тянуть руку к повзрослевшему мужчине и совать к нему увесистый пакет, который раннее плотно прижимала к коленям, но встретит только нахмуренные брови, рассеянное бормотание и отмахивающийся взмах рукой. Трое человек скроются в вагоне поезда, мужчина отвлечется на телефонный разговор, зябко ежась на ветру распахнутым воротом пуховика, светловолосая женщина будет жестами пытаться привлечь внимания мужа, при этом продолжая сжимать мягкую ладошку дочки, и только маленькая девочка будет задумчиво махать бабушке свободной рукой. Потом поезд окончательно растворится в дали железнодорожных путей, и бабушка устало опустится на привокзальную скамейку. Рядом с ней опуститься пакет, а в нем будет лежать несколько лохматых кукол, помятый конверт с неразборчивой надписью “Машеньке на школьную форму” и парочкой засаленных купюр, а также теплый клетчатый шарф. Она присядет, упершись взглядом в то место, где только что стоял зеленый чемодан и схватится за сердце, беззвучно рыдая. Сбегутся люди, кто-то вызовет скорую, но поезд уже не вернется, а будет уноситься все дальше и дальше.
А на следующей остановке зайдет одиннадцатиклассник районной школы, внося за собой запах букетика цветов, нарванных на соседской клумбе. Аромат примешается к запахам трудового перегара и дешевых духов, и скучающие взгляды присутствующих обратятся к нему, но на лице парнишки так и продолжит играть глупая, прыщавая улыбка, отдающая весной.
А мы продолжаем свой путь по колее, проложенной обязанностями и привычками, хватаем губами комки свежего воздуха, когда двери раскрываются на остановке. Мне душно и от запахов начинает кружиться голова. Еще одна остановка и я судорожно вдыхаю — как глоток остывшего чая; и осень пробирает до мозга костей. Тяжело опираюсь на стекло, в горле — муть. Одинокая капля пота медленно и неумолимо стекает по спине под одеждой. Еще одна. Череда киосков сворачивается в тошнотворную карусель. Вот, наконец моя остановка. Покачиваясь, выхожу, ступаю на тротуар и продолжаю идти, по злополучной инерции двигаясь в потоке других пассажиров. В глазах темнеет и в голове проскальзывает неповоротливая мысль о том, что надо присесть.
Холодный ветерок гуляет под кофтой, лаская потное тело. Я глубоко втягиваю воздух, пытаясь заглотить как можно больше сентябрьского холода, — он режет застоявшуюся в легких духоту, возвращая возможность дышать. Спину и ноги леденят продрогшие на утреннем холоде бетонные ступени. Я потихоньку отрезвляюсь. Мимо снуют пассажиры: туда-сюда, туда-сюда. На их лицах все так же какая-то безразличная спешка и как будто абсолютно их не трогающая суета. Я продолжаю глубоко и рвано дышать, наблюдая, как шаги в начищенных туфлях, замшевых лодочках и кедах с разноцветными шнурками и отклеивающийся подошвой торопливо проносятся перед моим носом. Мне совершенно спокойно и счастливо в этот момент. Потом я встаю и снова ныряю в поток. Через пару минут я уже забываю душный троллейбус, весенний букет, часики на женском запястье, аляповатый пакет, капельку пота между лопаток и холодные ступени. Все это скрывается за поворотом, когда светофор загорается зеленым и троллейбус снова трогается с места.
